– Ладно, уболтал: пусть будет "парень", раз для тебя это важно, – сдался ван Бьер, всем своим видом давая понять, что сделал мне гигантское одолжение. – Только прежде чем ты решил назваться "парнем", надеюсь, ты выучил правила, которые тебе придется отныне соблюдать?
– Правила?
– Само собой разумеется, а как ты хотел? Не буду тебе их перечислять, ведь ты с ними уже знаком… парень. Просто напомню главное из них: хочешь выглядеть взрослым – не встревай без разрешения в разговоры взрослых. Стой, внимательно слушай и помалкивай, пока тебя не спросят. И еще одно: не удивляйся, что многим людям будет начхать на то, кем ты себя считаешь, и они продолжат называть тебя… плохими словами. Но это не навсегда. Придет время, и они прекратят так делать. А до тех пор тебе придется стиснуть зубы и потерпеть. Устраивает тебя такой расклад… парень?
– Да. Я умею стискивать зубы и терпеть.
– Хотелось бы в это верить… А сейчас, будь добр, заткнись и помолчи – мне надо кое над чем поразмыслить.
Одержанная мною над кригарийцем маленькая, но весьма знаменательная победа окрылила меня, обида на него тут же улетучилась, и я пошагал дальше в слегка приподнятом настроении. Когда же на землю опустилась ночь, мы с Баррелием уже спускались по заросшему густым лесом, восточному склону перевала. Здесь также имелись охотничьи тропы, идущие параллельно основным дорогам. А граница Промонтории пролегала у подножия Гиремейских гор. И мы должны были пересечь ее на рассвете, если, конечно, ван Бьер не решит остановиться и подождать до утра.
Прогулка по ночному лесу с фонарем, который выдал мне монах, дабы я шел впереди и освещал ему путь, была для меня в новинку. Не топай у меня за спиной кригариец, я бы, наверное, не прошел в кромешной тьме и десяти шагов. Потому что оцепенел бы от страха, или вовсе умер бы от разрыва сердца при первом же крике ночной птицы. Да и с кригарийцем я не ощущал себя храбрецом, хотя его уверенность меня успокаивала. Особенно когда во мраке мне чудилось какое-то движение, а он при этом даже бровью не поводил. Но и об осторожности не забывал, часто останавливаясь и прислушиваясь к долетающим до нас шумам.
Иногда во время этих остановок ван Бьер вынимал из тележки блитц-жезл. И, велев мне поднести фонарь поближе, дотошно изучал свой трофей, вертя его в руках и так, и эдак. После чего клал его обратно в тележку, и мы продолжали путь. Я – молча, а Баррелий – что-то бормоча себе под нос. О чем он раздумывал, он не говорил, а я не спрашивал, тем более, что мне было велено помалкивать.
Я уже изрядно подустал, когда кригариец все-таки решил остановиться и подождать до утра. В темноте я потерял счет времени, но мы продолжали идти под гору, а значит, еще не спустились с перевала. Найдя подходящее место, монах развел костерок, достал хлеб, сыр и воду, и мы с ним принялись не то за поздний ужин, не то за ранний завтрак.
– Ума не приложу, почему тот храмовник меня испугался, – заговорил наконец Пивной Бочонок, заодно давая понять, что мне тоже можно открывать рот. – Я же не заклинатель молний. Но я нацелил на храмовника жезл, и он меня испугался. Почему он решил, что я – язычник, – тоже могу стать проводником силы Громовержца?
Вопрос был задан явно не мне, а лишь представлял собой рассуждение вслух. Будь я повзрослее, возможно, и подсказал бы кригарийцу на сей счет дельную мысль. Но он размышлял сейчас на довольно серьезную тему, и я при всем желании не мог ему ничем помочь.
Впрочем, пока мы с ним шли по лесу, мне тоже пришла в голову одна идея. Простая и гениальная, как мне тогда показалось. Такая, от которой ван Бьер тоже наверняка придет в восторг и согласится на мое предложение.
