Он, прихрамывая, - нога начала болеть от нервотрёпки и напряжения, - бросился к своей "девятке". Завёл её "на раз", что тоже было знаком судьбы: старушка частенько заставляла с собою повозиться. Газанул так, что привлёк внимание ближайшего гаишника, но тот отвлёкся на водителей двух неотложек, у которых никак не получалось безболезненно разминуться, и дал, тем самым, "девятке" полный карт-бланш.
Павел рванул наперерез карете скорой помощи, увозившей "арийца". Резко и безжалостно "подрезал" её, буквально за полтора метра до выезда с больничной дорожки на улицу, и подставился под удар.
Тормоза скорой заскрипели. Зад медицинского фургона вздыбился. Послышался металлический хруст, с которым его хромированный нос уткнулся в ржавую переднюю дверь "девятки".
Дробно рассыпались по мостовой осколки разбившегося стекла "девятки" и левой передней фары неотложки. Удар Павел выдержал без труда. Дверь машины, в которую тот пришёлся, была не с водительской стороны, а значит, и получать вмятины, и заклиниваться могла сколько угодно. Со своего места Павел выпорхнул, как боксёр-бабочка.
Схватил мушкет с заднего сиденья - благо, тот, при ударе, не свалился на пол авто. Вспомнил битву с крысами и пристроил оружие подмышкой и на руках - так, чтобы его вес распределился равномерно и не мешал движению. Павел очень сильно надеялся, что выглядит угрожающе - примерно как герой первой мировой, поднявшийся в штыковую атаку.
Водитель скорой, отчаянно матерясь, вылезал из кабины. Павел выбрал на удивление верный момент, чтобы его встретить: грубиян увидел мушкет уже после того, как покинул рабочее место, но до того, как приготовился завязать драку с Павлом на кулачках.
- Руки вверх! - выкрикнул управдом первое - и самое нелепое, - что пришло в голову. Хорошо хоть не "хенде хох" - по-партизански. В крови кипел адреналин, но, даже будучи на взводе, Павел осознавал, что смотрится со своим мушкетом скорее комично, чем агрессивно. Он изумился до глубины души, когда водитель, полуприсев, поднял над головой тощие руки.
Усилием воли заставив себя сохранять серьёзность, управдом продолжил:
- А ну, высаживай пассажиров! Живо!
Водитель кивнул и направился к задним дверям фургона. Всё бы было хорошо, но авария, похоже, привлекла внимание гаишников. Один из них быстро приближался. А от больницы продолжали отъезжать неотложки. Не стоило и надеяться, что они проедут мимо человека с ружьём, не проявив ни капли интереса к происходившему.
- Бегом! - Павел серебряной змейкой на стволе уколол своего подконвойного. Тот нелепо охнул и распахнул двери. Санитары, наверняка не порадовавшиеся, минуту назад, резкому торможению, при виде Павла с мушкетом приоткрыли рты. Дородный, как ни странно, по настоящему испугался нелепой угрозы. Он не только поднял руки без команды, но и сомкнул их на затылке, а потом сложился пополам, уткнув голову в колени.
Его напарник оказался куда смелее. Он приподнялся с сиденья и надвинулся на Павла. Стоя в дверях неотложки, выкрикнул:
- Вы что себе позволяете? Что за шутки?
Павел понял: его затея провалилась. Сзади что-то кричал гаишник - он был совсем близко, - сбоку, пританцовывая, готовился к побегу водитель скорой, а санитар и вовсе превращался в серьёзного противника.
Вдруг ноги строптивца, прикрикнувшего на Павла, подломились; он завалился на копчик, а потом и на спину. И тут же ему на голову опустились казённые больничные шлёпанцы, из которых торчали пальцы ног "арийца". Похоже, Павел сильно недооценивал того, кого намеревался спасать. "Ариец", со связанными руками, закутанный в смирительную рубашку, сумел вырубить санитара за пару секунд и столько же метких ударов. Павел понял, что и в здравомыслии незнакомцу отказывал напрасно: тот выбрался из "крестового" фургона стремительно и аккуратно; не упал, не покатился мешком по асфальту, а приземлился на обе ноги.
