- О… Павел, - пьяно пробубнил он, стискивая в объятиях малолетку. - Я тебя ждал.
- Кто это? - я кивнул на девочку.
- Познакомься: Маша. Она скрасит мое вечное одиночество этой ночью. Как я одинок! И сколько еще одиноких ночей впереди!
Маша заелозила на коленях Руслана, что-то там тыкалось ей в спину. Руслан вздохнул, стиснул ее сильнее.
Девочка выглядела заторможенной. Скорее всего, Маша здорово обдолбалась.
- Ты притащил ее с улицы?
- Что? - на роже Руслана появилось театральное изумление. - Нет! Это было бы слишком пошло. Маша - дочь одного из тех тупых скотов, которые таскаются на твои "концерты". Умная, воспитанная девочка. Играет на пианино. Маша, сыграешь что-нибудь для меня?
Маша вяло, по-коровьи повела золотокудрой головкой.
- Синие огрызки, - сказала она, хихикая.
- Умничка, - Руслан погладил ее по волосам. Рука его переползла на детскую грудь.
- Я привел ее сюда. Сказал, что дам ей конфетку. А она предпочла кокс. Начала плакать, биться в истерике. Загнала дядю Руслана в угол. Все богатеи такие. Гнилье, - он поморщился.
Я поймал в запотевшем зеркале свое отражение: черные круги под запавшими глазами, губы в трещинах. Бледный мертвец на балу безумцев.
- Дядя Руслан, а что ты сделаешь, когда тебя обвинят в педофилии?
- Найму лучших юристов. Они все продажны, как Папа Римский.
Тут Маша начала бить по воде ладошкой, истерически хохоча.
Я вышел из ванной. Некая сила потащила меня в кабинет.
На письменном столе лежала пачка листов, придавленная к столешнице золотым пресс-папье в облике рычащего льва. Я сел на стул, убрал льва и взглянул. При этом у меня в голове звучал осуждающий голос, мол, нехорошо читать чужое.
Убористый, тонкий, паутинный почерк с витиеватой "Т".
"Долгие годы, с самого его рождения, я наблюдал за Павлом.
Милый дурачок, блуждающий во мраке.
Вспоминаю один разговор, который мы имели после одного из выступлений.
Я: Такая жизнь не для тебя. Тебе бы жениться, детей завести.
Павел (вздрагивает): Человеку лучше вовсе не иметь детей.
Я - весь святое изумление.
Павел (продолжает): Дети - всего лишь оружие, которым Бог наказывает родителей. Средство унижения. Мы рожаем детей не для того, чтобы любить их, или чтобы они любили нас - никакой любви между поколениями не существует. Скорее, это стоило бы назвать взаимной ненавистью. Мне кажется, дети каким-то непостижимым образом выявляют пороки и слабости родителей. Так Богу легче все контролировать.
Я (хохоча): Да, у старины Бога диктаторские замашки.
Мы помолчали, воздав должное вину.
Я: Ну, а жена?
Павел (морщась): Да чего ты пристал?
Я (с улыбкой): Уж не скажешь ли ты, что и супружеской любви нет?
Павел (глаза его начали стекленеть): Любовь - вид безумия. Потом болезнь проходит - в этой жизни все проходит. И ты просто принимаешь осознанное решение взрослого человека - буду любить ее".
Он отпил из бокала.
- Любовь - просто навык. Ты учишься работать, ладить с людьми, понимать другого. И любить жену, которая дурнеет, неизбежно стареет, когда ты еще молод и полон сил.
Я: Ты презираешь институт брака?
Павел: Мне уже все равно. Это еще одна иллюзия. Например, все хотят иметь дом и семью. Это миф - будто дома нам будет хорошо. Совершенно ясно, дом - это место, где тебе хуже всего, где тебя поджидают самые главные опасности, а твоя семья - твои враги.
Я: Слова Христа. Ты веришь в Его проповедь?
Павел: Каждый философ создает философию для себя. Учение Христа эффективно только для человека, у которого такой же цельный характер, как у самого Христа. Мы не такие. Мы слабы. Потому Он и не смог нас спасти.
Я встал, осушил бокал и пожелал другу спокойной ночи.
Павел рассмеялся и послал меня… к дьяволу".
