* * *
…Комната вытягивается в узкий длинный пенал, потолок медленно ползет вниз, а зеленые стены - как же я ненавижу этот цвет! - отодвигаются от меня, мутнеют, мелко подрагивают. Как будто прямо передо мной, на этом его стерильном столе, разведен гигантский невидимый костер - и я смотрю на все через горячую дымку.
Сколько это уже длится? Час? Два? Пятнадцать минут? Не знаю.
Жарко у них тут. Жарко, жарко. Специально так сильно топят. От этой жары у меня страшно болит голова, я плохо соображаю, и часто не слышу вопросов, и путаюсь в ответах, и мямлю какую-то чушь… Вот что он только что спросил?
- Простите, что вы сейчас спросили?
- Я попросил вас назвать точную дату. Какого числа произошли… э-э-э… события?
- Я уже не помню… Последние числа декабря.
- А поточнее?
- Не помню.
Он встает с кресла и прохаживается по комнате. Встает у меня за спиной. Наклоняется к самому уху и спрашивает тихо и вкрадчиво:
- Что это был за вызов?
- К шестилетней девочке. На несколько часов.
- А точнее?
- От пяти до десяти, если не ошибаюсь. Оплачены были, кажется, все десять.
- И часто у вас бывают такие заказы?
- Нет. Это впервые. Обычно больше часа не бывает.
- Адрес?
- Я не помню точно.
- Ну тогда приблизительно. Попробуйте описать ваш маршрут.
Он возвращается на свое место, снова садится в кресло. Щурит маленькие красно-карие глаза. Темные горячие кружочки - в них скука, брезгливость и фанатизм. Черные точечки в центре - злоба.
Я смотрю в эти горящие кружочки своими - водянистыми, невзрачными - и почему-то стараюсь не моргать, как будто мы играем в "кто кого пересмотрит". Он тоже не моргает, и я не выдерживаю взгляда. Мои глаза слезятся, подло щурятся, выдавливая из уголков маленькие едкие капли… А я не могу утереть их. Остается только ждать, пока они стекут по щекам, смешаются с теми, другими, которые спускаются со лба.
Он небось думает, что я плачу.
Я говорю:
- "Чертаново". Минут пятнадцать от метро.
Там был какой-то супермаркет. От него шла асфальтовая дорога. В горку. Потом она превращалась в извилистую заледеневшую тропинку, я там чуть не упал - у меня подошвы были очень скользкие… Как называлась эта улица? Да никак она не называлась. Там и домов-то не было. По обеим сторонам - помойки, гаражи, какие-то проволочные решетки. Нет, я никого там не видел. Если не считать пары здоровенных крыс. Я их запомнил, потому что они перебежали мне дорогу, и я сначала испугался, что это черные кошки. Потом понял, что нет - разглядел их хвосты. В приметы - ну, в некоторые… Нет, я не так уж суеверен. Просто все равно неприятно, если тебе перебегает дорогу черная кошка. Ну или там…
- Что-то прохладно здесь, вы не находите? - он притворно поеживается, потирает свои как бы замерзшие руки, подносит ко рту и дышит на них, пряча ухмылку. - Пожалуй, я включу обогреватель.
Он подтаскивает серебристый агрегат прямо ко мне, ставит на максимум. Из него доносятся какие-то нерешительные скребущиеся звуки, и сразу же гофрированное нутро раскаляется, краснеет, обдает меня жаром.
- Продолжайте, прошу вас.
Потом я шел через пустырь…
* * *
На этом пустыре я не встретил ни одного прохожего. Даже с собаками никто не гулял. Не знаю почему. Может, боялись? Там было слишком темно. Один-единственный фонарь стоял, да и то светил еле-еле.
А я? Нет, не боялся. Ну, разве что шею свернуть: у меня обувь была скользкая, а как раз накануне случились заморозки, все заледенело, сверху - снежок, и не видно ни черта. Но идти оказалось довольно легко - мне повезло. Потому что там все было усыпано еловыми ветками. Я наступал на них и поэтому не скользил, и они приятно хрустели у меня под ногами. Я еще тогда подумал, что днем на этом пустыре, возможно, располагался елочный рынок.
Дальше пустырь заканчивался и начинались высотки. Такие бело-синие, кажется. Или бело-коричневые… Точно не помню. Но помню, что они совершенно не отличались одна от другой, я еще испугался, что заблужусь и опоздаю… Нет, не опоздал. И не заблудился.
Или заблудился?