– Ты сказал, что теперь у меня есть целая гора отцовского наследства, – напомнил я Баррелию, когда он прекратил свои "богословские" рассуждения.
– Это сказал не я, а один знающий человек, – уточнил он. – Не то, чтобы я ему полностью доверял. Но поскольку про ключ и пароль он мне не солгал, значит, и насчет твоего наследства, скорее всего, был прав.
– Отлично! – оживился я. – И раз теперь у меня есть много денег, а быть моим другом ты не хочешь, значит, я могу нанять тебя своим телохранителем! Сколько ты берешь за такую работу?
– Чего-чего-о-о… кхе-кхе?! – От такого предложения Пивной Бочонок даже поперхнулся сыром, который в этот момент жевал.
– Если не устраивает обычная цена, я могу доплатить, – пояснил я. – Как насчет двойной оплаты? Могу поспорить, это самый выгодный контракт, который тебе предложат за подобную работу во всем Оринлэнде!
Прежде чем ответить, ван Бьеру пришлось хорошенько прокашляться.
– Я ценю твое предложение, парень, – сказал он, хлебнув воды из бурдюка. – Будь все наниматели такими щедрыми, как ты, клянусь, этот мир под Большой Небесной Задницей был бы самым лучшим из всех существующих миров… Только уж извини, но эта работа меня не заинтересует, даже если ты поднимешь цену в двадцать раз.
– Почему? – насупился я, вновь получив не тот ответ, на который рассчитывал. – Ты же наемник! Все наемники работают за деньги. А я предлагаю тебе не просто деньги, а очень большие деньги? Что я опять делаю не так?
– Ну, во-первых, пока что у тебя нет денег. Вообще никаких, – снизошел до разъяснения Сир Дорогостоящий Головорез. – А за одни голые обещания тебе не нанять на работу даже землекопа. Богатство, которое оставил тебе твой папаша, надо еще получить. А, получив, не потерять, поскольку Илиандр и Капитул просто так от тебя не отстанут. Неизвестно, как насчет будущего, но сегодня наниматель из тебя, как из поросенка – тягловая лошадь: визгу много, а толку мало. Но я отклонил твое предложение не по этой причине. А по какой именно, можешь сам догадаться, раз ты так много знаешь о кригарийцах.
– Потому что кригарийцы не служат телохранителями и наемными убийцами? – припомнил я.
– Совершенно верно, – подтвердил Баррелий. – Здесь твои легенды не лгут. Да, мы воюем за деньги, но не каждая война и не каждое военное ремесло нам подходит. Когда я выполню заключенный с гранд-канцлером Гилбертом договор, мы сразу же расстанемся. И, скорее всего, больше никогда не увидимся. Так что советую заранее принять это к сведению, дабы ты потом не говорил, будто я что-то тебе наобещал, а после тебя обманул.
– Ха! А если я нарочно откажусь убивать человека? И как тогда ты выплатишь свой долг моему отцу?
– Не будь таким наивным, парень. Подобный каприз ты мог позволить себе, живя во дворце, под охраной роты гвардейцев. Когда мне поручили обучить тебя ремеслу кровопускания, я понятия не имел, как решить эту задачу в тех роскошных условиях, в которых ты жил. Но теперь все совсем иначе. Теперь ты не прячешься за крепостными стенами и за спинами стражников. Отныне ты живешь в моем мире и имеешь не меньше врагов, чем я. Или даже больше. А это значит, что скоро тебе придется выбирать: или убить кого-то или умереть самому. Возможно, даже раньше, чем ты думаешь. Возможно, даже раньше, чем думаю я. Возможно, даже завтра, а то и прямо сейчас! Ты готов к этому? Не готов? Что ж, раз нет, значит, ты уже мертвец. Еще один гниющий в лесу труп с перерезанной глоткой или со стрелой в спине – такой, каких я повидал на своем веку гораздо больше, чем восходов солнца.
