Продолжая упираться лицом в монашеские причиндалы, Бестия разыграла для храмового дозора спектакль, который, по идее, мог и сработать. Объяснять курсору на словах, что забыли в подворотне оринлэндец и канафирка, было хлопотнее, чем показать ему это безо всяких слов. И поскольку ни богохульством, ни святотатством ни тем паче отступничеством здесь не пахло, курсор мог просто махнуть на развратников рукой и отправиться дальше. Благо, нынче был обычный день, а не религиозный праздник. И эта подворотня была не единственной в городе, где творилось нечто подобное.
Подыграть Бестии, тоже имитируя сладострастные стоны, кригариец не мог. Он уже дал понять дозорным, что заметил их. А, значит, пойманному курсором со спущенными штанами развратнику требовалось вести себя естественно. То есть – изобразить неловкость и раскаяние.
– Да угомонись же ты, проклятая шлюха! – выругался ван Бьер и оттолкнул от себя разошедшуюся не на шутку "артистку". Отлетев к стене, она начала браниться в ответ. Но потом сделала вид, что тоже заметила гостей, прикусила язык, невинно захлопала глазками и вытерла рот ладонью.
– Прошу прощения, святой сир! Кажется, мы с моей подругой слегка увлеклись и погорячились! Каюсь! – Баррелий неуклюже раскланялся перед дозорными и принял смиренную позу.
Потоптавшись еще немного на месте, курсор сокрушенно покачал головой, а затем махнул храмовникам рукой, велев им идти дальше. И уже было хотел уйти сам, как вдруг резко остановился и, указав жезлом вглубь подворотни, крикнул:
– Эй, а там что такое?! Да ведь это же труп!
Услыхав про труп, храмовники вмиг обнажили сабли и выступили вперед, прикрывая собой курсора.
– О, нет, святой сир, вы ошибаетесь! – поспешил объясниться ван Бьер, подтягивая штаны. Он утащил оглушенного канафирца в самый темный угол, но глазастый курсор, будь он неладен, все равно того обнаружил. – Это не труп, а мой приятель Гундир! Вы уж его простите, но он пьян в стельку! Я уверен, Гундир тоже хотел бы поприветствовать вас, но он не может сейчас ни говорить, ни стоять. Я тащил его домой в Ихенер, когда нам повстречалась наша старая подруга. Вот мы все вместе и решили здесь немного… задержаться!
– А ну-ка отошли в стене! – распорядился курсор, приближаясь под защитой храмовников к монаху и канафирцам. – Я кому говорю! Вы, оба – живо к стене! Оружие есть? Если есть – сдать немедленно!
Баррелий распахнул накидку и показал свой подвешенный к поясу, короткий меч. Один из храмовников тут же отнял его, после чего наскоро обыскал монаха и отобрал также нож, который он носил сзади на поясе.
Второй храмовник тем временем беззастенчиво обшарил Бестию. Но выроненный ею кинжал ван Бьер выкинул в ближайшую груду мусора, а иного оружия при ней не нашлось.
Пока телохранители курсора возились с развратниками, сам он подошел к бесчувственному канафирцу и проверил, жив тот или мертв. Здесь Баррелий не соврал: его жертва и впрямь не умерла и должна была скоро очнуться. Вот только она не была пьяна, в чем курсор мог легко убедиться, не учуяв запаха перегара. Что давало ему повод заподозрить ван Бьера и Бестию в том, что они – бандиты, которые сначала ограбили прохожего, оглушив его, а затем предались любви прямо на месте преступления.
Такая догадка напрашивалась сама собой. И кригариец был бы немало удивлен, подумай заклинатель молний иначе. Он и не подумал. Удостоверившись, что канафирец не пьян, а оглушен, что также подтверждала свежая шишка у него на затылке, курсор указал храмовникам на "бандитов" и повелел:
– Поставить на колени и надеть на них кандалы!
Вряд ли им грозило оказаться в Капитуле – скорее всего, дозорные просто передали бы их первым встречным стражникам. Вот только для Баррелия не имело разницы, в чьи подвалы его заточат. Он не собирался в гости ни к заклинателям молний, ни к обычным тюремщикам. Также, как и Бестия. Которая атаковала стерегущего ее храмовника в тот же самый миг, как монах набросился на своего.