Дрожащими руками я перелистывал рукопись. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из горла.
Среди дневниковых записей попадались отрывки труда, озаглавленного как Черное Пророчество. Буквы - черные кляксы. Кровь Руслана, а может, кого-то еще.
"Внимай, Черный Ангел, что Князь Тьмы говорит Тебе: служение Свету требует жертвы.
И, так же Князь Света тысячелетиями забирал жизни, проявляя животную ненасытность, так Ты прибирай души, мсти Ему за жадность Его.
Ибо Я, Его кровавое детище, взбунтовался против воли Его, прежде рода человеческого. Да будет так: сын пойдет с ножом на отца, дочь выдавит глаза матери.
Сын есть тайна отца, ставшая явью. Дочь есть воплощенный порок матери: где низость родителей, там дети впитают само Зло.
И сделай, Черный Ангел, рек мне Король Червей, чтобы невинные стали тайным оружием против Пастыря Овец, ибо не справедливы, но ТОЛЬКО милосердны. И через невинных и просветленных Зло прямой Стезей хлынет в глотку рода людского.
И сделай, Черный Всадник, чтобы не знали Тебя. И чем сильнее стремились к Добру, тем вернее служили Злу…"
Далее снова дневник:
"Павел… слабая нервная система делает его добреньким. Он не подозревает, насколько озлоблен против Бога. Я восхищаюсь им, когда вижу силу, заключенную в нем. И презираю, потому что он слабый, жалкий, сломленный человек. Мое видение, несомненно, есть взгляд божий на человека. Он не рефлексирует, ибо Его власть дана Ему собственной волей. Босс получил власть из вторых рук, потому все сомнения - от Дьявола.
Я сказал Павлу, что знаю его историю: как он предал любимую и женился на богатой сучке без мозгов, как он намеревался придушить собственного сыночка подушкой. Несомненно, глупое и непродуманное решение, да он и сделал бы сие неумело.
Он сам не знает (я думаю) о значении той ночи. Тогда две его сущности - Свет и Тьма - вошли в столкновение. Выплеснулась психическая энергия колоссальной концентрации. Судьбы многих людей изменились в одночасье. Но главное: Павел отделил часть себя от себя. С той секунды некая Тень (Черный Капюшон, чудовище, так пугавшее его в детстве, хотя Павел об этом и не помнит), зажила собственной жизнью - безумной, бессознательной, звериной. Тень витает в пустоте, не привязанная ни к Свету, ни ко Тьме. А значит, сущность Ее - Справедливость. Равновесие. Дух сей ищет, в кого бы воплотиться, и воплотится, когда Павел свершит новое Зло. Тот, в чье тело вселится Тень, станет истинным…"
- Истинным… - прошептал я.: - … Судьей.
Я откинулся на спинку стула. В висках стучала кровь. В голове только белый шум, ни одной мысли.
В ванной слышался плеск воды. Руслан нежно ворковал. Он мог вылезти из ванны, накинуть халат и явиться сюда. Застукать кота, который крадет еду из шкафа. О последствиях лучше и не думать.
Но я не шелохнулся. Даже не собирался заметать следы преступления. Мир вокруг рушился, словно картонные декорации воображаемой реальности, где все хорошо и все тебя любят.
Я встал. Огляделся.
Взгляд наткнулся на золотого льва. Я взял его. Взвесил в руке. Килограммов пять. В нерешительности я стоял, слушая звуки из ванной.
Поставил льва на стол и быстро направился к выходу. На пороге развернулся, чертыхнувшись, вернулся и снова схватил льва.
Внезапно в ванной зазвучал новый голос, грубый, не похожий на бессвязный лепет Маши или мягкий баритон Руслана. Я так испугался, что чуть не выронил Царя Зверей.
Выскочил в гостиную. Первое, что жестокая реальность бросила мне в лицо - входная дверь открыта. Вторая пощечина - два негромких хлопка в ванной. Будто кто-то выбивает ковер.
Я ворвался в ванную и замер на пороге.
Андрей, в черной кожаной куртке и темно-зеленой вязаной шапочке. В правой руке, затянутой в черную перчатку, "беретта". В воздухе растворялся запах пороха. Девочка сжалась в углу.
Я повернул голову.