Опережая Павла, засеменил к его "девятке". Шажки, в тряпичном коконе, давались ему тяжело и были короткими, но бежал "ариец" грамотно.
- Стоять! Оружие на землю! - раздался за спиной окрик. Павел повёл мушкетом на голос и увидел, как гаишник целится в него из табельного пистолета. Водитель скорой немедленно воспользовался невниманием Павла, и бросился бежать, выкрикнув:
- Помогите!
Если бы не это бегство, сидеть бы Павлу в клетке.
Но водитель скорой побежал прямиком на гаишника, видимо, рассчитывая спрятаться за спиной закона.
Правоохранитель, заметив, что бегун перекрывает линию огня, немного сместился. Водитель скорой сделал то же самое.
Драгоценные мгновения, которые Павлу подарила судьба, тот использовал на полную катушку.
Бросился к "девятке". На её заднем сидении уже разместился "ариец" - отчего-то лёжа. Наверное, в смирительной рубашке запрыгнуть в машину "рыбкой" было для него сподручнее всего. Управдом бросил рядом с "арийцем" мушкет, случайно огрев тяжёлой диковиной того по боку, и без сил упал в водительское кресло.
В утробе "девятки" что-то заскрежетало, но раненая машина всё же тронулась с места.
И тут подоспел гаишник.
Он уцепился за переднюю дверь, попытался открыть её на бегу, ворваться в салон.
Когда это не вышло, - с силой ударил рукоятью пистолета по стеклу двери. То пошло трещинами, но выдержало.
- Стой, тварь! - гаишник отвалился от "девятки", инерция и сильный толчок крылом машины отбросили его к тротуару.
Он сгруппировался, пережил падение без последствий. Встал на колено. Как заправский стрелок, прицелился, удерживая оружие обеими руками.
"Бзззыыбь", - прошелестело в салоне авто.
В Павла прежде никогда не стреляли. Он и не понимал, что произошло, пока не увидел перед собой развороченную магнитолу.
Отражавшийся в зеркале заднего вида, гаишник прицелился вновь. Павел попробовал вывернуть руль, уклониться, но на шоссе было не протолкнуться. Шины, бензобак, - управдом ожидал удара куда угодно. А главное - ему казалось: пуля вот-вот раскроит череп - или ему, или его новообретённому пассажиру.
Вдруг над улицей промелькнула тень.
Огромное тёмное крыло. Не то альбатрос, не то лебедь. Да что за бред! Какой, к дьяволу, лебедь в Москве! Тем более такой ошалелый…
Птица шарахнулась прочь от высокого рекламного щита, камнем упала вниз - и врезалась, со скоростью гоночного болида, в гаишника с пистолетом. Налетела, - потеряла множество перьев и подпушка, - принялась рвать волосы человека когтями и клювом.
Теперь она уже казалась гигантской вороной, защищавшей от злодеев гнездо или птенцов. Великаном среди ворон. Павел не верил глазам: птица увеличивалась в размерах буквально на глазах. И чернела. Из иссиня-чёрной превращалась в смолисто чёрную, - из птицы - в тень; из тени - в беззвёздную абсолютную ночь с очертаниями огромной птицы.
Справа оглушительно загудел "Мерседес" представительского класса. Павел, засмотревшись в зеркало заднего вида, едва не подрезал этого солидного гуся с наглухо затонированными стёклами; едва не выкатился со своей - на его полосу.
Он убеждал себя: "Бред, бред!.. Это всё от испуга… Обыкновенная галлюцинация…"
Но факт оставался фактом: управдом избежал расстрела.