Гвардия курсоров состояла сплошь из отборных головорезов. И недооценивать их было бы серьезной ошибкой. Но еще большей ошибкой было бы недооценивать самого курсора. Наоборот, его надо было опасаться в первую очередь, поскольку он мог убить любого противника на расстоянии блитц-жезлом. А вот Баррелий не мог себе позволить убивать храмовых дозорных и это накладывало на него серьезные ограничения.
Чтобы храмовник не пырнул его саблей, ван Бьер подскочил к нему вплотную. И, схватив за грудки, саданул ему лбом в переносицу. А затем, не отпуская ошарашенного противника, впечатал его изо всех сил в стену. И потом – еще разок. И еще. К счастью, третий удар все-таки угомонил этого крепыша. После чего он, выронив саблю, грохнулся навзничь и лишился чувств.
Бестия была слишком тощей, чтобы колошматить дюжего конвоира о стену. Поэтому она не придумала ничего лучше, кроме как отпихнуть его и броситься наутек. Храмовник метнулся было за ней, но добежал лишь до выхода из подворотни. Просто он заметил, как его напарник проиграл схватку с Баррелием, и тот остался один на один с курсором. Чья безопасность была для храмовника превыше всего! И он, прекратив едва начатую погоню, поспешил обратно.
Но поспешил не сразу, а чуть погодя. Прежде чем вернуться в подворотню, храмовник схватил висящий у него на шее рог и протрубил сигнал тревоги. Чьи ноты напомнили ван Бьеру начало одной солдатской песенки, вот только сейчас эта мелодия его не обрадовала. Потому что она эхом разлетелась по округе, и ее наверняка услышали или другие храмовые дозоры, или стражники.
Пора было монаху брать пример с хитрой канафирки: тоже драпать прочь отсюда. А потом – и из города. Но не успел он подобрать свой меч, как случилось то, чего он опасался больше всего– его атаковал курсор.
Баррелий был в курсе, что при стрельбе из блитц-жезла расстояние до жертвы играет важную роль. Молния редко била в ту точку, куда был направлен жезл, и уже в десяти шагах от цели шансы попасть в нее сильно уменьшались. Поэтому курсору пришлось сначала приблизиться к ван Бьеру, чтобы при любом отклонении молнии она угодила в него. А куда угодила, значения не имело. В отличие от стрелы, что могла и убить, и ранить, молния почти всегда разила наверняка, что в грудь, что в пятку. И почти всегда убивала, если речь шла о боевом блитц-жезле, а не о церемониальном.
Не желая испытать на себе ярость Громовержца, кригариец подхватил валяющийся под ногами, гнилой поддон из-под кирпичей и швырнул его в курсора. И сделал это очень вовремя. Молния ударила в летящий поддон, расщепила и подожгла ее, но до ван Бьера не достала. А он, дабы не нарваться на второй выстрел, подскочил к курсору, схватился за блитц-жезл и рванул тот у него из рук, собираясь обезоружить противника.
И тут случилось непредвиденное: из жезла ударила вторая молния и угодила точно в голову своему заклинателю!
Баррелий знал, каково оно, когда тебя жгут молниями. Он испытал это на собственной шкуре, посидев одно время в подвалах Капитула по подложному обвинению. Но блитц-жезлы, которыми его пытали, сверкали и жглись слабее того, под чей удар он сейчас угодил. Но если монах испытал не себе лишь отголоски "божьей благодати", то курсора она ошарашила в полной мере.
Сила Громовержца отбросила противников друг от друга и уронила наземь. Однако ван Бьер пережил лишь кратковременные спазмы и боль. Тогда как заклинатель молний оцепенел в скрюченной позе, а от его головы, на которой сгорели волосы и почернела кожа, шел дым. И все же монах не забыл, что на выходе из подворотни его ждет еще один храмовник. Поэтому он вскочил на ноги так быстро, как только смог, дабы встретить врага стоя, а не на земле…
…И только теперь обнаружил, что держит в руке отобранный у курсора блитц-жезл!
