Его слова не произвели на Эстасию должного впечатления. Она вновь рассмеялась, на этот раз ее смех походил на сдавленные рыдания.
- Я не хочу ребенка. Я хочу… Я хочу…
Лицо ее исказилось, и она опять бы ударилась в плач, если бы Сандро не отпустил ей пощечину.
- Я не намерен долее терпеть твои штучки! - Он ждал, она продолжала всхлипывать. - Скажи, что тебя мучает? Если не беременность, тогда что же? - Лицо его снова смягчилось. - Не бойся меня, Эстасия. Расскажи мне, что сейчас было с тобой.
Она отвернулась.
- Я побывала в аду. Я была там, и дьяволы забавлялись со мной. Они хлестали меня шелковыми плетями. Они протыкали меня горящими кольями. - Донна судорожно сглотнула, дрожь прошла по ее телу.
- Эстасия, сними грех со своей души, сходи в церковь и исповедуйся. Тогда ночные видения оставят тебя.
Она вновь рассмеялась, уже томно, и повалилась боком на скомканные подушки.
- Я не могу рассказать священнику, что эти демоны творили со мной. Он не поймет, а если поймет… - Ее дыхание сделалось частым - Это был сладкий кошмар. Он измучил меня. Мне показалось, что от меня ничего не осталось! - Она потянулась всем телом и засмеялась.
В дверь постучали, Сандро обернулся.
- Да?
Симоне - строгий, серьезный - стоял на пороге, с ним был молодой монах.
- Я привел помощь.
- Это очень разумно с твоей стороны, Симоне, - ответил Сандро, подавляя желание выбранить брата. Впрочем, возможно, поступок его и вправду разумен. Сами они с ней уже ничего не могут поделать. Он обратился к прислужнику: - Нам удалиться?
Монаху было не больше шестнадцати лет. Он бросил на связанную Эстасию опасливый взгляд.
- Я… Я не… Она одержима?
- Сейчас нет. Припадок уже прошел.
Сандро и в самом деле так думал, но, словно бы издеваясь над ним, Эстасия вновь принялась кричать:
- Священник! О господи! Тут еще и священник!
Юный монах вздрогнул.
- Успокойтесь, почтенная донна, - сказал он, но Эстасия опять закричала. Монах умолк и беспомощно оглянулся на Симоне.
- Грехи терзают ее душу, - торжественно провозгласил тот. Он слегка подтолкнул монаха к кровати. - Как только она исповедуется, адские видения покинут ее.
- Адские видения? - переспросил юноша, недоуменно глядя на Сандро.
- Так она говорит, - Сандро понял, что нужно разрядить обстановку. - Сейчас она успокоится. А ты, Симоне, помолчи.
Эстасия принялась напевать непристойную песенку, усмехаясь и выразительно двигая бедрами. Трое мужчин, словно завороженные, не сводили с нее глаз. Допев куплет до конца, донна заговорила:
- Демоны ада знают, что делать с женщиной. Не то что ты, Симоне. На тебя мало надежды. Но, Сандро, ах, дорогой Сандро! Если бы ты захотел, я ни о ком больше бы не мечтала. Ты умеешь ценить женскую красоту! Твои полотна всегда меня возбуждают! Ты получишь огромное удовольствие, взглянув на меня. Развяжи эту тряпку. Обнажи мои груди! Они благоухают, как плоды в урожайную пору. Прикоснись к ним. Попробуй на вкус…
- Прекрати это, Эстасия, - сказал Сандро, медленно отступая. Он видел все - и румянец стыда на щеках молодого монаха, и ханжеское негодование в глазах Симоне. Художник вздохнул и обратился к иноку: - Если вы все же решитесь попробовать, я отблагодарю вас. Кто знает? Исповедь должна ей помочь.
- Я… Я постараюсь, синьор. Но если она одержима… - Юноша явно смутился. - Демонов изгоняют доминиканцы. Монахи нашего ордена служат молебны во здравие, воздают хвалу праведникам, благословляют на добрые дела.
Сандро задумался, потом махнул рукой.
