Людская память оказалась не более долговечна, чем ткань и дерево… Никто и не вспомнил про зарытую под алтарем реликвию. Хотя полтора века назад, когда Спасовскую церковь возводили по велению тогдашнего владельца здешних мест, графа Скавронского, - про ларчик с землей, пропитанной кровью блаженного старца-схимника Феодосия, помнили многие. Помнили и бережно извлекли ящичек из деревянной часовенки, стоявшей на месте будущей стройки - и зарыли под церковным алтарем…
Ныне не вспомнил никто.
Никите Степановичу не надо было вспоминать. Он знал. Он всегда чувствовал незримый круг, не позволяющий ему приблизиться к церкви. Точно так же не мог переступить невидимую черту и его дед, и его отец, - издавна Вороны ездили молиться, венчаться и отпевать своих покойников за много верст, в церковь Ижорской слободы - за долгие годы все привыкли и не обращали внимания на семейную странность…
Теперь преграды не стало.
Час пришел - так, по крайней мере, считал Ворон. Но не торопился, выжидал еще четыре года - пока в далеком Париже не умерла старуха-графиня.
Все знали, что Степашка Ворон не поскупился - изрядно выучил сына грамоте. Впрочем, Степашкой его к концу жизни не называли - Степан Порфирьевич! Разбогател, еще за пятнадцать лет до Манифеста выкупился со всем семейством у графини, владел в Спасовке тремя оранжереями, поставлявшими и персики, и виноград богатым царскосельским жителям. И ничего не жалел для единственного, на склоне лет родившегося сына.
Никто не удивлялся, что Никита Степанович получает каждую неделю "с Петербурху" большой запечатанный пакет с газетами. Хотя удивиться стоило - тому, что немедленно и жадно прочитывал Ворон, не обращая внимания на прочие статьи. Колонки светской хроники, причем заграничной, - то итальянской, то французской, в зависимости от того, где жила в то время Юлия Павловна Самойлова…
И он дождался своего. Графиня умерла. Умерла, оставшись последней в роду - все три ее брака стали недолгими и бесплодными.
Отныне лишь Ворон знал секрет маленькой иконки, совершенно незаметной в иконостасе церкви Екатерины-великомученницы. Иконостас был знатный - резного ясеня, сделанный по эскизам Брюллова… Лет двадцать назад усердием петербургского купца Страхова дерево покрыли червонным золотом. А на серебряные ризы икон купчина, замаливающий неведомо какие грехи, не пожалел восемь тысяч рублей. Из образов прихожане особо почитали два: Тихвинскую Божью Матерь да Спасителя, Сидящего во Славе. И никто не обращал внимания на небольшой потемневший лик - тоже перенесенный из часовни, заложенной по слову старца Феодосия.
Что ему теперь делать, Никита Степанович знал. Осталось подождать очередной День. И День пришел. Сегодня…
* * *
Пора! Наверху, у церкви, уже достаточно стемнело. Июньские ночи коротки, а управиться надо непременно до полуночи .
Ворон пошел наверх, широкой дугой огибая кладбище. Двигался бесшумно, плыл легкой ночной тенью, - много умений передавалось от отца к сыну в роду Воронов, и это было одним из них.
В темноте послышался легкий шорох крыльев, темный силуэт мелькнул в воздухе. Огромная старая ворона приземлилась у ног Никиты Степановича. Сидела, широко открывая клюв - как будто беззвучно говорила что-то. Он остановился, наклонился к ней - как будто прислушивался. Потом птица улетела.
Зеленая церковная ограда в темноте казалась черной. Купола церкви словно нависли над Вороном - тоже черные, мрачные. Он прошел через калитку, сделал несколько шагов в сторону паперти… Остановился. Именно здесь остановился двадцать пять лет назад Никитка-Вороненок. Забежал на церковный двор - и остановился. Почувствовал, что не в силах сделать следующий шаг. Просто не смог оторвать ногу от земли…
Он постоял несколько секунд. Глубоко вздохнул. И шагнул, ожидая… Ворон и сам не понимал, какого подвоха он ждет - но не произошло ничего. Никита Степанович решительно поднялся по ступеням паперти. Церковный сторож Никитка, тезка Ворона, спит в своей сторожке - и до утра не проснется. А если не растолкают, то может продрыхнуть и до обеда - традиционная вечерняя чарочка, опрокинутая им в трактире, была сегодня крепче обычного.