По крайней мере я нашел тот дом довольно легко. Если это действительно был тот дом. Сейчас я в этом уже не уверен. Я, на самом деле… Ветки. Все дело в них. В какой-то момент меня так укачали одинаковые эти дома, что я даже перестал обращать внимание на их номера и названия улиц, а просто машинально шел и шел, глядя себе под ноги и стараясь все время наступать на еловые ветки. Если дорога разветвлялась, я просто выбирал ту, на которой они лежали. Если бы лежали на обеих?… Не знаю, куда бы я пошел. Наверное, поднял бы голову и посмотрел на номер ближайшего дома, постарался бы сориентироваться. Но ведь… они ни разу не лежали на обеих. Только на одной. И их почему-то было очень много под ногами, хотя пустырь давно уже остался позади, и если даже там располагался рынок… Да нет, не было там, наверное, никакого рынка. Как я это объясню? Как объясню… Я не знаю. Просто… там, наверное, кто-то умер…
- Что?!
Я вздрагиваю от звука его голоса.
- Повторите, что вы сказали, - говорит он.
- Простите. Наверное, я сказал что-то не то? Но повторить не могу. Не помню. Здесь очень жарко. Жарко. У меня что-то… с головой. Может быть, если бы вы выключили…
- Вы только что сказали, что в микрорайоне рядом со станцией метро "Чертаново" в тот вечер было очень много еловых веток, потому что там кто-то умер.
- Ну да, возможно, сказал.
- Что вы имели в виду?
- Но разве… Мне казалось, что есть такая примета… даже, вернее, традиция…
- Что за традиция?
- Устилать еловыми ветками дорогу, по которой несут гроб.
Он смотрит на меня как на идиота.
- Последний путь, понимаете?
- Ну конечно, понимаю, - говорит он раздраженно. - Продолжайте.
- Эти ветки привели меня прямо к подъезду. Я набрал код и…
- То есть это был именно тот подъезд, который вы искали?
- Да.
- Вы это поняли по веткам?
- Нет, конечно. Я посмотрел на номер… кажется.
- Кажется?
- Да, конечно, я посмотрел. Или просто понял… Извините, вы не могли бы… Я что-то плохо себя чувствую.
- Это, наверное, от холода, - говорит он. - Как бы вы у меня не простудились.
Он снимает телефонную трубку, крутит диск:
- Радость моя, принесите нам, пожалуйста, еще один обогреватель. А то мы тут замерзли. - Поворачивается ко мне. - Продолжайте. Вы набрали код - какой?
- Я уже сейчас не помню. Какие-то цифры - они у меня были записаны на бумажке…
- И дверь открылась?
- Да.
- Значит, это действительно…
В комнату врывается толстая жизнерадостная девица с нарисованными глазами. На веках - мазки густого, темно-синего. Жирно обведены черным контуром - до самых бровей, до самых ушей. Из-за этих глаз она похожа на распухшую мультипликационную Дюймовочку В руках у нее обогреватель. Такой же, как тот, что стоит справа от меня.
Этот она устанавливает слева.
- …Значит, это действительно был нужный подъезд? - он говорит громко и нетерпеливо, разве что ногами не сучит. - Я вас спрашиваю: получается, это был нужный подъезд?
Он дотрагивается до своего рта пальцем, морщится. Я вдруг замечаю, что нижняя губа у него треснула - ровно посередине. В ранке - запекшаяся кровь.
- Еще раз спрашиваю: получается, это был…
- Да. Получается, был. Да. Нужный. Да! Да! Пожалуйста, уберите это от меня, мне трудно дышать…
- Продолжайте. Дальше. Как все было?
* * *
…Как все было?… Как было?… Еловые ветки… Батареи… Обогреватели… Хвойный запах… меня тошнит от хвойного запаха… и тогда тошнило… только не приносите сюда еще и елку… не украшайте ее при мне… как все было… я ведь уже рассказывал… остановите стены… зеленая центрифуга… зеленый цвет… ядовитый… горячий… воздух…
* * *
После репетиции к нам подошла координаторша Любовь Михайловна, субтильная бестолковая тетушка, необычайно крикливая. Говорят, в молодости она училась во ВГИКе - там ей и поставили голос.
Вид у не был немного растерянный, в руках - какая-то распечатка.
- Так… Значит… Вызов есть.
Смотрит в пол. Переминается с ноги на ногу. Говорит почти тихо. Да что это с ней? гуманитарную акцию, что ли, какую-то хочет нам втюхать? Выступление в интернате для детей-сирот?
- Вызов по адресу: Варшавское шоссе, дом 102, корпус 5. Станция метро "Чертаново". К шестилетней девочке… э-э-э… - она странно замялась. - Кажется, на всю ночь.
- Как это? - изумилась Настя. - На всю ночь? Они что, спятили? Не-е, я не пойду. У нас в контракте сказано, что…
- А вам и не придется идти. Мамаша заказала только Деда Мороза, - координаторша сочувственно глянула на меня, - без Снегурочки.
- В смысле? - Настя стянула с головы искусственную желтую косицу и без нее сразу стала выглядеть старше и почему-то толще.
