Белые тягучие капли не вытекли, как обычно у него случалось, - но резко и далеко вылетели, угодив в костер. Гном наконец отступил и обессиленно опустился на траву. Так хорошо ему никогда не было - ни под тушей матери, ни во время торопливых вечерних упражнений в дровяном сарае…
Отныне любая кошка - даже самая тощая - стала для него мамочкой. А оргазмы, получаемые при их казнях, похоже, только усиливались раз от раза.
После седьмого или восьмого аутодафе (огненная казнь понравилась больше всего и вытеснила остальные) Гном вдруг отчетливо понял и сформулировал мысль, давно укоренившуюся в его подсознании:
ОН ДОЛЖЕН УБИТЬ МАМОЧКУ.
Не кошачий эрзац.
Живую.
Настоящую.
Убить.
За последующий год он убивал её - в мыслях - десятки раз, пока не остановился на окончательном, простом и надёжном варианте. Некоторые придуманные Гномом способы были оригинальны и остроумны, некоторые могли поразить чудовищной жестокостью, но в реальности произошло всё буднично - правда, ждать пришлось ещё долгих три года.
Еще до восемнадцатилетия Гнома его отношения с матерью претерпели значительные изменения. Он стал уже не тем щуплым парнишкой, которого она могла притиснуть к кровати своим весом - и делать с ним, что пожелает. С раздавшимся в плечах и заматеревшим Гномом такие штучки пройти не могли. Марьяне пришлось искать другие пути, чтобы получать привычное удовольствие. Она подпаивала сына - что было не так легко, ничего крепче пива он в рот не брал, - зато, налившись под завязку пенным напитком, вытягивался на койке и позволял делать с собой что угодно. Она подкупала его - после тех ночей, когда трезвый Гном, почувствовав её руку под одеялом, не отшвыривал её, но позволял Марьяне пройти весь ни на йоту не изменившийся за пять лет алгоритм, - наутро он неизменно обнаруживал на обеденном столе, под сахарницей, несколько оставленных матерью червонцев…
Что характерно, ни одного слова о том, что происходило между ними по ночам в эти годы, Марьяна сыну не сказала. Ни одного. Дневная жизнь и жизнь ночная - совершенно безмолвная - существовали сами по себе, никак не пересекаясь.
За пять лет ненависть Гнома могла выдохнуться и утратить остроту - но не выдохлась и не утратила. Он был подобен камню, брошенному кем-то вертикально вниз с большой высоты, ускоряющемуся и набирающему убийственную энергию с каждой секундой полета - а земли всё нет и нет, земля куда-то подевалась, полет длится и год, и два, и три… - уже не вспомнить, кто бросал и в кого при этом метился, скорость падения невообразима и набранная энергия чудовищна, и нет уже силы, способной отклонить полет…
Он убил её просто.
Сунул в один из своих тайников - из тех, о которых знала Марьяна и регулярно их проверяла - литровую бутылку палёной водки со своими тщательно стертыми отпечатками. Содержимое емкости уже само по себе могло убить двоих-троих непривычных к такому пойлу людей. Но он отлил оттуда около пятой части псевдоводки, пополнив дефицит изопропиловым спиртом и остатками соляной кислоты, уцелевшей со времен жуков и тритонов. Что терзаемая жаждой Марьяна не обратит внимание на сорванный поясок пробки, Гном был уверен. Да и задумываться пропитанным алкоголем мозгом: зачем непьющему сыну водка? - едва ли станет.
Подготовив все, он ушел на вечерний променад.
Когда вернулся - она была жива. В бутылке оставалось на донышке - но Марьяна была жива. Валялась на полу, хрипела-побулькивала, бессмысленно дергала головой и конечностями. Судя по всему, она уже ничего не видела и не понимала.