О том, чтобы выстрелить из него, не могло идти и речи – на такие чудеса кригариец был не способен. Но выбрасывать жезл он тоже не собирался, поскольку не успел подобрать меч, а эту штуковину можно было использовать в качестве дубинки.
Приготовившись к драке, ван Бьер принял боевую стойку, но его ожидал новый сюрприз.
Увидев нацеленный на него блитц-жезл, враг остановился так резко, что едва не упал. А затем попятился от кригарийца, и пятился до тех пор, пока в конце концов не перешел на бег и не выскочил из подворотни. После чего, отбежав подальше, снова взялся трубить в горн, призывая сюда подкрепление.
– Ты глянь, какое полезное дерьмо! – подивился монах, уважительно посмотрев на свой трофей. Непонятно, правда, к кому он обращался. Бестии уже и след простыл, а те, кто остался в подворотне, не могли ни слышать его, ни ответить ему.
Подобрав с земли свое оружие, Баррелий прихватил заодно блитц-жезл и наконец-то опять вырвался на улицу.
Он не знал, куда лучше всего убегать – подмога горнисту могла прибыть отовсюду. Поэтому монах не мудрствуя лукаво помчался в сторону, противоположную той, куда отбежал храмовник. Который – вот же сукин сын! – не оставил его в покое. И пустился за ван Бьером, держась от него на безопасном расстоянии и продолжая дуть в горн.
Драпать с сигнальщиком на хвосте было рискованно – еще немного, и за кригарийцем начнут охоту стражники и храмовники всего города. Поэтому он, поплутав по улочкам и не сумев оторваться от погони, просто остановился за очередным углом и замер в ожидании.
И когда вскоре за тот же угол завернул горнист, его постигла весьма неприятная неожиданность.
Храмовник был, видимо, уверен в том, что преступник чешет от него во все лопатки, и, приближаясь к повороту, даже не притормозил. И потому как бежал, так и налетел с разбегу лбом на набалдашник кригарийского меча.
Этот дозорный оказался не столь крепким, как его товарищ. Получив по лбу, он распластался в уличной пыли и вмиг утратил желание не только трубить, но и бегать. А Баррелий растоптал вдобавок ногой его сигнальный рог, превратив тот в обломки. На всякий случай. Затем чтобы кому-то из добропорядочных горожан – а эта стычка произошла на глазах дюжины свидетелей, – не вздумалось помочь властям и подуть в горн вместо храмовника.
– Проклятый город! – процедил сквозь зубы монах, убегая с места своего очередного преступления. – Проклятые курсоры! Проклятые храмовники! Проклятые Вездесущие! Проклятые бахоры! Проклятый Вирам-из-Канжира! Проклятый щенок проклятого гранд-канцлера!.. – И, немного подумав, включил в этот список проклятых последнее имя: – Проклятый я, что позволил втянуть себя в это дерьмо! Которое, готов поспорить, еще только начинает валиться мне на голову из Большой Небесной Задницы!..
Глава 12
Ван Бьер сдержал данное мне обещание и обернулся до темноты. Однако возвратился он не в духе и сразу же велел мне собирать вещи. Потому что, по его словам, отныне смертельная опасность грозила нам обоим не только в городе, но и за его чертой.
Пока он отсутствовал, я выстирал одежду, поел – кригариец оказался прав и вскоре зверский голод возобладал над всеми моими чувствами, – а также выспался. Последнее выглядело нечестно по отношению к моему спасителю, поручившему мне охранять тележку. Но что еще было ожидать от усталого и издерганного ребенка? Набив себе брюхо жареной зайчатиной, я тут же ощутил желание прилечь и вздремнуть. И, сомкнув глаза, проспал в итоге до самого вечера.
С другой стороны, а был бы от меня толк, посягни кто-нибудь на имущество кригарийца? Ни защитить тележку, ни убежать вместе с нею у меня все равно не хватило бы сил. Да и без тележки я бы никуда отсюда не удрал. Разве что, заслышав приближение врага, спрятался бы в кустах, и только.
