Баритон возился с Людвигом. Второй гость мог запросто перепрыгнуть через барахтавшиеся тела и скрыться за дверью, но почему-то притормозил: может, решил прийти на помощь коллеге. И тут на сцену выступил "ариец".
Павел никогда бы не подумал, что человеческое существо может двигаться столь стремительно. Валтасар, как сумасшедший волчок, или взбесившееся пугало, потрясая обрывками смирительной рубашки, ворвался в прихожую. С разбега присел на полушпагат - одна нога согнута в колене, другая - вытянута вперёд и поставлена на носок. Павел только сейчас заметил, что на ногах у него - больничные тапки, - но нелепая обувь не превращала в нелепость ту угрозу, которая от него исходила. Валтасар одной лишь рукой, сходу, поднырнул под Людвига, нависавшего над баритоном, и сделал резкий жалящий выпад. Тут же соперник латиниста успокоился и обмяк. Как был, полусидя, Валтасар подкатился под Смита номер два и, будто дорожный каток, сбил того с ног. Потом легко, распрямившейся пружиной, взлетел над поверженным человеком и открытой ладонью саданул того в затылок. От удара голова стриженого дёрнулась и ударилась об пол. Все звуки и движения - разом прекратились.
- Тащите их в комнату, - прохрипел потрёпанный Людвиг. - Ищите ключи от машины.
Управдом боязливо размял повреждённую руку. Работает; выдохнул облегчённо. Вместе с латинистом затащил в гостиную бесчувственных гостей. Во внутреннем кармане пиджака баритона обнаружилась связка ключей.
- Их надо связать, - пропыхтел Людвиг, - чтобы, как очухаются, не расшумелись раньше времени. Ну ладно, это я сам. А вы готовьте жену, дочь, - и инструмент, - латинист кивнут на серебряный мушкет.
Павел молчал. Он понимал, что Людвиг прав, но почти боялся этой его правоты. И всё-таки - надо уезжать. Теперь уже жребий окончательно брошен, и Рубикон перейдён. Чёртова история! Лезет своими цитатами, как грязными пальцами, в современность! Павел лихорадочно размышлял, с чего начать: укутать Таньку, не забыть корзину Еленки со всей медицинской химией, не забыть одежду для "арийца", не забыть остатки еды из холодильника, а ещё там была початая литровка неплохого коньяка - её тоже не стоит забывать.
* * *
- Не могу поверить! Я просто не могу поверить, что ты додумался вызвонить ко мне домой эту фигню на колёсах! Скажешь, разыграл меня? Скажешь, это хорошая шутка? - управдом бросал убийственные взгляды на Людвига, но тот оставался безмятежен.
- Я говорю вам: это хороший автомобиль. Настоящий "Линкольн". Просторный и неприметный.
- Неприметный? - Павел чуть не взорвался от возмущения. - Да это же катафалк, приятель! Понимаешь ты? Катафалк, труповозка! И мы сейчас везём на ней мою жену и дочь!
- Перестаньте сходить с ума, - Людвиг слегка отодвинулся от брызгавшего слюной крикуна. - Это закрытый катафалк - с крышей и задней дверью. Нам нужна была машина - я её организовал. Мы могли угнать фургон скорой помощи, или газовой службы. Я думал об этом. Они бы точно приехали по вызову. Но там людей в разъездной бригаде - больше, и хватятся их - куда раньше. А тут - круглосуточное похоронное агентство. Визитки этих ребят есть у нас в Соборе. Спамят безбожно. Настоятель просит собирать и выкидывать. Ну - я себе часть этого мусора оставляю - мало ли что. Вот и пригодилось!
- Что ты им сказал? - Павел вцепился в руль так, как будто это было горло врага. - Почему они согласились приехать так поздно?
- Вам не понравится, - по своему обыкновению, объявил латинист. - Думайте о другом. Нам есть, на чём ехать. И места - всем хватает. Валтасар присмотрит за вашими родными. Там, позади, должен большой дорогущий гроб помещаться, так что уж два человека и ребёнок…
- Замолчи! - управдом ударил по баранке, случайно надавив на клаксон; машина коротко, басовито протрубила.