Гном зажёг сложенные в печь растопку и дрова - июнь стоял на редкость холодный, топить приходилось регулярно. Подождал, пока прогорит до углей, до конца задвинул печную заслонку - и ушёл снова. Из печки медленно пополз угар, превращая избу в газовую камеру…
Глава 2
31 мая, суббота, день, вечер
1
В том, что касалось Ады, предположения Кравцова подтвердились. Она позвонила.
Позвонила около полудня, сказала, что уезжала на два дня, и намекнула более чем прозрачно, что совсем неплохо бы им увидеться.
И тут Кравцов сделал то, что и собирался.
- Извини, но я сегодня занят, - холодно сказал он. - Пишу. Не оторваться, вдохновение накатило. Если хочешь, позвони завтра.
Пока Ада пыталась найти ответ, он распрощался и отключился.
Не слишком, конечно, вежливо. Зато живо расставит все точки на их законные места: над "i", над "ё" и в конце предложения. Если Аделина действительно ведёт свою непонятную игру - позвонит завтра, никуда не денется. Если нет - тогда лучше держать её от всей здешней бесовщины подальше…
Солгал ей Кравцов лишь отчасти. Действительно был занят. Но не писал - изучал оставшуюся от Вали Пинегина тетрадь. Это оказался дневник. Хроника пребывания Вали в должности сторожа "Графской Славянки".
Но дневники, как известно, бывают двух родов. Дневники первого рода люди пишут для того, чтобы их кто-либо когда-либо прочёл (а то, чем чёрт не шутит, и опубликовал). Подобные писания отличаются правильным с точки зрения грамматики строением фраз, а также стараются осветить наиболее полно всемирно-историческое значение личности писавшего. И чаще всего написаны вполне разборчивым почерком.
Дневник Пинегина принадлежал к другому роду. Записи он вёл исключительно для себя. Причём, по всему судя, даже не рассчитывал с умилением перечитывать в старости. Понятные только автору сокращения и ссылки на только ему известных людей и события; отдельно написанные ключевые слова - явно для того, чтобы не забыть какую-то важную для писавшего мысль… Многое густо зачеркнуто - пункты в списках каких-то не то вещей, не то запланированных дел… Плюс ко всему Валя обладал трудночитаемым почерком. Но некоторые - самые важные? - слова Пинегин писал крупными печатными буквами. И порой обводил в рамочку. На исчерканных и покрытых затейливой вязью страницах они сразу бросались в глаза.
Сомнения Кравцова: стоит ли читать сей, возможно интимный, документ? - рассеялись быстро. При беглом просматривании на четвёртой или пятой странице он зацепился взглядом за пресловутую рамочку - от края страницы до края. В ней тщательно было выписано:
ОПЯТЬ СНОВИДЕНИЯ!!!!!!!!!!!!
Длинная цепочка жирных - кружок и заштрихованный овал над ним - восклицательных знаков завершала фразу.
Кравцов заподозрил, что речь идет отнюдь не об эротических снах скучающего в одиночестве студента. О снах-кошмарах. Но ничего похожего на описание пресловутых сновидений на этой странице не нашлось.
Зато через два листа Кравцов обнаружил новую рамочку, окончательно рассеявшую сомнения.
СНОВА ПОТОП - написал Пинегин, причём уже без восклицательных знаков. Что студент сделал таким образом памятку о весеннем разливе рек где-нибудь в далекой Якутии, - подобную вероятность Кравцов отмёл сразу. Стоило признать: его предшественнику снились кошмары с теми же сюжетами. По крайней мере, кошмар с потопом…
Кравцов достал несколько чистых листов из принтера и стал тщательно расшифровывать пинегинские закорючки, записывая результаты нормальным почерком.
Через час выяснилось, что займёт это немало времени. Относительно читаемый вид приобрела лишь одна страница из двадцати четырёх.
Выглядела она - в изложении Кравцова - примерно так:
"11.04.03
Ос-к: 2 эт, пер. нет.
Кирпичи
Где-то [два слова неразб.] отец. Сев. склон снег. Траншея?
Церковь. Фриз гл к-ла. Кто помнит?