Я огляделся по сторонам и зябко поежился. Темнота, к которой я немного привык, вновь обрушила на меня все свои зловещие тени и шорохи. А кригариец, глядя на мое ерзанье, сидел и довольно улыбался в усы. В очередной раз нагнав на меня страху, он хотел, судя по всему, одного: чтобы я сбежал от него. И чем скорее, тем лучше. Ведь тогда вся вина за то, что он не сдержал слово, ляжет на меня, а его совесть останется чиста.
– А куда мы завтра пойдем? – спросил я. Мне надоело глядеть на его издевательскую ухмылку, и я решил сменить тему разговора.
– Как куда? – удивился он. – Ты разве не знаешь? Я веду тебя в Тандерстад, к твоей сестре. Теперь она – твоя единственная родня, и кому еще кроме нее мне тебя сбагрить?
– Ха! Ну ты и придумал! Да ведь моя сестра Каймина – шлюха, которая зарабатывает на жизнь, раздвигая ноги в публичном доме перед всеми подряд! – выпалил я. И только потом понял, что, сам того не желая, повторил сгоряча слова Гилберта-старшего. Те самые слова, за которые я его часто ненавидел. Но которые врезались мне в память так крепко, что стали сами срываться с моего языка.
– Эй! А ну полегче, парень! – возмутился Баррелий, угрожающе нацелив на меня указательный палец. – Не смей говорить так о своей сестре, кем бы она ни была! И вообще, не надо думать о шлюхах, словно о грязи, которую ты выковыриваешь из-под ногтей. Это ремесло не лучше и не хуже любого другого, которое предлагает нужный людям товар за честную цену.
– И не хуже, чем ремесло наемника? – съязвил я.
– Воистину так, закопай меня Гном – ничем не хуже! – не смутился кригариец. – А во многом даже лучше и чище, ведь шлюхи не топят в крови разоренные города и не отбирают у крестьянских детей последний кусок хлеба.
Крыть такое обескураживающее своей честностью заявление мне было нечем. И потому какое-то время мы просто смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
– А я подумал, что мы идем в Вейсарию, – проговорил я чуть погодя, опуская глаза. – В Кернфорт. К банкиру Магнусу Штейрхоффу.
– Э, нет, забудь про Вейсарию! – отрезал Пивной Бочонок. – Это твое личное дело, и туда вы с сестрой поедете когда-нибудь потом. И без меня. А сегодня для тебя соваться в Вейсарию – то же самое, что вернуться обратно и заявиться прямиком на порог к Илиандру. Кернфорт – то место, где он станет искать тебя сразу после того, как не отыщет тебя или твой труп в Дорхейвене. Илиандр не дурак. У него хватит ума предположить, что кто-то может помочь тебе добраться до семейных ценностей раньше него. Я уверен, что заклинатели молний уже разослали своих гонцов во все вейсарские Капитулы. И скоро Вейсарию наводнят храмовники, у которых будет лежать в кармане твой портрет, и которым пообещают хорошую награду за твою поимку.
– То есть ты предлагаешь сделать огромный крюк и обойти всю Вейсарию стороной? – опешил я. – Но ведь Кернфорт – это нам по дороге! Самый короткий путь отсюда до Тандерстада – через вейсарский Балифорт. А от него до Кернфорта почти рукой подать. День пути на юго-восток, а, может, и меньше. Не вру – я сам однажды на карте измерял.
– А ты силен в географии, – похвалил меня ван Бьер. – И тут я тебя вряд ли переспорю, потому что у меня с географией, честно говоря, отродясь не ладилось. Но то, что кратчайшая дорога от канафирской границы до столицы Эфима идет через Балифорт – это я еще с малолетства усвоил. Даже если на ней будут кишеть храмовники, она все равно окажется безопаснее других путей, потому что на ней мы легко затеряемся среди верениц торговых караванов. Что же касается Кернфорта… хм… Сомневаюсь, что когда вы приедете туда с сестрой, там будет для вас безопаснее, чем сегодня. Скорее, наоборот… Ладно, оставим пока этот разговор. Поговорим об этом, когда окажемся в Балифорте и разнюхаем, что почем. А теперь иди-ка лучше спать. Завтра до вечера нам надо выбраться на тракт и пристать к какому-нибудь каравану. Поэтому выходим на рассвете, а до него осталось совсем немного…
Глава 13
– Да ты издеваешься надо мной! – воскликнул я, когда, проснувшись на следующее утро, увидел стоящую рядом бадью с холодной водой, которую Баррелий набрал в роднике неподалеку. – Что, опять?!