- Поступайте как знаете. Но если у нее снова начнется истерика, я ее придушу. - С этими словами он повернулся, оттолкнул плечом Симоне и вышел.
- Вы должны усмирить ее, брат. - Симоне сделал большие глаза. - Вы же слышали, что она распевает.
Эстасия рассмеялась.
- Уговори его, Симоне! Сандро от меня отказался. Но монах, возможно, и не откажется. - Она заворочалась на неприбранном ложе, стараясь рассмотреть инока лучше. Ее карие глаза заблестели. - Знаешь ли ты, чего я хочу, мальчик? - Голос донны сделался томным. - Усмири меня, если сможешь. Я буду счастлива следовать твоим наставлениям.
Симоне нахмурился. На лице его появилось свирепое выражение.
- Ты следуешь наставлениям дьявола, Эстасия. Берегись! Я с тобой церемониться не намерен. Искупление даруется через страдание. Посмотрим, что ты сейчас запоешь! - Он шагнул к ложу и сел на его край, осколки стекла захрустели у него под ногами. Устроившись поудобнее, Симоне схватил женщину за волосы и резким рывком запрокинул ей голову. Эстасия захрипела. - Вот видите, - обратился он к иноку. - Куда подевалась вся ее наглость? Плоть страдает, и дьявол молчит. - Мучитель вновь дернул женщину за волосы, и Эстасия взвыла от боли.
- Перестаньте! - вскрикнул монах. Несмотря на молодость, он понял, что означают огоньки, загоревшиеся в глазах Симоне.
- Мы не должны миндальничать с сатаной, - пробормотал Симоне, неохотно разжав руку.
- Но мы не можем карать невиновных. Сначала следует убедиться, что она одержима нечистым. Тот, кто считает, что знает все наперед, повинен в гордыне. - Юноша принял решение и указал Симоне на дверь - Оставьте нас на какое-то время.
Однако тот не хотел уходить.
- Но… она настоящая фурия и может наделать хлопот. Что, если с ней снова случится приступ?
- Она крепко связана, синьор Филипепи, - мягко ответил инок. - Если что-то случится, я вас позову. Вы ведь будете рядом? - Он облегченно вздохнул, когда дверь за рассерженным Симоне плотно закрылась.
- Итак, дорогая сестра, - строго сказал юный монах, становясь на колени. - Я - фра Энцо из монастыря Святейшей Аннунциаты. Вы в беде?
Эстасия провела языком по губам.
- О да! И вы можете помочь мне, фра Энцо.
Он кивнул и сложил руки.
- Сейчас мы вместе прочтем пару псалмов, уверен, что это окажет на вас благостное воздействие.
Донна словно бы невзначай придвинулась ближе.
- Фра Энцо, - прошептала она, - одно ваше присутствие уже благотворно действует на меня. Я чувствую - в вас есть сила.
Юный фра Энцо был явно польщен, но ответил с большим достоинством:
- Смиренная молитва вселит в вашу душу покой! - Он закрыл глаза и завел первый псалом.
- Я знаю способ получше, - пробормотала Эстасия.
Закончив пение, фра Энцо открыл глаза и улыбнулся.
- Слова Святого Писания не ввергли вас в исступление, значит, дьявол, к вам подступающий, слаб. Скажите мне, что мучает вас, освободитесь от наваждений.
Улыбка Эстасии казалась смущенной.
- Хорошо, фра Энцо. Но обещайте, что простите меня…
- Это не в моей воле, сестра, - мягко заметил юноша. - Прощение нам дарует только Господь.
- Но его служители вполне способны утешить заблудших овечек. - Женщина часто и горячо задышала. - Рассказать вам, что делали со мною в аду? Эти демоны были очень изобретательны. - Она засмеялась. - Они насиловали меня! Вот так! - Эстасия бесстыдно дернула телом. - И еще так! - Полные бедра раздвинулись. - Не хотите попробовать, чтобы получше понять, что со мной происходит?
Щеки фра Энцо побагровели.