Как гласит народная поговорка: нищему собраться – только подпоясаться. В какой-то мере это относилось и к кригарийцу, что таскал с собой по миру весь свой нехитрый скарб. А поскольку собирать нам было практически нечего, мы с ним отправились в путь еще раньше, чем он отдышался после своего бегства из Дорхейвена. Отправились на ночь глядя, но я и так проспал полдня и оттого не возражал насчет прогулки.
– У меня есть для тебя две новости, щенок: одна хорошая, зато другая – хуже некуда, – сообщил Пивной Бочонок, когда мы с ним отошли от ручья и выбрались на извилистую охотничью тропу, что вела на восток. Таща за собой тележку, монах успевал не только разговаривать, но и дожевывал остатки зайца, которого я не смог съесть целиком. – Начну с хорошей. Знающие люди сказали мне, что теперь ты – единственный наследник вашего семейного состояния. И что большая его часть уцелела, поскольку хранилась не здесь, а в вейсарском банке. Вот только есть одна загвоздка…
И он поведал мне про ключ и про пароль, что были необходимы для признания меня вейсарскими банкирами полномочным наследником. Еще Баррелий рассказал, кто теперь правит Дорхейвеном, и кого Капитул обвинил в убийстве гранд-канцлера. В последнее я, разумеется, тоже не поверил, ведь я знал этих людей с малолетства, и ни о ком из них отец ни разу не отзывался плохо. Чего нельзя сказать о Капитуле и об Илиандре. Их Гилберт-старший, будучи пьяным, костерил самыми последними словами, не стесняясь ни моего присутствия, ни чьего-либо еще.
Зато новость про ключ была для меня никакой не новостью. После вчерашней суматошной ночи я запамятовал о той штуковине, которую отдал мне отец незадолго до своей гибели. Но, стирая сегодня одежду, я обнаружил в кармане серебряную побрякушку с изумрудом, и обо всем вспомнил…
…Или нет, не обо всем. Воскресить в памяти точный пароль мне уже не удалось. Помнится, отец говорил что-то про бочку с водой. Но вот что именно он про нее говорил?…
Впрочем, напрягать сейчас память в надежде, что она прояснится, являлось бесполезно. Я еще не оклемался от потрясений, и моя гудящая от побоев голова по-прежнему работала со скрипом.
– И правда, непохоже на украшение, – согласился кригариец, взяв у меня вейсарский ключ и осмотрев его в закатных лучах солнца. Какое-то время я сомневался, надо ли посвящать ван Бьера в мой секрет, ведь отец это не одобрил бы. Но потом я решил, что надо, раз уж монах и так сумел где-то выведать эти подробности. – Хорошо, что ты его не потерял. А что насчет пароля?
– Пока не могу сказать, – буркнул я, кляня в мыслях свою забывчивость.
– Правильно: и не надо, – не стал настаивать Баррелий. – Незачем мне это знать. А то не ровен час еще проболтаюсь кому-нибудь спьяну.
– Да нет, ты меня не понял, – помотал я головой. – Я просто вчера так сильно испугался, что забыл нужные слова. И никак не могу их теперь вспомнить.
– А, вон оно что! Ну ничего, вспомнишь, когда потребуется. Ты ведь еще сопляк, и голова у тебя светлая… Однако я тебе еще плохие новости не рассказал, а их тебе также будет нелишне узнать.
– Я думал, новости про арестованных Илиандром членов совета и были плохими, – приуныл я, даже не представляя, что еще более отвратительное могло стрястись в Дорхейвене.
– Да если бы! – проворчал ван Бьер. – Нет, есть известие и похуже. Сегодня в городе я прикончил курсора. Не нарочно, разумеется, а по недоразумению. Так уж вышло, что он хотел поджарить меня молнией и подлез под выстрел своего же блитц-жезла.
– Ничего себе! – Еще вчера подобное признание из уст Баррелия ошарашило бы меня не хуже удара кирпичом по голове. Но после стольких виденных мною воочию, ужасный смертей известие о новой жертве кригарийца взволновало меня куда меньше, чем должно было. – И тот курсор… он что, правда, умер?
– Сомневаюсь, что он притворялся, когда его голова обуглилась и от него пошел дым, – заметил Баррелий. – Да и с его храмовниками я тоже крепко не поладил. Хотя эти двое, полагаю, чувствуют себя сейчас намного лучше и уже заливают горе в каком-нибудь трактире… Как думаешь, зачем вообще мы с тобой пустились в бега на ночь глядя?