Пр-ти:
- [слово густо зачёркнуто, видна последняя буква - "ь"]
- [два слова густо зачёркнуты]
- [слово густо зачёркнуто]
- [два слова густо зачёркнуты]
- [два слова густо зачёркнуты]
- КАСКА
Аванс, 300 р. - Антохе за [неразб.]
Маринка - если согл. [два слова неразб.] кровать.
Проезд вых. д. 27 р.
Схема пер-ть"
Да-а, Шерлок Холмс быстрее справлялся с пляшущими человечками. А ведь это отнюдь не самая густо исписанная страница. К тому же кое-что оказалось нечитаемым в принципе.
Но остальное - прочитанное - вызвало заинтересованное любопытство Кравцова. И массу вопросов.
Сюжет, в общем, ясен. Парень приехал, расположился, бегло осмотрел окрестности. Составил список, что привезти из города. Вычеркнутое, очевидно, привез.
Но слово "КАСКА" в сочетании с другим - "кирпичи", написанным чуть выше, заставило призадуматься. Выходит, Валя Пинегин с первого посещения учёл опасность роняющих кирпичи развалин… Почему тогда все же словил кирпич макушкой? Не смог раздобыть каску? Ерунда, тут даже не обязательно нужна строительная или шахтерская, подошла бы любая - пожарная, военная… Хоккейный шлем, в конце концов, в любом спортивном магазине их навалом… Не нашлось денег на покупку?
Он оторвался от записей и прошел в третье помещение вагончика - то самое, с "траходромом". (Судя по записям, изготовил эту чудо-кровать именно Пинегин для неведомой Маринки. Надо думать, молодым людям просто негде было встречаться.)
Кравцов осмотрел единственное место, до сих пор избегнувшее его внимания. И нашёл, что искал, - под откидной боковой койкой, составлявшей часть "траходрома". Там лежала каска. Строительная, новая, ярко-оранжевая. Рядом лежал налобный плоский фонарик аляповато-китайского вида - наверняка в комплект каски не входивший. Кравцов включил его - батарейки сели, лампочка едва затеплилась… Вот так.
Каска у Вали Пинегина БЫЛА.
Никаких же причин гулять без нее по ночным развалинам не было.
Подозрения от этого рождались достаточно гнусные. Ведь кирпичу, чтобы раздробить затылок, не обязательно выпадать из рассыпающегося карниза… Всё могло произойти совсем в другом месте и другим способом. Достаточно оттащить тело в развалины и положить рядом окровавленный кирпич, и ни у кого не мелькнет альтернативная версия случившегося, к жертвам дворца все давно привыкли…
Понятно даже, почему Пинегина оставили в руинах ещё живым. Для пущего правдоподобия. Удар должен был оказаться единственным, стены контрольных кирпичей обычно вниз не швыряют… Если всё происходило именно так, как сейчас нарисовало воображение Кравцова, то неведомый преступник наверняка рассчитывал, что до утра студент не протянет… Но Пинегин оказался крепче, чем представлялось.
Стоит завтра же навестить его в больнице…
Что ещё есть важное на расшифрованном листке?
Северный склон (долины Славянки?), траншея… Подробнее об этом знает, похоже, лишь сам Валя. Ну, может быть, еще упомянутый рядом некий (его?) отец.
А вот фраза о церкви наводит на размышления. Главного купола - как и прочих - на ней нет шесть десятков лет. Судя по всему, Валя собирался разыскать тут кого-нибудь, кто помнил, как выглядела церковь в далекие годы… Зачем, интересно? Связано ли это с проблемами Кравцова?
Дальше на странице всё относительно понятно, но не интересно.
За что собирался отдать Антохе триста рублей Пинегин - совершенно не важно. Маринка с её "траходромом" тоже… Стоп! Не спешите, товарищ писатель… Если нынешнее состояние студента разговоров с ним не допускает, а его девушка здесь ночевала, от нее можно попробовать узнать кое-что…
Двадцать семь рублей стоил проездной билет выходного дня до Павловска, это понятно. А вот что собирался сделать Пинегин со схемой (чего?) - неясно. Передать кому-то? Переделать? Переслать по факсу? Тёмный лес…
Очевидно лишь, что полная расшифровка рукописи сил и времени отнимет немало.