- Мамаша попросила только Деда Мороза, - отчеканила Любовь Михайловна.
Настя скептически фыркнула. Вытащила из мохнатой сумки пудреницу с зеркальцем, разноцветные ватные комочки в пакетике, какие-то тюбики. Быстро и зло стерла с лица серебристые блестки и рыхлый розовый румянец. Стала опять пористо-желтой, как обычно.
- Пойдете? - просительно повернулась ко мне Любовь Михайловна.
- А денег сколько?
- Заказчица заплатит за десять часов. Вперед. Но, соответственно, без гонорара Снегурочки.
- Ну, наверное. Почему нет? - промямлил я. - А что делать?
- Да стандартная программа, - с облегчением заголосила координаторша. - Игры, стихи, загадки.
- У нас, кажется, планы были… - оскалилась Настя, глядя куда-то мне в лоб.
Когда Настя злилась, она не смотрела в глаза. А злилась она почти всегда.
- Хорошо, - сказал я координаторше. - Пойду.
Настя нервно щелкнула пудреницей и направилась к выходу. С силой хлопнула дверью.
Я машинально потянулся за ней, но у порога остановился. Тридцатипятилетняя снегурочка со вздорным характером, со склонностью к ночным истерикам и с двумя зашуганными детьми. Битая посуда, слезливые монологи… Африканские страсти, клубящиеся, точно джинны в бутылке, внутри безнадежно фригидного тела… Это ли мне нужно? Да еще вечный ремонт у нее в квартире. Порожки и арочки… Чур меня, чур.
Через десять минут я получил от нее sms-ку: "Proshay". Еще через пять: "Ya na avtobusnoy ostanovke. Ko mne pristaet podozritelny tip". Еще через две: "Tebe voobshe vse bezrazli4no, da?" Пока я неловко тыкал пальцами в маленькие кнопочки, стараясь изобразить что-то вроде "Подожди, я сейчас", приехала очередная sms: "Svoloch". Тут же подтянулась еще одна: "Nikogda ne zvoni mne bolshe". Как это она штамповала их так быстро? Да еще попутно подвергаясь харассменту со стороны "подозрительного типа"? Ловкость рук…
Я написал: "OK, ne budu". На экране мобильника нарисовались два телефончика. От одного к другому, конвульсивно подергиваясь, летел конвертик. Летел, летел… "Message failed". Зато от нее - еще одно сообщение: "Prosba vernut vse, 4to tebe ne prinadlejit".
О как.
Я подошел к координаторше и протянул ей свой мобильный:
- Передайте, пожалуйста, Насте, когда ее увидите.
Все, что мне не принадлежит… Она мне его, вообще-то, подарила, этот мобильный. Вместо ошейника и поводка. Но это уже детали. Все равно я так до конца и не разобрался, как им пользоваться. Да и вообще не люблю я их. Есть домашний телефон - этого вполне достаточно.
- А как же мы с вами будем связываться? - заверещала Любовь Михайловна.
- Есть домашний телефон.
- Ну ладно, дело ваше. А Снегурочку вам, может, какую-нибудь другую в пару подобрать?
Ох, какой же у нее звонкий голос! Две оставшиеся Снегурочки оглянулись на нас с плотоядной тоской. Кажется, они были еще старше Насти. Я пригляделся к той, что стояла ближе - тетушка предпенсионного возраста, с огромными мешками под глазами, - и примерил к ней свою стандартную фразу: "Ну, внученька, доставай наши подарочки!"
Внученька… Да ладно, не все ли равно?
- Как хотите, - ответил я.
- Ладно, я заменю. Ну вы только про завтра не забудьте! Завтра у вас, так сказать, сольное выступление. Варшавское шоссе…
* * *
Лифт не работал, пришлось идти пешком. На четырнадцатый этаж.
К подобного рода физическим нагрузкам я совсем не был готов. Я, вообще, человек довольно тучный и не слишком здоровый. Дойдя до девятого этажа, я стянул с себя дурацкий красный мешок с подарками и присел на ступеньку - отдохнуть. У меня кололо в правом боку, я весь взопрел под новогодним костюмом, сердце колотилось где-то в гландах.
Так я просидел, наверное, минуты три, а потом услышал шаги: кто-то быстро бежал вниз по лестнице. Я задрал голову…
Вскоре она появилась. Я сидел, привалившись к перилам, все еще обливаясь потом и пыхтя, и смотрел, как ко мне вприпрыжку спускается старуха лет этак под девяносто.