– Я думал… – Я почесал макушку. На самом деле ни о чем я не думал, а отправился в путь, потому что ван Бьер так велел. – И… что с тобой будет дальше?
– Хороший вопрос, щенок! Все зависит от того, узнает ли Капитул имя того, кто убил курсора. Одно скажу точно: от Дорхейвена мне теперь какое-то время надо держаться подальше.
– Те храмовники тебя опознали?
– Они – точно нет. Но там был один человек, который знал, кто я такой. И который может донести на меня Илиандру. А может и не донести. Все будет зависеть от того, выгодно ему это или не выгодно. Я склонен полагать, что он все-таки не донесет. Вот только если он вдруг передумает, меня это тоже нисколько не удивит.
– И кто этот человек?
– Ты его не знаешь, – отмахнулся кригариец. – Да и меня тебе сегодня было бы лучше не знать, щенок. Я стал для тебя слишком опасным попутчиком. Особенно – для тебя, ведь со мной твои шансы угодить в лапы Капитулу выросли еще больше.
– Но ты мне не просто попутчик! – возразил я. – Ты – мой друг! А друзья никогда не бросают друг друга в беде!
Говоря это, я был совершенно искренен, хотя и помнил те "дружеские" пинки под зад, которые получил вчера от своего спасителя.
– Так, погоди-ка! – Баррелий, однако, не пришел от моих слов в восторг и даже сбавил шаг. – Давай, щенок, я тебе кое-что растолкую, раз ты сам этого до сих пор не понял. Мы – не друзья! А также не напарники, не союзники, не деловые партнеры и не наставник с учеником! Я взялся тебе помогать, потому что дал обещание твоему отцу и все еще его не выполнил. Но я хочу его выполнить и увидеть, как ты исполнишь отцовскую волю, убив своего первого врага. А делаю я это лишь затем чтобы ты, когда вырастешь, не считал, будто кригарийцы не держат своего слова! Ясно тебе или нет?
Звучало обидно. И это еще мягко сказано! Не зная, что ответить, я лишь насупился и огорченно засопел. Но не заплакал – все мои слезы были, похоже, выплаканы еще вчера, а новые еще не накопились.
– Я задал тебе вопрос, щенок: ты понял то, что я сейчас сказал? – повторил Пивной Бочонок суровым и откровенно недружеским тоном. Мне показалось, что если я снова ему не отвечу, он влепит мне затрещину. Впрочем, это была всего-навсего привычка, что осталась у меня от общения с пьяным отцом. В действительности же кригариец давно дал понять, что он не обижает детей. По крайней мере тех, которые не являются его врагами.
– Да, понял я тебя, понял! – огрызнулся я. После чего, желая хоть как-то выплеснуть излишек обиды, потребовал: – И прекрати называть меня щенком! И сопляком не называй! И молокососом! И салагой! И… и… И другими плохими словами тоже!
– Вот те раз! Что я слышу! Бунт в войсках! – изобразил удивление ван Бьер. – Я что-то пропустил? С каких пор все эти слова вдруг стали считаться плохими?… А хотя Гном с тобой – поверю тебе на слово! И как же отныне ты прикажешь тебя называть?
– У меня есть имя – Шон! – все еще кипя от обиды, напомнил я. – Или, если оно тебе не нравится, называй меня э-э-э… парнем! Да, "парень" – это хорошее слово! Оно совсем не обидное! Вот оно точно подойдет!
– Ничего себе! А не маловат ты еще для "парня"? – усомнился монах. Затем остановился, смерил меня насмешливым взглядом и открыл рот, явно собираясь сказать еще что-то обидное…
…Однако так ничего и не сказал, а лишь покачал головой и зашагал дальше.
Мне было досадно, что он так и не дал конкретного ответа. И мы прошли в молчании довольно долго, прежде чем я убедился, что у кригарийца пропало желание говорить со мной на данную тему. Но мне все-таки хотелось внести ясность, и я не выдержал:
– Ну что, мы договорились, или как?