Кравцов решил пока выписать все ключевые слова, изображенные печатными буквами.
Обнаружилось их на двадцати четырёх страницах пятнадцать, причем некоторые были объединены в короткие фразы: "КАСКА", "ОПЯТЬ СНОВИДЕНИЯ!!!!!!!!!!!", "СНОВА ПОТОП", "КЛАДБИЩЕ - ДАТЫ", "ГДЕ ЦАРЬ???????", "АРХИВАРИУС", "ХОД ИЗ КАБИНЕТА???", "ЛЕТУЧИЙ МЫШ" (именно так, в мужском роде, без мягкого знака).
Под словом "АРХИВАРИУС" стояли семь цифр - их Пинегин писал достаточно разборчиво. Номер телефона. Судя по первым двум - "47" - жил абонент неподалеку, в Царском Селе.
Архивариус… Похоже, мысли Вали Пинегина шли в том же направлении, что размышления Кравцова. А именно - что стоит побольше разузнать о прошлом старого дворца.
Но прошлое, как выяснилось, не терпит любопытствующих.
И бьёт их по головам.
Кирпичами.
2
Прошлым летом - спустя два года после смерти Марьяны Гносеевой - в жизни Гнома исподволь наметилась проблема. С покойной матерью, на первый взгляд, прямо не связанная - смерть той была единодушно признана естественной и вполне закономерной. Но корни проблемы уходили в прошлое. В годы, проведённые Гномом под нависшей тушей матери.
Произошло следующее: постепенно Гном перестал "ловить кайф" от аутодафе на Кошачьем острове. Сжигаемые кошки уже не казались ему Марьяной - ни жирные, ни тощие. Три или четыре раза - в том числе с похищенной у Борюсика домашней пушистой Кутей - Гном не смог кончить… Необходимо было как-то исправлять положение.
Преодолевая отвращение, он попробовал начать половую жизнь с девушками, выбирая самых подтощалых. Красотой и обаянием Гном не блистал, но с тремя партнершами - по очереди - у него дело заладилось. Поначалу…
Никакого удовлетворения Гном не получил. Если и случались оргазмы, то проходили крайне болезненно, точь-в-точь как под Марьяной. А от желания задушить третью партнершу он вообще удержался с огромным трудом. Та, ничего не подозревая, без предупреждения оседлала его в позе "наездницы"… На этом гетеросексуальная жизнь Гнома завершилась.
Не возбуждало теперь Гнома даже маленькое невинное удовольствие - прийти в вечернем сумраке на кладбище и помочиться на могилу матери. Уже несколько месяцев он не совершал этих походов.
Гном и сам не подозревал о том - а расскажи ему кто-нибудь, ни за что бы не поверил, - но ему не хватало Марьяны. Бывает и так. Иногда сексуальность основывается не на любви - на ненависти… Других подходящих объектов для ненависти у Гнома не нашлось, кошек он давно перерос.
Полгода назад у него мелькнула смутная вначале идея, которая постепенно становилась всё более реальной и к концу нынешней весны окончательно оформилась.
Гном решил вновь попробовать свои силы с девушками.
Но иначе, не на унаследованном от матери диване и не прежним способом.
На Кошачьем острове.
Как с кошками.
3
Если хочешь набраться незабываемых впечатлений, то гулять по кладбищу лучше в районе полуночи.
Но в минувшие дни впечатлений Кравцову хватало. И он отправился на прогулку после обеда.