– Не опять, а всегда! – уточнил кригариец. Судя по бодрому виду и мокрым волосам, он уже успел освежиться. – Если есть поблизости вода и нет причин, мешающих тебе в ней искупаться – купайся! Я не раз говорил, зачем тебе это нужно, и не хочу повторяться. Впрочем, если не желаешь – твое право! Я не настаиваю. Но вчера кто-то здесь потребовал, чтобы я перестал называть его щенком. А сегодня этот кто-то, не иначе, решил отказаться от своих слов?
– Вот засада! – пробормотал я. И, выбравшись из-под одеяла, отправился доказывать ван Бьеру, что он напрасно во мне сомневается.
Однако, как и во дворце, вскоре за водным истязанием последовали другие.
– Сегодня твоя очередь тащить тележку, – объявил мне монах, когда мы, наскоро позавтракав, решили отправляться в дорогу. – Тропинка здесь широкая и идет под гору, так что приноровишься. Главное, не давай тележке разогнаться, а не то она тебя переедет и во что-нибудь врежется. Тебя-то мне не жалко, а вот она может поломаться.
Я фыркнул – ага, ври больше; было бы не жалко, на кой бы я тебе понадобился? – и отметил, что, кажется, начинаю понимать дурацкий кригарийский юмор. Если, конечно, его можно было так назвать.
– А как же битье палкой? – осведомился я. – Ты что, про него забыл? После купания ты всегда дубасил меня палкой – разве это тоже не традиция?
– Погоди, будет время – будет тебе и битье, – пообещал Пивной Бочонок. – Довольствуйся вместо него ночевками на солдатском одеяле. Для твоих привыкших к перинам, изнеженных боков пока и этого достаточно.
Что правда, то правда. За две последние ночи и вчерашние полдня, что я отлеживался на земле, подстелив под себя лишь ту грязную тряпку, которую Баррелий гордо величал "одеялом", это не пошло мне пользу. Скорее, напротив, на моем избитом теле нем лишь прибавилось больных мест. Вчера я был слишком изнеможен, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Но сегодня в полной мере ощутил все прелести ночевок "по-солдатски". И был вынужден согласиться с Баррелием: только палочных тренировок мне сегодня для полного счастья и не хватало.
Еще три дня назад я счел бы великой честью протащить кригарийскую тележку хотя бы несколько шагов, но этим утром впрягся в нее без особой радости. Которая и вовсе испарилась, когда выяснилось, что я еще не вполне дорос до такой работы. И что, ван Бьера это остановило? Как бы не так! "Шагом марш, парень!" – скомандовал он, сделав издевательский акцент на слове "парень", и разве что пинка мне не отвесил.
И я пошел. А что еще оставалось делать, чтобы не быть разжалованным обратно в "щенка"?
На спусках мне приходилось отчаянно скрести ногами, чтобы эта проклятая двухколесная тварь не набрала разгон и не наехала на меня. А на коротких подъемах, что иногда нам попадались, я налегал на соединяющую оглобли перекладину так, словно это было для меня вопросом жизни и смерти. И вновь скреб ногами, когда тележка вставала как вкопанная. Или того хуже – начинала понемногу катиться назад.
Спасибо Баррелию: в такие опасные моменты он или придерживал тележку за задний борт, или подталкивал ее. Поэтому я не рвал жилы и не лез вон из кожи, спасая в одиночку его добро. Как и тогда, на наших тренировках, он вовремя чувствовал, когда нагрузка становилась для меня непосильной. И не позволял мне рухнуть от усталости до тех пор, пока я был нужен ему бодрым и работоспособным.
– Что-то я не пойму: а где же твое оружие, парень? – осведомился у меня кригариец на очередном привале. Мы делали их нечасто, но все-таки делали, и каждый из них казался мне праздником.
