Много веков спустя два главных средневековых схоласта – Альберт Великий и Фома Аквинский – по-своему переосмыслив античное искусство памяти, перенесли его из риторики в этику, трактуя как часть добродетели благоразумия, ведь благоразумие основывается на детальном знании Библии, памяти об Аде и Рае. Как все это запомнить неграмотным прихожанам? И вот по всей Европе строятся огромные здания, разделенные на большое количество мест, наполненных множеством необычных запоминающихся фигур – святых, чертей, горгулий. Это готические соборы – настоящие средневековые театры памяти!
В ту же эпоху иудейские каббалисты сосредоточенно медитируют над еврейским алфавитом, пытаясь из комбинаций букв восстановить Имена Бога. Под их влиянием Раймунд Луллий создает свою версию оккультного Искусства на основе латинизированных каббалистических диаграмм и схем, на которых располагаются места для понятий, связанных с Именами или Атрибутами Бога. Луллий утверждает, что его Искусство позволяет познавать суть всех вещей, поскольку ум в нем взаимодействует с логикой самого универсума. Популярность идей Луллия столь велика, что в Сорбонне открывается кафедра луллизма.
Места Симонида, идеи Платона, звезды Метродора, добродетели Альберта, схемы Луллия – все это вехи на пути, ведущем к созданию подлинно магического Искусства памяти, позволяющего постигать Вселенную и управлять ею одной лишь силой разума. И вот этот синтез происходит. Джулио Камилло строит свой Театр – зримое воплощение метафизических схем Метродора и Луллия в виде величественного здания с образами в духе Симонида и Альберта.
Зритель в Театре памяти стоит внизу, на сцене. Его взгляду предстают семь восходящих уровней аудиториума и семь проходов, в каждом из которых по семь врат. На первом уровне Камилло размещает семь планет. Следующие уровни Театра соответствуют Лестнице бытия – от первоэлементов до человека с его способностями. И подобно тому как значение букв в схемах Луллия меняется на разных уровнях творения, влияние планет на разных уровнях Театра раскрывает различные свои аспекты. Так образы памяти в Театре Камилло обретают силу астральных талисманов, воздействуя на которые можно воздействовать на мир. Мистическая память становится рабочим инструментом мага. Неудивительно, что ренессансные ученые и художники, алхимики и знатоки герметических искусств так стремились посетить замечательный Театр, при помощи которого божественный Камилло творил чудеса.
Всякий, кто видел Театр, мог запомнить его устройство. Однако воспользоваться его магической силой мог лишь тот, кому Камилло раскрыл бы свои герметические секреты. Считается, что Камилло не оставил учеников, а Театр его то ли сгорел, то ли был разрушен. Но вот он перед нами, воссозданный в зазеркалье для хранения памяти ужасной женщины, которую называют Госпожой. Откуда он здесь? Кто рассказал ей о Театре? Или она сама встречала божественного Камилло? Возможно, нам еще предстоит это узнать. А пока…
* * *
– Где это мы? – робким полушепотом спросила Вера.
Вергилий метнулся ввысь и засветился ярко, словно люстра:
– Неужели вы не узнаете театр памяти? Из какого же вы невежественного времени и места? Не ведаете высокого искусства памяти!
– А, ясно… Шерлок Холмс, чертоги разума и все такое, – мрачно заметил Борис. – Только мне все эти чертоги и театры ни к чему. Я обычно представляю свою память как жесткий диск. Отдельно текстовые файлы, отдельно музыка и видео. По-моему, очень удобно.
– Шерлок… Холмс? Жесткий? Диск? – Вергилий вытаращил глаза и с непониманием покачал головой. – Боюсь, с переводом снова неполадки. Внимайте же, о необразованные создания: здесь, в малом реминискоруме, то есть внутреннем театре памяти Госпожи, хранятся ее воспоминания. Самые важные – на первом ряду, вот здесь, за дверями с символами планет. Идемте! Скорей!
Вергилий проскользнул за одну из дверей. Друзья последовали за ним.