Труп Руслана сползал по стене, оставляя на кафельной плитке игриво-розового цвета кровавое "good bye". Левая рука, прикрывая разинутый в немом крике рот, сползла на грудь. Член колыхался под водой, как малиновый моллюск. Красная дырочка на левой стороне груди выплевывала розовые сгусточки, окрашивая воду.
Голова Руслана сползла по фаянсовой стенке ванны и ушла под воду. Из раны на лбу выплеснулась кровь, и все заволокло алым.
Я перевел взгляд на Андрея. Он раздвинул в дьявольской улыбке чувственные губы вампира.
- Я давно этим не занимался, - посмотрел на пистолет в своей руке. - Но не облажался. Привычка - великая сила.
- Привычка ко Злу? - спросил я.
Андрей несколько секунд изучал меня глазами, полными ртути и серебра.
- Что есть Зло?
Я трепетал под его взглядом, но не отводил глаз.
- Тьма, - сказал я. - Которая притворяется Светом.
Андрей пожал плечами, сунул "берету" за пазуху, сорвал с вешалки пушистое полотенце.
Присел перед девочкой на корточки. Начал обтирать тельце, покрывшееся от холода пупырышками.
- Хочу к маме, - она заплакала.
- Успокойся, - сказал Андрей. - Сейчас я отвезу тебя к маме. Где ты живешь?
- В аду, - личико девочки исказилось отвратительной гримаской. - В холодном аду, где падает белый снег!
Она захихикала.
Я заглянул в ванну. Руслан глупо таращился на меня сквозь толщу розоватой воды. Волосы на голове, под мышками, на лобке плавно покачивались.
Я взглянул на Андрея. Его спина и затылок были беззащитны.
Я подошел сзади, занес над головой золотого льва. Маша пронзительно закричала. Я обрушил пресс-папье на затылок Андрея. Треск. Из раны хлынула кровь. Тело рухнуло на пол. Я нагнулся, вынул из-за пояса его джинсов пистолет и посмотрел на девочку.
Остановился на перекрестке. На улице несколько прохожих. К счастью, мы им до лампочки.
Моя рука крепко сжимала маленькую ручку Маши. Девочка, одетая в изорванное платьице (я нашел его под креслом) казалась равнодушной ко всему.
- Где ты живешь? - я облизнул губы. - Маша, где твой дом?
Мимо нас по тротуару кралась кошка. Замерла, глядя зелеными глазищами. Встопорщила усы.
Маша просияла. С широкой улыбкой потянулась к кошатине.
- Киса, - пролепетала она. - Кис-кис.
Кошка, шевеля ушами, понюхала землю. Вытаращилась на Машу.
- Да, киса, - согласился я, вздрагивая каждый раз, когда мимо по шоссе проносился автомобиль. - Пошли, Маша. Мама ждет.
Маша с озлоблением вырвалась. Я разжал пальцы - не сделай этого, ее рука оторвалась бы от плеча. Маша направилась к кошке.
- Кис-кис!
Ощущение безумия навалилось на меня.
С превеликим трудом я усадил Машу в такси. Кинул водиле пятьсот сверх счетчика - "если что, ты нас не видел". Таксист кинул взгляд на Машу. Девочка безвольно привалилась к моему плечу. Зрачки не реагировали на свет. Кожа начинала зеленеть.
- Она под кайфом? - спросил он.
- Трогай, - грубо ответил я, отводя глаза. Таксист усмехнулся.
Я довез ее до областной больницы и оставил прямо на пандусе, у приемного покоя.
И сбежал. Снова сбежал, потому что меня - я был уверен - уже искали. Или менты, или дружки Руслана, а может, и те и другие.
Застыл на пороге номера. Тишина.
Вынул из-за пазухи пистолет.
Андрей лежал на полу ванной.
Руслан безвольным куском плавал в воде. Кровь из дырки на лбу перестала.
Стискивая оружие, я нагнулся. Пристально вгляделся. На миг почудилось, он подмигнул.
В гостиной схватил с дивана подушку. Вернувшись в ванную, вскрикнул.
Руслан сидел, привалившись к стенке ванны. Лицо исказил хищный оскал. Стеклянные глаза уставились на меня с бессильной ненавистью.