- Сестра, ваше поведение достаточно красноречиво. И прежде всего оно говорит, что вовсе не дьявол его вам внушает. Дьявол бежит от Святого Писания, вы же льнете ко мне. Вам просто взбрело в голову соблазнить молоденького монаха! - Негодование фра Энцо росло. - Мне уже приходилось сталкиваться с подобным! Многим, очень многим кажется, что зов плоти неодолим. Но я принял монашеский сан по собственной воле! Мне дороги моя бедность, мое целомудрие, я чту обеты, которые дал! Вам не дано совратить меня, донна! Стыдитесь!
Юноша встал, стараясь не смотреть на Эстасию, потом повернулся и бросился прочь. Эстасия расхохоталась.
Симоне, подпиравший дверной косяк, удивленно выпрямился.
- Что случилось, брат?
- Эта женщина не более одержима, чем я. Она просто считает, что людей, подобных вам, можно дурачить.
Когда Симоне, заперев за иноком дверь, возвратился к спальне Эстасии, там его поджидал Сандро.
- Ну, что же дальше? - спросил он.
- Мы должны сводить ее к исповеди. Этот монах слишком молод, чтобы понять, какая опасность ей угрожает. Но он дал хороший совет. Нам следует обратиться к доминиканцам.
Сандро скривился.
- Ты в своем уме, Симоне? Зачем раздувать историю из домашнего дела?
- Дьявол - отец лжи! - торжественно и громко провозгласил Симоне. - Проявляя терпимость, ты рискуешь впустить его в свою душу.
- Защити нас святая Клара! - вздохнул художник - Делай как знаешь. Если утром Эстасия пожелает пойти к исповеди, веди ее куда хочешь, лишь бы в доме сделалось тихо. - Сандро немного поколебался, прежде чем продолжить свой монолог: - Это, кстати, касается и тебя, дорогой братец. Умерь свой пыл и перестань наставлять ее на каждом шагу. У меня много заказов, я выбиваюсь из сил и не в состоянии выносить вашу немолчную ругань. - Он устыдился резкости своего тона и положил на плечо Симоне руку. - Что делать, живописцы капризны и неуживчивы. Я вовсе не исключение. Не сердись на меня.
Костлявое лицо Симоне демонстративно замкнулось.
- Ты - хозяин этого дома. Разумеется, я подчинюсь.
- Симоне, ну зачем ты…
Сандро махнул рукой. Говорить что-то еще было теперь бесполезно. Надо выждать, когда Симоне отойдет, и тогда… Он открыл дверь спальни и крикнул:
- Кузина?
Эстасия тут же отозвалась. Голос ее звучал ровно и буднично:
- Ты можешь развязать меня, Сандро. Кошмар кончился. Я буду благоразумна. Кто знает? Возможно, я даже пойду к исповеди, если это вернет дому покой.
Сандро не знал, верить ей или не верить. Он подошел к кровати. Эстасия лежала, поджав коленки, ее глаза смотрели спокойно.
- Перекатись поближе.
Она молчаливо повиновалась. Сандро ослабил узлы и помог ей распеленаться.
- Завтра я пришлю двух рабов, они все тут уберут и поправят.
- Благодарю. - Голос ее был по-прежнему ровен.
Уже прикрывая дверь, он обернулся.
- Ты хорошо себя чувствуешь?
- Да, вполне. Не беспокойся, это не повторится.
Сегодня не повторится. А завтра? Что будет завтра? Очередная истерика? Или что-то еще?
Он не нашел ответа. Дом обнимала теплая летняя ночь, но не было в ней ни покоя, ни мира.
* * *
Письмо Леонардо да Винчи к Франческо Ракоци да Сан-Джермано.
Алхимику Франческо Ракоци да Сан-Джермано шлет свои приветствия Леонардо.
Простите меня за небрежность почерка, я ведь левша и, упрощая дело, пишу с обратным наклоном. Я слышал от Боттичелли, что вы можете одновременно (причем одинаково хорошо) писать и правой, и левой рукой, и, признаться, завидую вашему дару. Если бы я так умел, мне работалось бы вдвое быстрее.