Впрочем, по здравому размышлению, он решил, что радоваться - нечему. Скорее всего офицер разглядел номер "девятки" и - в эту самую минуту - объявляет её в розыск. Не так-то просто спрятаться в Москве, посреди бела дня. Зачем играть в ковбоев и индейцев - потрясать стволом, - если город наполнен полицейскими постами, как туесок заправского грибника - маслятами.
Павел внезапно понял, что, вот только что, впервые в жизни, оказался вне закона. Он не верил в это, хотя, ускоряясь и ожидая погони, проскочил людный перекрёсток на красный свет. Всё произошедшее казалось Павлу игрой - страшной игрой, когда говоришь, например: "А можно, я вернусь на 10 минут назад и не потеряю ногу под этим трамваем?", "А можем мы считать, что я не ставил на кон и не проигрывал родовое имение в карты?" Когда помнишь, как ходил на ноге и жил в гнезде, потеря - невыносима. Когда воспоминания притупляются - и потеря превращается всего лишь в болезненную гематому.
Но пока - Павел оплакивал потерянный мир в душе и гнал, гнал по московским улицам, рискуя скоростью привлечь к себе ненужное внимание. Через четверть часа такой гонки, он опомнился. И, впервые после нападения на скорую помощь, взглянул на "арийца". Взглянул оценивающе: стоит ли тот усилий, разбоя в его интересах, да хотя бы серебряного мушкета?
Павел понял: новая жизнь начинается здесь и сейчас, и "ариец" - неотъемлемая её часть.
- Расслабься и чувствуй себя, как дома, - предложил управдом пассажиру. - Сейчас попробую придумать, где и как тебя развязать.
* * *
Здравый смысл - великая вещь. Обладание им - всегда благо, за исключением тех случаев, когда его обретению предшествует безрассудство. После приступа безрассудства подключать логику - удовольствие небольшое. Наверняка ощутишь себя придурком в семейных труселях, который пошёл ночью на кухню, чтобы опустошить холодильник и подкрепиться, а ввалился, по недомыслию, в банкетный зал, где в самом разгаре торжество.
Когда Павел сумел взять себя в руки, сбавил скорость до приемлемой и попытался порассуждать, как ему расхлёбывать заваренную кашу, он обнаружил, что движется на своей "девятке" самым нелепым - для беглеца - маршрутом. По Кутузовскому проспекту - в центр. Погони не было, хотя это совсем не означало, что его не поджидают на ближайших перекрёстках. Ориентировка, которая, должно быть, уже разошлась по всем постам, обещала быть подробной: даже если гаишник не запомнил номера "девятки", - наверняка запомнил цвет. Вмятина на правой передней двери, в качестве особой приметы, довершала картину.
Павел освежил в памяти просмотренные криминальные боевики, прочитанные детективы. Это были единственные источники информации, которыми он обладал по вопросу организации бегства от закона.
В голову пришла забавная мысль: может, не так уж и плохо, что он выбрал Кутузовский? Проспект никогда не пустует, считается одной из правительственных трасс, полос движения - много, затеряться - легко. Ну а то, что проспект, так сказать, на виду, означает, что здесь его будут искать в последнюю очередь. Павел вспомнил фразу, вычитанную в одной забавной книжке про шпионов: "Прятаться нужно всегда на самом видном месте".
Но, даже если всё так, - куда дальше? Собственно, вопрос можно было упростить до безобразия: куда управдом намеревался добраться, пустившись в бега вместе с "арийцем"? Ответ напрашивался сам собой: несомненно, туда, где со спасённым пассажиром удалось бы пообщаться по душам, - на кой ещё тот сдался? Но ведь "ариец" ни бум-бум в русском народном. Значит, общаться придётся через переводчика. И вот теперь - вопрос на миллион: где преступник-новичок, вроде Павла, должен искать переводчика с Латыни на современный русский для человека, закутанного в смирительную рубашку?