Замки на дверях оказались мощные. Пудовый навесной и второй, врезной, - судя по размерам скважины, тоже не слабый. Ломик, принесенный Никитой Степановичем, казался на их фоне маленьким и несерьезным.
Ворон не смутился. Вставил острый конец ломика в дужку замка - и легонько нажал, произнеся:
- Эвханах!
Массивная чугунная дужка треснула. Замок упал под ноги. Со вторым тоже что-то произошло - Никита Степанович потянул дверь, и она со скрипом растворилась.
В церкви было еще темнее, чем на улице, но Ворон шел к цели уверенно. Искать нужную икону не пришлось - он чувствовал ее, чужую и опасную. Образ висел за правым клиросом. Никита Степанович подошел поближе - но долго не решался сделать последний шаг, протянуть руку…
Точно так же он не мог решиться шестнадцать лет назад, когда отец, уже немощный старик, сказал ему…
* * *
- Прыхай, Нихитка! - сказал Степашка Ворон. И тут же зашелся приступом сухого кашля. С трудом прокашлявшись, повторил: - Прыхай, охлоед!
Никита сделал шажок - маленький-маленький - к краю шахты. И снова застыл на месте.
- Не могу, батяня… Боязно… Разобьюсь ведь…
Старик крикнул с угрозой:
- Прыхай! - Снова надрывный кашель. И уже тише: - Прыхай… У меня тож потшилки дрошшали, кохда дед тфой сюда привел… Прыхай…
- Смерти моей ищете, батяня… Не могу, боюсь… - плаксивым голосом тянул Никита. Но сделал еще один крохотный шажок. Казалось, неведомая сила подталкивала к краю, мягко пихала в спину.
Ворон-отец заговорил тихо, но с угрозой:
- Не прыхнешь - нахслетства лишу. По миру пойдешь, у чужих люхдей кусох хлеба прохсить станешь…
Факел шипел, потрескивал. Звуки эти сливались с шипящей речью старика - и возвращались эхом от стен и сводов громадной пещеры - негромким, опасным эхом.
Никита шагнул совсем уж чуть - на четверть ступни. Тоскливо оглянулся на отца: а ну как передумает, скажет, что шутковал… Проверял, дескать, как слушает чадо волю родительскую.
Старик замахнулся факелом. Лицо его исказилось, стало страшным. Никита отшатнулся. Нога скользнула… С истошным воплем он полетел в черную бездну.
…Он не помнил, как очутился наверху. Смутным, быстро исчезающим воспоминанием мелькало, что черный провал шахты вдруг осветился, наполнился множеством ярких, переливающихся, меняющих цвет шаров, - и они говорили с Никитой, говорили на непонятном и незнакомом языке. Но он понимал всё…
Что было дальше, Никита не помнил. Зато помнил и знал теперь многое другое.
Отец лежал на краю шахты. Мертвый. Иссохший, сморщенный - кожа туго обтянула кости черепа, глаз в провалах глазниц не видать - высохли, сморщились, ввалились внутрь черепа.
Факел лежал рядом, давно погаснув. Но больше Никита не нуждался в нем. И не нуждался больше в проводнике по запутанному лабиринту подземных коридоров.
Он легко взвалил невесомое тело отца на плечо и пошагал из пещеры. Пошагал, зная, что один раз ему доведется сюда вернуться. Вернуться вместе с сыном, почуяв приближающуюся смерть.