За дверью обнаружилась небольшая полутемная комната с обитыми досками стенами. На столе, беспорядочно разбросанные, лежали крупные старинные карты Таро, напоминающие те, что они видели на выставке, – казалось бы, так недавно, а словно в прошлой жизни. Трюмо, завешенное старой шалью, стулья, пуфик, в шкафу – разноцветные банки и склянки, старинные книги с названиями на неизвестных языках. На стене – пучки высушенных трав и полотняные мешочки, лосиный череп с разлапистыми рогами.
– Жутковато, – Грета вздрогнула. – Как будто она вот-вот появится…
– Не появится. – Вергилий небрежно махнул призрачной рукой. – Не стоит беспокойства, ведь это всего лишь воспоминание. Здесь Госпожа когда-то работала. За этим столом читала эти книги. Простите, – обратился он к Вере, – не могли бы вы взглянуть в зеркало? Мне кажется, это нам поможет…
– Посмотреть в него? Что может быть проще!
Вера сделала то, что просил Вергилий. Сдернула шаль с зеркала – и словно приросла к полу. Зеркало вспыхнуло ярким огнем.
– О боже… Что это?.. Леша!.. Как же это?
Ее отражение старело на глазах, но ужаснее всего было даже не это. Параллельно с тем, как перед глазами в зеркале старело лицо, перед мысленным взором Веры кто-то синхронно прокручивал кинофильм всей ее будущей жизни.
Вот она уходит от Алексея. Живет одна, все больше и больше погружаясь в работу… Борьба со смертью становится ее личной вендеттой. У нее самый высокий процент выживаемости по больнице, но многие пациенты все равно умирают. И каждая такая смерть – словно шрам на сердце, словно микроинфаркт. И все эти микроинфаркты она чувствует – прямо сейчас, здесь, перед зеркалом. Каждый новый шрам на сердце – новая морщинка на лице, шрам – морщинка, шрам – морщинка… Она становится старше, опытнее, ей поручают все больше сложных самостоятельных операций. Это значит, еще больше смертей у нее на столе, под ее руками… Вот ей уже сорок. Она кандидат наук, живет по-прежнему одна, но иногда встречается с замзавом кафедрой, на которой защищала диссертацию. Замзав женат, появляется изредка, все время звонит жене, жутко боится скандала. В конце концов она прогоняет и его. Случаи все сложнее и сложнее. Больные умирают все чаще. Это потому что лечение экспериментальное, она сама его разработала. Но каждая смерть по-прежнему разрывает ей сердце… Ей шестьдесят, но выглядит она на все семьдесят. Живет одна, уже много лет. У всех подруг и ровесниц – дети, внуки. У нее – работа. Она уже профессор. Учеников много, близких – нет. Все признают, что она блестящий врач, только уж больно холодна, словно машина, медицинский робот. За глаза ее зовут Да Винчи, намекая и на то, что робот, и на то, что постарела. Ей все равно, она по-прежнему лихорадочно работает. Ее счет со смертью еще не сведен. Пациенты продолжают умирать, разрывая ей сердце, а на ее лице не отражается ничего. Она – машина, медицинский робот. Такой она себя сделала и не жалела об этом. Вот только пациенты продолжали умирать и умирать… В семьдесят четыре, когда она стоит за операционным столом, проводя очередную сложнейшую многочасовую операцию, она вдруг чувствует боль в сердце, сильнее обычной. Пациент в критическом состоянии, и она решает закончить операцию, а потом заняться собой. Но вдруг нестерпимая боль разрывает ей грудь слева и отдает в руку. Рука делает неверное движение – и пациент мертв. Восстановить это прорезанное сердце уже не удастся. Она понимает это прежде, чем падает сверху на операционный стол. У нее самой – клиническая смерть от обширного инфаркта. Как показывают в плохих фильмах, она взмывает под потолок операционной и оттуда наблюдает за бригадой своих коллег, которые пытаются спасти одновременно двоих – пациента, которого она погубила, и ее, старуху в медицинском комбинезоне. И пока они предпринимают все положенные действия по срочной реанимации, она видит ожидающую ее вечную соперницу, Смерть. Смерть смотрит на нее безглазым черепом и ухмыляется беззубой челюстью. Смерть опять победила, и это уже окончательное ее, Верино, поражение… И в тот момент, когда на обоих мониторах – пациента и врача – две светящиеся линии окончательно выравниваются, означая отсутствие сердцебиения, Вера вдруг отчего-то видит картину из прошлого, одну-единственную.