Позвольте мне поблагодарить вас за присланные пигменты и краски. Все цвета хороши, но особенно я восхищен голубым. Вы уверены, что он не поблекнет? Я попробовал его и остался весьма доволен. Но мне хочется, чтобы краски быстрее сохли. Если вы найдете секрет быстросохнущего состава, не теряющего при том ни сочности, ни густоты, я пойду к вам в подмастерья.
Да-да, мой друг, это трагедия, но живописец постоянно чем-нибудь недоволен. Как бы ни замечательно было творение, образ его всегда совершеннее. Не знаю, испытываете ли вы те же чувства, занимаясь наукой, но из своего опыта я вынес одно: самым прекрасным в картине является замысел, а воплощение всегда отстает.
Я не люблю говорить, что работа готова, ибо знаю, что она могла бы быть лучше, и потому с удовольствием вожусь с механизмами, снискав себе даже в этой области известную репутацию. Машины всегда работают как положено. Чего ожидаешь от них, то и получаешь. Машину можно считать законченной вещью, полотно - никогда.
Мне очень жаль, что во Флоренции не все ладно. Наш общий друг Сандро весьма тем озабочен, но он находит утешение в общении с вами. Я слышал, вы побывали в Индии и видели там храмы величиной с римский квартал. Как я завидую вам! Если бы не Сфорца и иные мои покровители, я бы объездил весь мир.
Если нужда или любопытство приведут вас в Милан, обязательно навестите меня. Мне хочется расспросить вас о многом. Шлите мне новые краски, пигменты и лаки, я буду рад опробовать их. Сейчас очень редки люди, любящие искусство, а уж тех, кто в нем разбирается, и вовсе не сыщешь.
Будьте добры, передайте мои приветы Боттичелли и всем, кто помнит меня. В основном это те, кого обогрел сердцем Лоренцо и кому его нынче недостает. Смерть Медичи Великолепного - большая утрата. Даже здесь, в Милане, я явственно ощущаю, что его уже нет.
Еще раз благодарю за подарок и жду от вас новых вестей. Мое письмо дойдет до вас быстро, оно прибудет с герольдом Моро, посланным к молодому Медичи, которому - увы! - не дано стать достойной заменой отца, ибо лишь равный может соперничать с равным. Не ждите от него особых милостей, Ракоци. Впрочем, мне думается, вы, как и я, привыкли всегда рассчитывать лишь на себя.
Примите мои уверения в совершеннейшем к Вам почтении.
Л. да Винчи
Милан (к сожалению), 15 сентября 1492 года
ГЛАВА 2
Гаспаро Туччи был раздражен. Он уже с час околачивался в подвалах да Сан-Джермано, он сам их строил, тут не на что было смотреть. Не утешало его и пение Амадео, месившего тесто для пирогов, ибо неаполитанец немилосердно фальшивил.
Наконец подошел Руджиеро.
- Мне очень жаль, что тебе пришлось ждать, старина.
- Ладно, чего там. Раз уж другие парни уехали из Флоренции, с оставшимися можно не церемониться, а?
Гаспаро расправил плечи и заложил большие пальцы за широкий кожаный пояс.
- Ну-ну, Гаспаро. Ты же знаешь, что это не так. Просто хозяин никак не мог отделаться от незваного гостя. Доминиканцы - люди настырные и любят поговорить.
- Чтоб их! - Гаспаро выругался. - В последнее время они совсем обнаглели. Во все вмешиваются, всюду суют свой нос. Чего им нужно от добрых людей? Я посещаю мессу, хожу к причастию, знаю "Верую", "Отче наш" и "Аве Мария". Я почитаю святых и не богохульствую. Большего можно требовать только от монаха. Но их проповедник думает по-другому.
Руджиеро втайне одобрил речи Гаспаро, но вслух осторожно сказал:
- Святые братья проводят так много времени в размышлении о жизни на небесах, что им и в жизни земной хочется видеть нечто подобное. - Он направился к черной лестнице. - Пойдем, нам нужно проверить счета.
Гаспаро кивнул, но не оставил доминиканцев в покое.