* * *
Ну вот и всё… В иконостасе зияла издалека видимая дыра, завернутая в тряпицу икона лежала в холщовой суме - поначалу Ворон сунул было под рубашку, к телу, да быстро вынул. Показалось, что за пазухой спрятано что-то живое, враждебное…
Можно бы и уходить, но надо было сделать кое-что еще. Для отвода глаз. Чтоб никто не задумался, зачем неведомый вор взял именно эту и только эту икону…
Ворон быстро прошелся ломиком по иконостасу - сдирал серебряные ризы. Зазвенело стекло - Никита Степанович с маху разнес киот Тихвинской Богоматери, отковырял покрывавшие его пластины червонного золота, запихал в большой мешок с добычей, вовсе ему не нужной… Заодно отправил в суму икону. Прошел за левый клирос, и тем же манером обошелся с Сидящим во Славе Спасителем. Торопливо ободрал другие иконы, украшенные победнее…
Не терпелось выйти на улицу - и увидеть, и почувствовать, как… Как все произойдет, он и сам не представлял. Но знал - оковы разбиты и путы срезаны. И спящий хозяин, чей покой хранил род Воронов - проснется. Проснется в полной своей силе - а не короткой вспышкой полубодрствования, как уже не раз случалось…
На улице всё оставалось по-прежнему - теплая безлунная ночь. Ветер тихо шелестел ветвями лиственниц. Не происходило ничего. Хозяин дремал - Ворон чувствовал это хорошо. Более того, сон его становился крепче - День заканчивался…
Ворон взвыл. Проклятие! Обманул! Всех их обманул проклятый старец! Оставил на виду то, с чем пытались бороться несколько поколений Воронов - а самое главное утаил, спрятал…
Где??? И что???
Нет ответа…
Но ничего… Надо развалить проклятую церковь по камешку, по кирпичику и перепахать само место, где она стояла… Может, не сейчас, - но когда-то придется сделать это…
А сегодня он проиграл… Годы ожидания прошли впустую,,.
Он тихо подвывал - и ступал, не видя дороги. Отойдя на пару сотен шагов от церкви, поднатужился и зашвырнул мешок подальше в кусты. Пусть валяется. Теперь всё равно…
Ворон пошагал дальше, налегке - по-прежнему мало что видя и слыша вокруг. Не услышал он и стона в кустах, куда улетел его мешок.
* * *
Ваня (или, как станут именовать его позже в казенных протоколах- Иван Гаврилович Передойко, крестьянин Псковской губернии) проснулся от удара по голове и плечу чем-то жестким, застонал, не понял ничего и уснул снова.
По-настоящему его разбудил утренний холодок. Ваня приподнял голову - силы встать с примятой травы нашлись не сразу. Попытался вспомнить, как очутился здесь, в кустах. Голова трещала и раскалывалась, но память помаленьку вернулась… Пил он вчера крепко, в трактире, заливая горе от неудачной торговой поездки. Пил сначала один, потом в компании церковного сторожа - которого потом не пойми зачем потащился провожать. Ну и допровожался - спал под кустом, как последний пропойца…
На лежавший рядом кожаный мешок Ваня обратил внимание чуть позже. Трясущимися пальцами распустил завязки. Золото тускло сверкнуло в лучах утреннего солнца. И еще какой-то голубой камешек - Ваня не знал его названия, но понял: он станет богачом. Если будет держать язык за зубами.
…Радовался богатству - в самом буквальном смысле свалившемуся на голову - Ваня Передойко недолго. Поехал в Сибирь махать кайлом, как ни пытался доказать, что неповинен в осквернении церкви. Почтенный Никита Степанович Ворон, понятно, ни у кого ни малейших подозрений не вызвал.
Из остатков изуродованных окладов, найденных полицией, сделали запрестольный крест для все той же церкви Екатерины-великомученицы. Пропавшие иконы так в храм и не вернулись.
Мало-помалу дело об ограблении и осквернении церкви стало забываться. Но года через три в уездном городе Гатчине состоялся любопытный разговор за ежевечерними картами, напрямую касавшийся этих событий…
* * *
Общество за картами в доме податного инспектора Сабурова собралось изысканное: он сам, земской врач Петухов, преподаватель гимназии Липников и молодой присяжный поверенный Баглаевский. Порой в гостиную заходила Глафира, незамужняя дочь Сабурова, - приносила то самовар, то блюдо с плюшками да постреливала глазками в сторону холостого Баглаевского.
Именно он был сегодня героем дня - вернулся со слушания нашумевшего уголовного дела.