Одета она была очень странно. Совсем не по-стариковски - в короткий, до пояса, кроличий полушубок розоватого оттенка, черную кожаную юбку, игриво обтягивающую одновременно тощий и оттопыренный зад. На ногах - на кривых, безобразно отекших ногах - модные ботинки-лодочки с загнутыми носами, на огромном каблуке. И тонкие колготки - сначала мне показалось, что на них какой-то рельефный узор… Но потом - когда она подошла ко мне вплотную - понял, что нет. Там, под гладким блестящим капроном, была путаница фиолетовых, распухших, чуть не лопающихся от распирающей их стариковской крови вен.
Я отвернулся от этих ужасных ног и прижался теснее к перилам, освобождая ей путь. Старуха пробежала мимо меня, сгустилась на один пролет, а потом вдруг остановилась: шаги стихли.
Не дай бог она сейчас ко мне прицепится. Я встал и медленно поплелся наверх - общаться с сумасшедшей бабкой совсем не хотелось.
- Простите! - крикнула она тонким надтреснутым голосом и прытко вскарабкалась по ступенькам ко мне.
Ну вот, началось.
- Вы ведь Дед Мороз?
Ох. Сейчас она, наверное, попросит выполнить какое-нибудь ее заветное желание. Или полезет ко мне в мешок за подарком. Может, действительно дать ей шоколадку какую-нибудь? Только бы отвязалась… Я полез было в мешок - но передумал и молча пополз дальше.
- Эй, подождите, вы ведь Дед Мороз? К девочке? Постойте! Вы из фирмы "Вьюговей"? Это же я вас вызвала! В Интернете реклама вашей фирмы была.
Я остановился и на секунду зажмурился. Потом открыл глаза и посмотрел на нее еще раз. Ну точно - лет девяносто. Если не сто. Надо же, бодрая какая старушка… В мини-юбочке. Деда Мороза она вызывала. В Интернете реклама…
- Эу, - из меня выдавилось что-то невнятное.
В горле першило.
- Вы извините, - запищала она, чуть шепелявя, - у нас лифт сломался. Рождественский такой подарочек жильцам. У нас всегда так: как праздник - сразу ломается лифт. Но зато вот я вас здесь встретила. Это очень хорошо. А то я вас ждала, ждала - а вы все не шли… Заблудились, что ли? У нас тут легко заблудиться, в этом районе. Все дома одинаковые. Я даже сама иногда не туда поворачиваю… Да, в общем, я вас ждала, а потом смотрю на часы - и вижу, что сама уже опаздываю. Пришлось уйти. Леночку одну оставила… Как-то мне не по себе было, но теперь ничего. Теперь-то я знаю, что вы уже идете…
Она улыбнулась, продемонстрировав неполный комплект коричневатых зубов. Потом на ее морщинистом, обвисшем, как у бульдога, лице изобразилось вдруг что-то вроде смущения:
- Я в гости иду. Может быть, на всю ночь. Ну, вы понимаете…
Я понимаю. Да уж, я понимаю. А что я понимаю? Меня снова прошиб пот. Еще немного, и он начнет сочиться из моей дедморозовской шубы…
- Может быть, я до самого утра там останусь, - снова залопотала старушка. - Вы уж поразвлекайте мою Леночку. Пусть она вам песенку споет. Или стишок расскажет рождественский - она, кстати, специально к вашему приходу что-то учила… Или даже сочиняла… Вы ее, главное, разговорите - дальше она уже сама вас веселить будет. А потом, когда она спать ляжет - это, правда, не очень скоро, она у меня сова, - но когда ляжет, просто на кухне посидите. Чаю можете попить. Бутербродиков себе сделайте. Там сыр, колбаса в холодильнике… Ну - я поскакала!
Она поскакала, - повторил я про себя тупо.
- Не скучайте! - старуха махнула мне рябовато-желтой рукой с длиннющими ногтями - ногти были коричневые, ороговевшие, но с островками не вполне облезшего ярко-красного лака.
А потом она мне подмигнула. Кокетливо так. Подмигнула своим маленьким слезящимся глазом, мутно мерцавшим из глубины мягких отечных складок, - и действительно поскакала вниз.
Несколько секунд я оторопело смотрел ей вслед. Потом, немного придя в себя, свесился через перила и крикнул:
- Она ваша внучка, эта Леночка?
Каблуки перестали цокать по ступенькам. Последовала пауза. Потом снизу послышалось пронзительное, скрипучее хихиканье, отвратительно раздробилось о стены подъезда, обволокло меня десятками, сотнями квакающих отголосков.
- Какая еще внучка, - крикнула она, отсмеявшись, - конечно, дочка! Шесть лет.
Снова радостное цок-цок-цок.
Потом хлопнула входная дверь - и все стихло.
Дочка - шесть лет… Когда же она родила ее - в восемьдесят? В семьдесят пять?
У меня закружилась голова - пришлось вцепиться обеими руками в перила, чтобы не упасть. Жарко. Господи, как же в этом их чертовом подъезде жарко…