– Оружие? Какое оружие? – Вопрос монаха поставил меня в тупик, ведь он знал, что я не прихватил с собой из дворца даже завалящего ножичка. Не говоря уже про навсегда утраченный мною Аспид.
– Железное. Острое. То, что поможет тебе отбиться от врагов, которых у тебя сегодня так много, что я тебе даже отчасти завидую, – уточнил Пивной Бочонок. – То есть ты бегаешь от них уже больше суток, но до сих пор так и не разжился оружием?
– Выходит, что так. – Я потупил взор.
– И как ты собираешься себя защищать? Ведь твои-то враги, небось, вооружены до зубов.
"А какого тогда Гнома ты мне нужен?!" – хотел огрызнуться я, но сдержался.
– Наверное, вооружены, – обреченно согласился я вместо этого.
– Большая Небесная Задница! – Ван Бьер всплеснул руками. – И почему ты мне раньше не сказал, что решил покончить жизнь самоубийством! Зачем я заставляю тебя обливаться холодной водой и катать тележку? Может, мне просто помочь тебе расстаться с жизнью, раз такое дело? Быстро и безболезненно, дабы ты не мучился почем зря.
– А ты видел, что у меня нет оружия, и не дал мне даже самый старый и ржавый клинок из тех, что у тебя есть! – Мне надоело сносить упреки, и я пошел в контратаку.
– Так ведь ты меня об этом не просил! – Сделал большие удивленные глаза кригариец. – А раз не просил, откуда я мог заподозрить, что ты безоружен! В мире, где я живу, и теперь живешь ты, все носят оружие. В том числе дети. Здесь никому не придет в голову отправляться в путь с голыми руками. У нас даже в сортир выходят с одним кинжалом за пазухой, а другим – за голенищем!.. И еще: не возводи на меня напраслину – я не держу у себя старых и ржавых клинков!
Не знаю, издевался он надо мной или нет. Больше походило на первое. Но поскольку я все равно не мог его переспорить, то был вынужден лишь скрипеть от досады зубами и кивать в ответ.
– Ну да ладно, дело прошлое, сейчас мы все уладим, – махнул рукой Баррелий. – Иди покопайся в тележке и выбери себе что-нибудь. Только не трогай лук и арбалет – они пока не для твоих хилых ручонок. И впредь договоримся так: чтобы я больше никогда не видел тебя без оружия. Ни одного мгновения. Ты тащишь тележку – оно при тебе. Ты ешь – оно лежит рядом. Ты садишься в кустиках гадить – оно у тебя под мышкой. Ты переводишь дух – опираешься на него. Ты спишь в обнимку с ним и на твоих ладонях – мозоли от его рукояти. И когда я скомандую тебе "Оружие к бою!" – а скомандовать это я могу в любое время дня и ночи, – и оружие не появится у тебя в руках сей же момент, ты будешь наказан. Десятью… нет – двадцатью ударами палкой по спине. Настоящими ударами, безо всяких поблажек… Ну что, уяснил или надо повторить?
– Да, уяснил! – пробурчал я, прикидывая в уме, как сильно отличаются "настоящие удары" от тех учебных, с которыми моя спина и прочие части тела были уже знакомы. После чего указал на тележку и на всякий случай уточнил: – Что, и правда можно?
В ответ ван Бьер изобразил великодушный жест, приглашая меня наведаться в свои оружейные "закрома".
Выбирать там действительно было из чего. И ни на одном клинке не наблюдалось даже налета ржавчины. Правда, весило то оружие столько, что взмахни я им изо всех сил, оно вылетело бы у меня из рук. Таскать такое при себе денно и нощно обещало стать для меня той еще пыткой. Поэтому я, удрученно посопев, расстался с еще одной мечтой романтического детства – желанием владеть двуручным мечом, как Геленкур Сокрушитель. И достал из тележки более скромное, зато менее громоздкое оружие – эфимский меч. Такой же, какому отдавал предпочтение сам Баррелий, и каких у него в запасе имелось целых три.