…Алексей, опершись о лопату и вытирая пот со лба, весело смотрит на нее. А она, Вера, молодая и счастливая, идет к нему через картофельные грядки, неся бутылку с водой:
– Хочешь пить?
– Спасибо. – Он жадно отпил, обливаясь, сразу половину.
– Чего такой хмурый? Устал?
– Устал, но не в этом дело. – Виновато улыбнулся. – Чувствую себя виноватым. Вот такой у нас медовый месяц – нещадная эксплуатация человека человеком на родительской плантации. Конечно, будь я побогаче, мы бы рванули на какие-нибудь Карибы или Багамы… Лежали в шезлонгах, попивая коктейли, и купались в бассейне с голубой водой.
– Видели глазки, что покупали, – засмеялась Вера, – теперь ешьте, хоть повылазьте. Чтоб семья учителя и медика гребла деньги лопатой? Я знаю, богатства у нас не будет, ну и что? Я полюбила тебя не за это.
– А за что?
– Сложно сказать… Не задавай дурацких вопросов! – Она в шутку замахнулась кустом высохшей картофельной ботвы. – Люблю, потому что люблю! Ни за что. Просто так.
– Почему дурацких? – Алексей присел на перевернутое ведро. – Я могу ответить. Например, потому что ты красивая. Тонкая, как тростиночка, и лицо у тебя сияет.
– Лицо сияет, потому что ты рядом. – Вера поцеловала его. – И так будет всегда. Только твой ответ меня расстраивает. Получается, если я не буду красивой, ты меня разлюбишь?
– Видишь ли… Красота женщины для мужчины очень важна…
Вера усмехнулась. По спине, несмотря на жару, пробежал холодок.
– Ты не ответил. Значит, да?
– Ты не станешь некрасивой, – отмахнулся Алексей, – не говори глупостей.
– Всякое в жизни бывает. Растолстею, заболею, попаду в аварию… перестану быть тростиночкой. Что тогда?
– Вер, ну не начинай. Зачем думать о плохом, если сейчас все хорошо?
Он встал, потянулся, сложив руки в замок, и посмотрел на нее сверху вниз, закрыл глаза от солнца:
– Все-таки надо было ехать на Карибы или Багамы! Как-нибудь обязательно рванем. Представляешь: шикарный отель, шампанское со льдом, персональный оркестр, пальмы, сорокаградусное море… Ракушки там всякие… фрукты…
– Но пока что обойдемся овощами, – подытожила Вера. – Пойдем, еще два ряда докопать – и свободны.
Они вернулись к работе. Алексей орудовал лопатой, выворачивал комья земли, которые рассыпались, обнажая белые клубни; Вера складывала их в ведро. Смотрела на него снизу вверх, улыбалась. Карибы, Багамы – какая разница… Главное, что вместе…
"Как давно это было, – думает умирающая Вера-старуха. – Почему же я его так легко отпустила? Как смогла прожить без него столько лет? Может быть, и пациенты мои умирали потому, что я не могла им дать того, чего не было у меня самой – любви… и жизни?" Это последняя ее мысль. Ее ассистент внизу, в операционной дрожащим голосом объявляет время смерти. Все гаснет…. Гаснет и зеркало, перед которым стоит Вера-сегодняшняя. Нет, уже не стоит – падает без чувств.
Все это время Алексей, конечно, мог видеть лишь то, что показывало зеркало, но и это было невыносимо. Ее страдание и боль. Ее смерть. Вина и нежность вновь накатили на него, окончательно гася безрассудное рыжее пламя под веками, и в этот момент он ясно и отчетливо понял, что никого и никогда не любил так, как любит эту женщину: усталую, нежную, верную, молодую, старую – его. Он подбежал к ней, когда она упала, обнял и прижал к груди. На рукаве отпечатался мокрый след.