Через подушку я сделал еще один выстрел в голову.
У двери прислушался. Спустился по лестнице. Мне встретились два швейцара. Поздоровались. Я мрачно кивал.
В безумстве, вместо того, чтобы бежать из Новгорода, направил стопы на Великую улицу, где снимал квартиру.
Юра стоял там. В углу, между шкафом и телевизором. В забрызганных кровью клетчатых одеждах арлекина. На голове - бумажный колпак, руки вылезают из длинных рукавов. Под глазами тушью нарисованы слезы.
Будь осторожнее, папа, прошептал он. Тьма ищет тебя.
Начал исчезать. Я кинулся к нему. "Постой, не уходи!"
Но Юра ушел.
За окном послышался смех, звонкие голоса. Я вздрогнул. Я даже не подозревал, как соскучился по смеху, людям, которые приняли бы меня, вытащили из мрака.
Они меня звали. В нестройном хоре детских голосов я расслышал отчетливое: "Павел" Иди играть! Павел!"
Бросился к окну. Чертыхаясь, сбивая ковры, вжался носом в холодное стекло.
Внизу у подъезда дети водили хоровод. Призывали меня.
На бегу накидывая плащ, бросился вон из квартиры.
На лестничном пролете чуть не свернул шею. Выбежал в осеннюю слякоть. Как безумный, три раза обежал двор. Ни души.
Вернулся, сел в кресло, присосался к бутылке. Призраки прошлого окружали меня. Кричали. Смеялись в лицо. Сулили царства и власть над миром. Я им не сдался. Так и сказал: "Пошли все на…"
Отхлебнув, посмотрел в угол. Надеялся увидеть Юру. Там был не он.
Судья смотрел на меня.
- Пришел по мою душу? - прошептал я. И бросил в Него пустую бутылку. - Катись в Ад!
Случилось то, что никогда больше не повторялось.
Бутылка не пролетела сквозь Него, не разбилась о стену. Хлопнулась о плащ, скатилась к Его ногам и покатилась обратно к креслу.
Я обмер, и смотрел на Него, не в силах пошевелиться. Свет за окном померк. Комната погрузилась во мрак. Тело под одеждой покрылось "гусиной кожей". Дыхание выплескивалось изо рта облачками пара.
И Он заговорил со мной.
"Ты боишься?"
- Да, - ответил я без колебаний. - Всегда. Но сейчас - сильнее, чем раньше.
Судья коротко рассмеялся. Звуки выкатывались из-под капюшона, как тяжелые валуны. И еще: пар не вылетал изо рта Судьи, если у Него был этот проклятый РОТ.
- Когда Ты приходишь, очень холодно, - сказал я. - Почему?
Он склонил голову.
"Я несу в себе холод зимы. В Моей душе никогда не светит солнце. Там всегда идет снег".
Он достал из-под плаща судейский молоток. Через всю комнату тенью скользнул ко мне. Занес орудие возмездия над моей головой.
Крича, я закрыл голову руками.
Страшный удар потряс мой череп. Комнату озарила яркая белая вспышка, а в моем сознании раздался звериный вопль Судьи.
Я пал на ковер, ощущая, как по волосам течет горячая кровь. Сквозь туман видел: Он стоит надо мной, глядя на молоток. Поза Его выдавала детское недоумение и животную ярость.
- Ты не можешь убить меня, - прохрипел я. - Ты - мое порождение…
Перед тем, как провалиться в небытие, я услышал, как Судья прошипел голосом Юры:
"Мы еще встретимся… отец!"
Когда я очнулся, Судьи в комнате не было. Я тронул лоб. Брови покрылись инеем.
Часть III. Судья
Все кончено для нас с тобой…
Нет для нас ни жизни, ни спасенья, ни надежды,
Для тех, кто хочет вечно жить,
Для тех, кто хочет вечно любить.
Queen. "Who wants to live forever".
Глава 22. В Царстве Смерти
Инна отложила рукопись.
Бессмысленно уставилась на разбросанные в беспорядке листы.
"Боже, да как же он живет с этим?"
За окном сгущалась темень. Инна вскочила. Павел скоро явится.
Девушка бросилась в ванную и пустила воду. Начала брызгать в лицо водой. Умыться. Смыть грязь, чужие грехи, эту ужасную трупную вонь.