- Вот я и говорю: лучше не обсуждать неприятные темы. - Как ни в чём не бывало, подытожил Людвиг. - Хотя я надеялся, что приедет микроавтобус.
"Линкольн", словно сошедший со страниц гангстерской саги - самых печальных её страниц, - медленно полз по вечерней Москве. Большой и потрёпанный, покрытый матовым, местами облезшим, чёрным лаком, его корпус наверняка привлекал к себе нездоровое внимание: всем известно, что смерть страшит людей, но и притягивает - одновременно. Павел проклинал Людвига за странный выбор транспортного средства. Даже после всех объяснений, не верилось, что латинист, разрабатывая свой хитроумный план, руководствовался исключительно здравым смыслом. К счастью, тучи, бродившие над столицей ещё с полудня, к вечеру загустели, набухли и разродились-таки противным серым дождём. Он прогнал с улиц лишних зевак, но и заставил Павла потрудиться за рулём: неповоротливый тяжёлый катафалк, с очень плавным ходом, на мокрой дороге был куда сложней в управлении, чем юркие авто, с которыми Павел имел дело прежде. Однако, как ни странно, совсем уж затравленно за рулём этого сухопутного линкора управдом себя не чувствовал. К катафалку завсегдатаи московских трасс проявляли некое уважение: никто не торопил трогаться с места, никто не подрезал, и даже дистанцию соседи по проезжей части соблюдали исправно. Траурный "Линкольн" словно бы дисциплинировал водителей, напоминал им о неотвратимости расплаты за всё, совершённое на земле, и за рулём - в числе прочего.
В общем, на водительском кресле Павел осваивался быстро. А позади - там, где должен был располагаться гроб, на целом ворохе мягких одеял путешествовали к цели Еленка с Татьянкой. Там же, на крохотном откидном стуле, поместился "ариец". С тех пор, как Людвиг нашёл с ним общий язык, этот странный человек превратился из обузы не то в помощника, не то в угрозу - управдом ещё не решил, как относиться к "арийцу" после недавних событий. Тот, кстати, приоделся: старый Павлов свитер с оленями и спортивные трико отчего-то смотрелись на нём ещё нелепей, чем порванная смирительная рубашка. Правда, в заднем "гробовом" отделении "Линкольна" он был скрыт от чужих любопытных глаз.
Яркая многоцветная иллюминация вечерней столицы наполняла душу Павла покоем. Он вообще любил эти часы: днём Москва похожа на огромное колесо для глупой белки, глухой ночью - на пустую театральную сцену, а вот вечером, когда свет дня сменяется электрическим освещением, - кажется, что каждый фонарь и каждая неоновая вывеска делают окружающий мир маленьким и уютным. Павлу хватало ума, чтобы понять: успокоенность - фикция; в действительности вокруг творилось мало хорошего. Огромное количество синих проблесковых маячков, принадлежавших различным тревожным службам, разгоняли темноту и подтверждали неутешительный вывод. Но напряжение дня настолько изглодало Павла, что он ненадолго смирился с самообманом; даже отыскал какую-то джазовую радиоволну и еле слышно дудел носом в такт округлым руладам саксофона.
- По-моему, мы здесь уже были, - утверждая, а не спрашивая, кивнул на окно Людвиг.
- Дмитровское шоссе, - подтвердил Павел, неохотно отвлекаясь от джаза. - Я подумал, что двигаться так - самое лучшее. Икша - по Дмитровскому. Главное - перескочить МКАД.
- А в чём проблема? - Латинист нахмурился.
- Если ты прав, и всё настолько невесело, что от нас замалчивают информацию, могут быть проблемы с выездом из города, - неохотно пояснил Павел. - Днём я видел, как выселяли районную больницу. Всех подняли с коек и рассовали по неотложкам. Что-то говорили о заразе. Не помню, чтобы такое случалось прежде. Как думаешь, это из-за эпидемии?
- Наверняка, - молодой человек, казалось, ничуть не сторонился неприятной темы, как будто и вправду имел гарантии от Господа Бога, что будет сохранён от зла. - Если б удалось выйти в Интернет, мы узнали бы об этом больше. Хотя и там, думаю, много пустых слухов. Я бы сказал, что всей правды о болезни сейчас не знает никто.