– Вера, Вера, Вера, – повторял он, пытаясь разбудить ее. – Я люблю тебя, я с тобой… Мне нужна только ты, только ты. Я здесь, я рядом…
Безуспешно. Разъяренный, он вскочил и набросился на Вергилия:
– Это что еще за магическое дерьмо?! Почему она не сияет? Куда делся свет?
Кулак Алексея без труда прошел сквозь лицо духа-проводника и ударил в стену. Бесплотный Вергилий довольно покрутил головой:
– Да не волнуйтесь вы так, с ней все в порядке. Простите, что не предупредил. Но разве вы согласились бы помочь мне, если бы знали, что каждый шаг на пути к свободе потребует от вас жертв? Честно говоря, от каждого из вас… А она сейчас очнется. Ее душа на время стала пленницей Дерева, потому и сияния больше нет.
– Она не умерла?!
– Нет-нет, что вы! Все вернется на свои места, обещаю! Как только мы выйдем отсюда в Мир-перед-Зеркалом… Успокойтесь, возьмите себя в руки. Смотрите! Неужели вам не хочется узнать, чтó именно оплатила такой высокой ценой ваша подруга? – Вергилий указывал на зеркало трюмо, которое снова затуманилось, словно запотело, потом прояснилось, и на нем замелькали смутные картины.
Грета и Борис подошли поближе; Алексей не выпускал из объятий Веру; Вера постепенно приходила в себя, и что удивительно, теперь ей почему-то не хотелось, чтобы он ее отпускал; Вергилий парил над полом, слегка ухмыляясь, а зеркало показало им кусочек прошлого Дамы.
* * *
– Сеньор Паоло… Сеньор… У вас родилась дочь…
– Слава небесам! А Джульетта, с ней все в порядке?
– Сожалеем, сеньор. Видите ли… Ваша жена была очень слаба. Тяжелые роды, почти двое суток… Она отдала душу Господу.
– Джульетта… О Мадонна, моя бедная Джульетта… Как же так…
– Простите, сеньор Паоло… Как вы назовете дочь?
– Я назову ее…
Темнота.
– Паоло, твои руки полны козырей, дом – полная чаша. Признаться, мне кажется, что несчастья обходят тебя стороной. Как будто раньше ты гляделся в кривое зеркало – и наконец оно стало гладким, как и положено. Как тебе это удалось?
– Джерардо, дружище, я не знаю. Последние годы все дела и правда идут в гору. Денег в достатке. Сам герцог мне благоволит. Моя дочь – настоящий ангел и так набожна. Может быть, это ее молитвы приносят мне удачу? К сожалению, в последнее время она все время болеет, просто чахнет на глазах. Не знаю, что и делать…
– Все в руках Господа, Паоло. Положимся на его милосердие, авось она выздоровеет… По крайней мере, она с тобой. А мой Бруно, ты же знаешь, уехал. Как мне его недостает…
Темнота.
– Сама-то я не верю, мы же подруги. Но все твердят, что твой отец – колдун… Высасывает жизнь из тебя, опутывает колдовством, как ядовитый паук… Чем больше ему везет, тем слабее ты становишься. Сама посуди, погляди на себя: лицо бледное, щеки ввалились. С каждым днем просто таешь на глазах.
– И слушать этого не желаю, Мирелла! Бредни, глупости! Папа очень меня любит и никогда бы не причинил мне боли. И я люблю его. Молюсь за него. Отвела бы от него сердцем и руками любую беду, если бы умела, но не умею. Никто не умеет. Я обычная девушка, и мой отец обычный. Просто ему повезло больше, чем другим. Зависть застилает людям глаза, Мирелла, отсюда и дурные слухи. Никакого колдовства не существует.
– А еще твой отец водится с зеркальщиками. А ведь Гильдия зеркальщиков – оплот магов и алхимиков, они якшаются с нечистой силой. Это всем известно…
Темнота.
– Вы очень добры, сеньор Джерардо. Спасибо, что позволили остаться у вас…
– Ни слова не желаю слышать. Я с детства знал твою мать, а твой отец был моим другом. Всегда помогал, чем мог, даже когда в его кармане не было лишней лиры. Будешь жить у нас, и точка. Орсина так тебя любит, и Бруно будет только рад тебя увидеть, когда вернется. Кстати, займешь его комнату, пока он в отъезде.