Рубашка! Павел как-то подзабыл, что "ариец" всё ещё лежит, в крайне неудобной позе, на заднем сиденье "девятки". Учитывая, что перетянутый тугими узлами пассажир до сих пор не произнёс ни слова, выносливости ему было не занимать. Но всё же управдом решил разбираться с проблемами в порядке их значимости. Размотать "арийца" требовалось как можно скорее, - иначе всё это спасение очень сильно походило бы на похищение, даже в глазах спасённого. Да и стёкла "девятки" отнюдь не были тонированными; не стоило любопытным давать повод для фантазий на тему, заложник ли скорчился на заднем сидении покалеченной легковушки, или бездыханное тело, подготовленное к сбросу в воды Москва-реки. Ни то, ни другое предположение зевак жизнь Павлу уж точно бы не облегчили и незаметности не добавили.
По поводу вод подумалось не случайно: "девятка" въехала на Новооарбатский мост. Павел вот-вот должен был оказаться на Новом Абрате, и ощущал себя абсолютно беспомощным: ему не оставалось ничего иного, кроме как увязать всё глубже в болоте исторического центра Москвы. И вдруг в голове звякнул едва слышный звоночек: кто тут говорил про историю? Да он, Павел, и говорил - травил исторические байки москвичам и гостям столицы, будь они все вместе неладны. Делал это на протяжении десятка с хвостиком лет. Павел никогда не считал, что его профессия - профессия экскурсовода-самоучки - способна дать ему нечто большее, чем кусок хлеба с маслом. То ли весёлые солнечные брызги, принесённые ветром с Москва-реки, так основательно сполоснули Павлу мозги, то ли опасность подстегнула воображение, но он вдруг осознал, что недурственное знание города - в его ситуации - настоящий подарок судьбы. В голове словно бы нарисовалась карта местности - куда точней тех, что рассматривают географические кретины на дисплеях дорогих навигаторов в дорогих авто. Управдом начал действовать.
Едва вторгнувшись на Новый Арбат, он тут же перекочевал на Площадь Свободной России, а потом, после небольших проволочек, вырвался на Конюшковскую улицу. Он держал путь к стадиону Красная Пресня. Стадион был этаким уголком запустения в центре столицы. Во времена оны, его использовала, в качестве домашнего поля, одна из команд второй футбольной лиги, - но затем её владелец разорился, нового не нашлось, - и команда, вместе со стадионом, стали никому не нужны. Павел помнил, что, на подъездных дорожках стадиона, всегда малолюдно. Если он остановится там, - вокруг, пожалуй, не соберётся любопытной толпы, которая примется наблюдать, как один человек освобождает другого от оков смирительной рубашки.
План действий - это уже кое-что! Люди, бредущие по жизни без плана и цели, хорошо это знают. По левую руку показался длинный металлический забор, за ним - запущенные трибуны по периметру зелёного, в крупных проплешинах, поля. Словно бы оставаясь на заднем плане этой мирной картины, осеннее синее небо пронзал шпиль одной из знаменитых сталинских высоток. Павел аккуратно съехал с большой дороги и припарковался в крохотной аллейке, в двух шагах от широких металлических ворот, над закрытыми створками которых висела рекламная растяжка с изображением футбольных мячей. "Девятку" удалось загнать между двумя новенькими блестящими машинами. Павел практически спрятался за их высокими силуэтами от посторонних глаз. Он был этому рад, но и всё-таки, выбираясь из-за руля, воровато огляделся, опасаясь ненужных свидетелей. Мимо протрусила бесхозная собака; другие живые души наблюдались в отдалении и прямой опасности не представляли. Ну а завершила список удач великолепная находка в бардачке: фальшивый швейцарский нож с множеством разномастных лезвий, подаренный давным-давно одним экскурсантом-латышом. Так называемая "первосортная сталь" большинства лезвий покрылась лёгким слоем ржавчины, но резать ткань, даже прочную, всё ещё могла.