Приближалась Московская кольцевая. Павел уже начал верить, что вырвется за город, обойдётся без неприятностей, - и тут неожиданно широкое шоссе сузилось равно наполовину: часть полос перегораживали странные железные конструкции, вроде противотанковых ежей; две патрульные машины, посверкивая синим пламенем мигалок, следили, чтобы транспортный поток добросовестно вписывался в новые дозволенные рамки. Останавливать - никого не останавливали, с проверкой не лезли. И всё-таки, преодолев препятствие, автомобили начинали катиться намного медленней, чем прежде. Пробки, в полном смысле этого слова, не наблюдалось, что внушало лёгкий оптимизм: если машины двигались, хотя и едва-едва, значит, на МКАД и за кольцевую им перебираться, вероятно, удавалось.
Причина медлительности впередиидущих авто выяснилась через десять минут.
- Ни хрена себе. - Выпалил Павел.
- Что будете делать? - В голосе Людвига наконец-то послышался лёгкий испуг.
На всех съездах с Дмитровского на МКАД и на мосту, позволявшем перемахнуть через кольцевую, выстроились в ряд десятки единиц служебного транспорта. Здесь были полицейские машины, машины МЧС, "газики" военных. Разноцветные мигалки создавали видимость чего-то праздничного - новогоднего гуляния или клубной вечеринки. А прямо посередине моста, словно одинокий айсберг посреди океана, возвышался достопамятный восьмиколесный медицинский фургон. Он как будто намекал: один поворот руля, один полный оборот огромных колёс - и тонкий ручеёк легковушек и "газелей" будет перекрыт. Казалось, только лень водителя фургона причиной тому, что восьмиколёсник всё ещё обтекают автомобили. Делали они это медленно, крадучись, трусливо. И почти каждый - после проверки инспекторами ГАИ. Действовали сразу несколько бригад; довольно слаженно и чётко, на "раз-два-три": взмах полосатого жезла, беседа с растерянным водителем, приказ двигаться дальше или отъехать к обочине.
- Я буду прорываться, - управдом взъерошил волосы, - Только это и остаётся.
- Не смешите, - Людвиг презрительно фыркнул, - сколько вы сможете выжать на этой штуке?
- Она тяжёлая, можно попробовать таран. - Павел поражался сам себе: как же быстро добропорядочный обыватель превращается в злобного бунтаря, если его припереть к стенке.
- Смотрите! - Людвиг говорил едва слышно, почти шептал, но шепот его был выразительней крика. - Проверяют не всех! Езжайте медленно, как будто вы ждёте, что вас остановят.
Павел промолчал. Он вцепился в руль "Линкольна" с такой силой, что в ладони впечатались глубокие бордовые рубцы, как будто по шершавой коже ударили кнутом. Но Павел этого не замечал.
Перед ним, словно бы прикрывая катафалк корпусами, двигались джипы и маршрутка. Первый, встретившийся по ходу движения, дорожный инспектор затянул общение с водителем белой "Приоры" и пока не интересовался другими авто. Зато "загонщики" второй и третьей бригад взяли в оборот маршрутку и один из джипов. Второй продолжал медленно двигаться вперёд. Павел вплотную пристроился ему в хвост. Такой сладкой парочкой джип и катафалк миновали ещё два полосатых жезла, обогнули по параболе восьмиколесный фургон с красным крестом. Джип газанул - и стал стремительно удаляться. Павел попробовал было последовать его примеру, но тут же у него перед глазами, как молния или электрический разряд, блеснул проклятый жезл.
- Откуда? - Павел, от неожиданности, ударил по тормозам. Сзади взвизгнул чей-то клаксон.
- Мы их не видели из-за этого мастодонта, - Людвиг показал на восьмиколёсник. - Тут ещё целый выводок серых.
Действительно, за огромным фургоном дежурили ещё три бригады инспекторов ГАИ. Как ни странно, ускорившийся джип так никто и не остановил. Павел видел, как его задние габаритные огни удаляются с приличной скоростью. Что же касается катафалка, в окно Павла уже стучала пухлая рука инспектора.