На погосте - вопреки всем мрачным представлениям о подобных местах - оказалось тихо, спокойно, красиво. Умиротворенно. Оградки и кресты (каменных памятников здесь стояло мало) спускались вниз по крутому склону, старые деревья шелестели листвой - молодой, нежно-зеленой - и словно шептали: выше голову, старина, смерть не такая уж мрачная штука…
Удивляла большая скученность старого кладбища. На крохотных семейных участках торчало столько крестов, что поневоле закрадывалось подозрение: не иначе как гробы тут закапывают торчком, вертикально… Но Кравцов знал, что это не так. Хотя порой домовины зарывались на разных уровнях не то что впритирку - внахлест. Дело в том, что грабительские расценки на кладбищах Питера - и официальные, и теневые - заставляли спасовцев зачастую хоронить на деревенском погосте живших и умерших в городе родственников. В Спасовке, например, могилу до сих пор копали патриархально, по старинке - за бутылку казенной…
Прогулку Кравцова вызвало не желание поклониться могилкам родственников. Его заинтересовала фраза из тетради Пинегина: "КЛАДБИЩЕ - ДАТЫ". Кравцов решил, что речь идет именно о Спасовском кладбище. Сейчас он ходил по узеньким наклонным дорожкам и машинально, не глядя на фамилии и портреты, записывал все подряд даты с крестов на лист бумаги: рождение-смерть, рождение-смерть, рождение-смерть…
Ладно хоть свидетелей у его странного занятия не оказалось - пусть и выходной день, но Пасха прошла, а до Троицы еще далеко… На дальнем конце кладбища, впрочем, кто-то возился на могиле - но туда Кравцов не подходил.
Работа шла механически, и мысли были заняты другим. Другой записью в пинегинском дневнике, на той же странице, что и фраза про кладбище: "ГДЕ ЦАРЬ???????"
Вопрос сформулирован без кристальной четкости. Но Кравцову считал, что знает, о чем речь.
Дело в том, что недолгое соседство с последним императором - прикупившим "Графскую Славянку" для охотничьих забав - породила потом массу легенд среди спасовских обывателей.
Например, в двадцатые годы, когда Гражданская война уже отгремела, а коллективизация еще не грянула, жил в Спасовке мужичок с простым таким прозвищем: "Царь". Прозвище еще полбеды, так он и лицом походил на Николашу, благо внешность последнего монарха народ хорошо помнил, хоть и изъяли царские портреты к тому времени отовсюду… Понятное дело, ползли слухи, что один из великих князей любил ходить на сторону, причем, извращенец этакий, предпочитал именно крестьянок фрейлинам да дворцовой прислуге. Мужичок тех сплетен о покойной своей мамаше никак не подтверждал, но, что характерно, бороду и прическу стриг точно так, как носил покойный император. И на прозвище Царь откликался. Может, то было просто безобидное чудачество, которое могло скверно закончиться в бурные тридцатые годы.
Но Царь до великих чисток не дожил, скончавшись скоропостижно и весьма странно - пообедав, пожаловался на боль в животе, которая все усиливалась и усиливалась, и к вечеру умер в страшных мучениях, "скорой помощи" тогда и в помине не было… Вскрытием, понятно, тоже никто не озаботился. Старики, рассказывавшие Лёньке Кравцову про смерть довольно молодого Царя, утверждали, что случился с ним заворот кишок, произошедший от съеденных очень наваристых, жирных щей с убоиной, запитых ледяной колодезной водой. Может, так оно и было, дело темное… Кравцова история эта коснулась по простой причине: Федор Павлович Кравцов по прозвищу Царь приходился ему родным прадедом… Когда Лёньке исполнилось шестнадцать, в стране происходил бурный ренессанс монархической идеи - наряду с множеством других напрочь позабытых идей. Люди вытаскивали из тайников давно там пылящиеся родословные (или хорошо платили за составление новых) - возводящие их род к Гедеминовичам, Рюриковичам, а то и к самим Романовым… Тогда Кравцов посчитал весьма лестным числить себя потомком, пусть и внебрачным, императорской фамилии. Юношеская дурь, конечно, - но рассказы стариков о Царе он слушал куда внимательнее, чем прочие их пропахшие нафталином байки…