- Скажите, милейший Павел Адамович, - спросил у него Липников, - если бы именно вы вели защиту - смогли бы добиться оправдания этого Прохорова?
- Не знаю, не знаю… - протянул адвокат после короткого раздумья. - Больно дело уж кровавое… Когда прокурор рассказывал про старуху с отрубленными ногами - присяжные просто-таки лицами зеленели, честное слово. А до главного - до детей загубленных - Филипп Артемьевич еще не добрался.
Спасовского крестьянина Игната Прохорова обвиняли - с полным набором улик и доказательств - в убийстве, по видимости беспричинном, всей семьи своего соседа Кривощекина. Семь душ убивец порубил топором, а восьмого, пятилетнего мальчишку, живьем запихал в топившуюся русскую печь.
- А господин Плевако, похоже, считает иначе, - с неприязнью произнес хозяин дома.
Защищать Прохорова - бесплатно, исключительно в видах собственной рекламы - приехал сам Федор Никифорович Плевако, молодой, но обретший шумную известность адвокат.
- Известное дело, - продолжил Сабуров, - какую песню этот столичный господин заведет: во всем, мол, виновата мерзость российской жизни… Все мы, дескать, виноваты - до Государя включительно. А Прохоров вроде как и ни при чем.
Баглаевский комментировать методы защиты своего коллеги по цеху не стал. Слегка изменил тему разговора:
- Я отметил любопытный факт, господа: последние три года в уезде количество подобных преступлений - бессмысленных и варварски жестоких - постоянно растет. Причем большая их часть происходит поблизости от "Царской Славянки" - Спасовка, Антропшино, поселок при фабрике Роджерса… Поневоле можно подумать, что покойная графиня Самойлова, принужденная уступить свое обширное имение Императору, - прокляла эти места. И после смерти ее проклятие вступило в силу…
Баглаевский широко улыбнулся, словно хотел сказать: я-то, мол, в эти недостойные нашего просвещенного века сказочки не верю, но… А может и не хотел ничего сказать, но обратил-таки наконец внимание на Глафиру - девушка в очередной зашла в гостиную.
- Полноте, Павел Адамович, - сказал Липников, не успевший до конца растерять розовые идеалы 60-х. - Не графские проклятия губят наших мужичков, но элементарный недостаток культуры и образования…
- Кнута им не хватает, - отрезал Сабуров, старой закалки человек. - Кнута и дисциплины, что при Николае Павловиче была. Где это видано, чтобы мужика сиволапого судом присяжных судить? Реформы, реформы… Конституцией бредите - а забыли, чем в Польше конституция та закончилась?
Врач Петухов, мягкого характера человек, вообще не любил споры, а на политические темы - особенно. И поспешил увести разговор с опасной дорожки:
- А вы знаете, господа, я слышал в свое время любопытную легенду тех мест- в Гамболово, от старухи-чухонки. Русского она почти не знала, переводил ее старший сын - так что, может быть, кое-какие детали от меня ускользнули… Но смысл таков: нехорошее там место, в "Царской Славянке". Проклятое. Будто погребен под Поповой горой не то демон, не то сам дьявол… "Перкела" - так она дословно выразилась. И один раз пытался уже вырваться наружу - да был остановлен неким святым старцем. Будто бы старец своей кровью окропил круг, замкнув могилу демона. И молитвой своей заставил спать его дальше… Но со временем грехи людские перевесят силу молитвы старца - и "перкела" вырвется. А перед тем люди обезумеют и начнут убивать друг друга без причины.
- Негоже вам, Арсений Маркович, байки неграмотных старух распространять… - прокомментировал рассказ Липников. Но спор продолжать не стал. Сказал хозяину:
- Приступим, Иван Силантьевич? Я горю желанием получить с вас сатисфакцию за утраченные вчера семь рублей серебром…
- Попробуйте, попробуйте… - При напоминании о своем вчерашнем выигрыше хозяин мигом пришел в благодушное настроение. - Это вам не о реформах философствовать, тут смекалка и память потребны…
Игра началась. Больше об убийце и о рассказе чухонской старухи они не вспоминали.
Глава 3
16 июня, понедельник, вечер