- Едете порожняком? - Как только Павел опустил стекло, на него дыхнула физиономия гаишника. Лица было не разглядеть: офицер наклонился к окну машины не настолько низко, - но аромат казался странным: не алкоголь, не табак и даже не жевательная резинка. Что-то, похожее на церковный ладан.
- Нет, - Павел неуверенно покачал головой.
- Везёте тело? - Казалось, промокший и усталый гаишник удивился. - На ночь глядя?
- Там мой брат, - Встрял Людвиг. - Я хочу его похоронить дома, завтра, до заката. Это наша религия. Мы должны торопиться.
- Извините, - инспектор смахнул с носа большущую дождевую каплю, - я задам неприятный вопрос: от чего скончался ваш брат?
- Сердечный приступ, - не моргнув глазом, сообщил латинист.
- Ещё раз извините, - гаишнику, похоже, нелегко давалась вежливость, - мне понадобятся документы. У вас есть свидетельство о смерти?
- Офицер! - Людвиг не скрывал возмущения, - Вы понимаете, о чём говорите? Мы - мусульмане, у нас нет нескольких дней на проводы покойного, как у вас, православных. Я сделал, что мог: выпрямил брату руки и ноги, подвязал подбородок, закрыл глаза и накрыл лицо. Положил ему на живот камень. Но мой брат ещё даже не обмыт, хотя умер уже пять часов назад.
- Я понял, - гаишник, нетерпеливым жестом, прервал латиниста, - Откройте заднюю дверь, мне нужно осмотреть машину.
Павел сидел молча и неподвижно. В голове у него промелькнуло: "Ну, вот и всё".
- Я жду, - человек с жезлом уже не скрывал раздражения.
- Дверь открыта, - выдохнул Павел. - Действуйте, как вам подсказывает совесть.
Павел прекрасно понимал бессмысленность побега, но твёрдо решил: без боя не сдастся. Он лихорадочно составлял план действий на следующие двадцать секунд: вот сейчас гаишник отойдёт от окна, направится к задней двери. Самое время рвануть с места, на манер скорохода. Применительно к "Линкольну"-катафалку, слово "рвануть" звучит нелепо, но - хотя б попытаться.
- Нота бене, - гаишник вдруг обратился к себе подобному. Худощавый инспектор, только что отпустивший "Ладу-Калину" весёлого жёлтого цвета, обернулся на зов.
- Что это? - бедственное положение, в котором оказался Павел, всё-таки не воспрепятствовало удивлению. - Что он говорит?
- Хм. Это работа для меня. Это Латынь, - также изумлённо отозвался Людвиг. - Означает: "Внимание!" Или, может: "Будь бдителен!"
Худощавый приблизился. Оба инспектора быстро о чём-то переговорили в свете фар "Линкольна", потом худощавый остался на месте, - перегораживая "Линкольну" дорогу, - а второй отправился к задней двери катафалка, вновь процедив что-то непонятное.
- Кессанте кауса, кессат эффектус, - расслышал Павел.
- С прекращение причины прекращается действие, - прошептал латинист. - Что за чертовщина! Эта болезнь… грипп… она что - превращает всех в умников? Откуда мент знает классическую Латынь? Это точно - полиция? ГАИ? ГИБДД? Как там они называются сейчас?
Гаишник не торопился, но и не мешкал.
Павел, наконец, разглядел его - увидел всего, целиком, в круге света.
Тот был высок, хорошо сложён. От слякоти с небес его защищал плащ с капюшоном. В этом капюшоне голова просто-таки тонула. Но - странное дело - на месте физиономии, вместо полукруга темноты, был свет.
Не свет фонаря. Не эффект, какой создаёт светоотражающая ткань.
Это походило на туман, посеребрённый лунным лучом. Но луна не была в этот час настолько сильна, чтобы истребить темноту под капюшоном полицейского плаща.
Это было странно. Но что-то ещё смущало Павла. Что-то удивляло его в офицере.
Какая-то несуразность. Какая-то нескладность в одежде, неувязка в обмундировании.