Управдом распахнул заднюю дверь "девятки" и склонился над "арийцем".
- Я не причиню тебе зла, - высказался он, чувствуя себя нелепо: он знал, что человек в смирительной рубашке не поймёт ни слова, но, зависнув над ним с ножом, просто обязан был произнести хоть что-то.
Павел до последнего надеялся, что лезвием орудовать не придётся: должны же в смирительных рубашках предусматриваться ремни на застёжках. Конечно, больному до них не дотянуться, но управдом бы справился с ними легко. Однако, вместо аккуратного кинематографического варианта, перед Павлом предстало ветхое и старорежимное изделие. Длинные тесёмки рубашки, которыми фиксировались руки "арийца", были не застёгнуты, а завязаны у него на спине узлом, причём таким прочным и неразрушимым, что он сделал бы честь старому моряку. Павел уяснил: без ножа не обойтись; разрезать выйдет куда быстрее, чем развязать. Но и быстрый путь получился тернистым.
Нож-фальшивка оказался тупым. Вместо того, чтобы попросту разрезать путы "арийца", управдому приходилось протыкать в тесёмках кокона дыры, а затем превращать их в широкие прорехи, с силой разрывая ткань руками.
"Ариец", во время этой малоприятной операции, по-прежнему сохранял молчание, и Павел начинал думать, что того как-то "усмирили" медики: например, накормили успокоительным сверх меры. Однако глаза пленника не были затуманены или закрыты: в них читались ум, жестокость, страдание, решимость, - всё что угодно, только не пустота. Управдом не предполагал, что со смирительной рубашкой будет столько возни. Он вспотел и содрал до крови заусенцу на пальце. Приутихшие раны на бедре заныли. В довершение всего, к аллейке приближалась молодая пара; юноша оживлённо размахивал руками перед лицом подружки, но Павел ничуть не сомневался, что своей деятельностью привлечёт внимание даже по уши влюблённых.
- Попробуй мне помочь, - в отчаянии обратился он к "арийцу". Для наглядности подёргал недоразрезанные путы.
Реакция пассажира превзошла все ожидания. Тот напряг мускулы тела настолько решительно, что превратился на секунду в каменный монумент. Треск ткани был оглушительным. Управдому казалось, его слышно за километр. Тесёмки лопнули, распространив по салону машины запах ветхости. Две крупные прорехи появились даже на плечах "арийца", и Павел с досадой подумал, что его подопечный мог бы, при желании, освободиться и вовсе без чьей-либо помощи.
Молодая парочка приостановилась, не дойдя до "девятки" сотни шагов. Повернула к высоким запертым воротам стадиона. Юнец вскочил на них и принялся раскачиваться, не слишком шумно имитируя крик Тарзана в джунглях. Подружка - гораздо громче - смеялась. Управдом вздохнул с облегчением.
Он принялся освобождать пассажира от смирительного одеяния, но очень скоро притормозил. Павел и забыл, в каком виде предстал перед ним "ариец" впервые. Корчась на грязном полу подвала, бормоча что-то на непонятном языке, "ариец" был голым. Разумеется, таким он оставался и поныне; нелепо было бы надеяться, что в больнице бездомного и безымянного пациента с иголочки приоденут. Возможно, "арийцу" и полагалась казённая полосатая пижама, но, за какую-то провинность, его переодели в смирительную рубашку, а пижаму - отобрали.
Павел задумался. Для прогулки по магазинам время подходящим не казалось; возить с собой обнажённого мужика было бы ещё почище, чем возить мужика связанного; оставалось одно - оставить "арийца" в чём есть. Управдом понял: пора прибегнуть к языку жестов. Он взял пассажира за руку и попробовал закатать порванный рукав смирительной рубашки так, чтобы тот, хотя бы отдалённо, напоминал сильно гофрированный рукав дамской кофты. При этом он показывал на себе потребную длину рукава, приговаривая:
- Так - хорошо, понимаешь?