Она посмотрела в зеркало. Лицо бледное.
- Бежать, - прошептала она.
Инна заправила постель. Переоделась. Пальцы дрожали. Пуговицы не продевались в петли. Взглядом нашла сумочку на кресле. Схватила ее.
Пальцы тронули дверную ручку. Повернули. Дверь не поддалась.
Тяжело дыша, Инна отступила на шаг. Прикрыла глаза.
Толкнула дверь. Безрезультатно.
Девушка закричала и забарабанила в дверь кулачками.
- Сукин сын! Выпусти меня!
В замке входной двери повернулся ключ.
Инна стояла, парализованная ужасом, не отрывая глаз от дверной ручки.
Ручка наклонилась вниз. Щелкнул замок.
- Инна? - Павел влетел в прихожую с двумя сумками. - Смотри, что я принес!
Он увидел выражение ее лица. Поставил сумки на пол.
- Что случилось?
- Я… - прошептала девушка. - Хотела в-выйти. Прогуляться.
Она фальшиво улыбнулась.
В его глазах появилось понимание. Павел окинул ее взглядом.
- Туфли надеть забыла.
Инна со стыдом и ужасом осознала, что он прав: она не переобулась. Собиралась бежать в розовых тапочках.
Сумочка сползла с ее плеча и упала на пол.
Павел поднял сумочку. Выпрямился.
- Любимая? Что с тобой? На тебе лица нет.
Бледнея, Инна медленно отступила.
- Ты… - шептала она. - Ты…
Павел стоял, сжимая ее сумочку - ее последнюю связь с внешним миром. Его улыбка пропала. Он нахмурился.
- Что - я?
Инна бросилась на него.
Выбила сумочку у Павла из рук, начала бить его по щекам, плечам, груди.
Павел отступил, поднимая руки.
- Да что ты… Ненормальная!
Он схватил ее за плечи. Встряхнул.
- Что происходит, ты МОЖЕШЬ ОБЪЯСНИТЬ?
Инна отпрянула.
- Объяснить? Объяснить? ОБЪ-ЯС-НИТЬ! - Инна воздела руки к потолку и расхохоталась. Павел с тревогой смотрел на нее.
- Нет, жених, - процедила Инна, наставляя на него палец. - Это ТЫ будешь объясняться!
Павел, холодея, наблюдал, как Инна удаляется в его кабинет. Страшное предчувствие охватило его.
Павел ожидал увидеть что угодно, но не то, что он увидел.
Инна выбежала из кабинета с рукописью в руках.
- Что это? - закричала она. Павел облизнул губы.
- Ты рылась в моих бумагах? Кто дал тебе право…
Листы полетели ему в лицо, будто ветер пригоршней швырнул опавшие листья.
- Что ЭТО? - Инна швыряла и швыряла в него листы. - Сукин ты сын, объясни-ка, ЧТО ЭТО ТАКОЕ!
Павел вновь поднял руки, защищаясь. Инна тяжело дышала. Прядь волос упала на прекрасное лицо. Глаза пылали гневом.
- Как это называется? А?
Инна осела вдоль стены. Закрыла лицо ладонями. Зарыдала.
Павел посмотрел под ноги. Листы его автобиографии рассыпались по полу.
"Совсем как моя жизнь".
- Где взяла?
Инна шмыгнула носом.
- На столе лежало. Ты оставил ее, чтобы я прочла.
- Да не оставлял я ничего! - вскричал Павел. Вздохнул. - Ладно. Прочла, и хорошо. Теперь ты знаешь, с кем имеешь дело.
Он потер лоб. Раскаленный прут боли пронзил висок.
- Ничего я не знаю! И ничего не понимаю.
Инна подняла мокрые глаза.
- Павел, как ты мог? Твой сын… и эта девочка… и-и…
Девушка начала заикаться.
Лицо Павла окаменело. Уголок рта дернулся, как и тогда, когда он смотрел на Диму (точно так же у Павла дергалось лицо, когда он увидел в луже крови мертвого сына).
Он сел на пол рядом с Инной. Положил ладонь ей на плечо. Инна движением плеча сбросила его руку.
- Это жестоко! - шептала она в горячке. - Жестоко!