Форменные ботинки, тяжёлый "служебный" плащ, полосатый жезл, с которого стекают струйки дождевой влаги. А ещё… длинная палка за поясом. Как черенок лопаты. Там, где у других правоохранителей подвешена кобура, у этого… меч?..
Павел ошалело наблюдал, как гаишник, вооружённый мечом, с длинной чёрной рукоятью и круглой гардой, прошествовал мимо водительской кабины к задней двери "Линкольна".
Он едва сдерживался, чтобы немедленно не надавить на газ.
Словно угадав это его желание, худощавый гаишник-заградитель повелительным жестом потребовал не покидать машины, - и тут случилось нечто неожиданное и странное.
Сперва за спиной хлопнула задняя дверь кадиллака.
Потом - с серебристым, режущим звуком - меч выпростался из ножен. Павел не видел этого - но слышал: и звон лезвия, вырвавшегося на волю из узилища, и крик ужаса, исторгнутый "арийцем".
Это было, как неотмолимое проклятие. Когда сильный человек кричит вот так - жалобно и страшно - диссонанс в музыке сфер становится невыносим. Даже пытка не может перейти грань. Когда переходит - часть мира рушится в Тартар - и так до тех пор, пока разложение не поглотит жизнь целиком.
"Ариец" вскрикнул лишь раз - а Павел, позабыв, что ещё недавно костил того психом, бросился вон из кабины - на выручку.
Но худосочный правоохранитель - с силой, недюжинной для такого заморыша, - подскочил к кабине, - прихлопнул - как сваркой приварил - дверь. Остановил Павла. Напрасно тот бился мухой о стекло: ему не удавалось даже щёлкнуть замком - тот, отчего-то, заклинился намертво.
И тут опять сменились декорации.
Как будто ураганный ветер подул - и пригнал новый ужас - или новое чудо!
За спиной, перекрывая рокоток двигателя "Линкольна" и уличный шум, послышалось тяжёлое уханье, похожее на шум крыльев огромной птицы. Потом Павел увидел, как странно исказилось лицо гаишника, замершего перед катафалком. Тот словно бы стал свидетелем чего-то невероятного, но не верил своим глазам. Скорее всего, ближний свет фар "Линкольна" слепил его, потому инспектор прислонил к бровям руку "козырьком" и отступил с дороги, чтобы обеспечить себе лучший обзор. Тем временем позади "Линкольна" раздались крики людей, какие-то отрывистые команды, кто-то завопил: "Огонь!" Несколько сухих щелчков - должно быть, выстрелов, - не заставили себя ждать. Худощавый гаишник тоже вытащил табельное оружие. Он бросился на шум. Дорога перед "Линкольном" оказалась свободна.
А позади метались тени. Неотчётливая картинка. Отчётливые звуки выстрелов и ритмичного движения чьих-то гигантских крыльев. Тень, зависшая над головами людей; тень, во много раз превосходившая человеческие жалкие тени, отчаянно пугала Павла, хотя и оставалась для него всего лишь бесплотной темнотой. Вдруг темнота уплотнилась, в ней сверкнуло что-то острое и стальное, и человек, в форме инспектора ГАИ, пластмассовым манекеном отлетел к низким перилам моста. Кто бы ни отправил его в полёт, он был чертовски силён: тело преодолело по воздуху не менее десяти метров. Павлу почудилось что-то знакомое в очертаниях тени. Он уже видел эти стремительные крылья, прикрывшие его от погони, после того, как он похитил "арийца" из неотложки. Тогда чудесную птицу с чёрным блестящим оперением он принял за наваждение.
- Ну же, вперёд! Поехали! Скорей! - Людвиг во всё горло кричал на Павла, который как будто окаменел. - Мне что, влепить вам пощёчину, как дуре-истеричке?
- Да-да, - Павел приходил в себя медленно, слишком медленно. Взмахи крыльев уже слышались совсем близко; их шум походил на шум высокого водопада. Что-то тяжёлое ударилось о заднюю дверь "Линкольна", человеческий вопль на миг заглушил все остальные звуки.
- Убираемся отсюда, - требовал Людвиг, совсем по-детски дёргая Павла за штанину.