– Спасибо, сеньор Джерардо. Отец бы так гордился вами, если бы был жив… Как жаль, что его больше нет…
Темнота.
– Бруно, не смейся надо мной. Я уродина и знаю это. Посмотри на других девушек. Какие роскошные волосы у Матильды. Какие губы у Франчески. Как прекрасно танцует Элиза. Разве я чета им?
– Ты прекрасна, только сама не видишь этого…
– Уйди, Бруно. Оставь меня. Должно быть, ты надо мной смеешься. Уходи!.. Даже имя у меня – и то дурацкое…
– Да отличное имя! Ведь оно же твое. Только послушай…
Темнота.
Зеркало вспыхивало и затухало, словно лента в кинотеатре, показывая друзьям все новые и новые страницы из прошлого Дамы. Они видели, как жестоко расправились с ее отцом, которого сочли колдуном; как тепло приняли девушку Джерардо и его жена Орсина; как девушка плакала по ночам, сторонилась людей и ненавидела зеркала – за то, что они не лгали и отражали худую бледную замухрышку; как домой вернулся Бруно, сын Джерардо и Орсины, сам уже мастер-зеркальщик; как они начали дружить и постепенно полюбили друг друга. История как история. Древняя, даже довольно скучная. Отчего же Дама стала такой жестокой? Зачем она охотилась на души? И каково ее истинное имя? Воспоминания ответа не давали.
Темнота.
Утро. Я в постели. Вчера мне было так плохо, что просто не смогла встать с кровати. Я знаю, все шепчутся о моей скорой смерти. А ведь сегодня мой день рождения, всего лишь семнадцатый!.. На кровати, прямо под рукой обнаруживается красивое круглое зеркальце ручной работы. При нем записка:
"Это зеркало я сделал для тебя. Держи его всегда при себе и не забывай как можно чаще молиться. Господь вознаградит твои усилия.
Живи долго!
С днем рождения,
твой Бруно".
Какой милый подарок. Достаю зеркальце, заглядываю в него. Мне кажется или сегодня я выгляжу чуть лучше? "Не забывай молиться"… Конечно, как раз время для утренней молитвы. Господь не обидится, если сегодня я помолюсь, держа это зеркальце в руке.
Ой, что это?! Зеркальце теплеет, и я чувствую, как что-то словно переливается из меня в него. Господи, что это со мной? Неужели меня покидают последние силы и я сейчас умру?.. Нет, не похоже… Кажется, силы, наоборот, вливаются в меня. Я чувствую, что мне легче дышать. Пробую встать – и стою! Снова смотрюсь в зеркало – нет, мне не показалось. Я выгляжу и правда намного, намного лучше!
– Как тебе мой подарок?
Оборачиваюсь – это он, Бруно, мой рыцарь.
– Бруно!
Кидаюсь ему на шею, забыв о прежней немочи и о всякой стыдливости, обнимаю что есть сил, шепчу:
– Лучший подарок на свете, лучший! Как ты это сделал? Как оно работает?
– Видишь ли… Я тебе потом объясню. Главное – я уверен, что нашел причину, и теперь ты не будешь болеть. Я знаю, у тебя доброе сердце и светлая душа. Ты не можешь спокойно смотреть на чужие беды и страдания. Но больше тебе не придется забирать чужие несчастья себе. Ты больше не будешь страдать из-за них, ты сможешь отдать их отражению в этом зеркале. Мое зеркальце поможет тебе…
Темнота.
Люди. Десятки людей. Соседи. Знакомые. Старые друзья…
– Мой отец умирает от оспы, он уже при смерти. Говорят, ты умеешь творить чудеса… Пожалуйста, прошу тебя, спаси его! Заклинаю всем святым…
– Мирелла, иди домой. Он уже здоров.
– Уже здоров?..
– Да.
– Как ты делаешь это? Я знаю, ты многим помогла, но как? Может, на твоей стороне нечистая сила? Говорят…
– Ты ничуть не меняешься, Мирелла. Столько лет прошло, уже не глупая девчонка, а все такая же сплетница. Я обычная девушка, просто научилась отводить сердцем и руками любую беду.