- Вечная жизнь! Они говорят нам, что в ней награда за все наши страдания! Однако не так-то все просто, - громко заявил он, поднимаясь за Руджиеро на третий этаж. - Я много об этом размышлял. Не думаю, чтобы эта вечная жизнь меня так уж манила.
Руджиеро даже остановился.
- Что-что?
- Ну, если это означает сидеть сиднем и распевать гимны во славу небес, то и от недели такой жизни можно свихнуться. У турок, по крайней мере, в раю женщины и прочие удовольствия, такой рай мне более по душе. Черт побери, Руджиеро, не будь я примерным христианином, я точно подался бы к туркам, надеясь попасть под присмотр пухлого ангелочка с толстеньким задом.
Гаспаро расхохотался, но тут же умолк, заметив на верхней площадке фигуру в черном.
- Eccellenza, - смешавшись, пробормотал он.
- Ах, Гаспаро, - посмеиваясь, воскликнул Ракоци. - Мы во Флоренции. Тут титулы не нужны! - Он приобнял польщенного мастера, затем с улыбкой посмотрел на него. - Так, значит, ты полагаешь, что вечная жизнь особенных наслаждений тебе не сулит?
- Да, полагаю, - буркнул смущенно Гаспаро.
- Вечная жизнь, - задумчиво проговорил Ракоци, вступая в просторный зал. - Возможно, мы и не должны ждать от нее наслаждений?
Гаспаро протестующе вскинул руки.
- Если это так, во имя чего же мы терпим страдания в жизни земной? - Он понимал, что не сможет тягаться с алхимиком в споре, но глаза его воинственно заблестели.
- Открой мою комнату, Руджиеро, - сказал Ракоци и обернулся к Гаспаро. - У меня есть знакомая… - Он помолчал. - Очень хорошая знакомая. Она бы сказала, что у тебя есть философская жилка. Вы бы определенно сошлись.
- Если она во Флоренции, я буду рад побеседовать с ней, - ляпнул Гаспаро. Он представил себя в кругу богатых кавалеров и дам, и ему стало неловко. Но сказанного не воротишь.
- Она, к сожалению, в Риме, - беспечно ответил Ракоци, не замечая смущения собеседника. - Но кто знает? Возможно, ей когда-нибудь захочется приехать сюда.
Руджиеро открыл незаметную дверцу в стене, и они вошли в небольшую комнату, всю площадь которой занимали столы, заставленные разнообразными приборами и механизмами. В глаза первым делом бросались часы разных видов и форм, все они показывали различное время, тут же стояли весы - как пружинные, так и аптекарские; одни были снабжены огромными гирями, другие - точными разновесами, мелкими, как горох… Гаспаро изумленно присвистнул и, увидев обыкновенные конторские счеты, обрадовался им как давним друзьям.
- Садись, - указал Ракоци на резное изящное кресло. Гаспаро, привыкший к грубым табуретам и стульям, осторожно присел, опасаясь, как бы хрупкая вещица не развалилась под ним.
Руджиеро ушел в дальний конец комнаты и тут же вернулся с тремя кожаными кошелями, в которых что-то приятно позванивало. Он передал их Ракоци и отошел к двери.
- В этих кошелях золото, Гаспаро. В каждом та сумма, которую я обещал выплатить твоим сотоварищам - сверх тех денег, что они уже получили. Я хочу, чтобы ты открыл каждый кошель и пересчитал монеты. Затем я опять запечатаю их, а ты поставишь свою метку, как это было оговорено в нашем соглашении. Если пожелаешь, можешь потом пойти со мной, чтобы убедиться, что я отдал деньги посыльным, и увериться, что все они - честные люди.
Гаспаро растерянно замигал.
- В этом нет нужды…
Иноземцу опять удалось его обескуражить. Что ж, и мы покажем свой гонор, мы не станем ничего пересчитывать… Думая так, Гаспаро ухватился за первый кошель.
В голосе Ракоци послышались веселые нотки.
- Ты ведь всегда во всем сомневаешься, поэтому, будь добр, проверь.
- Но, ваше превосходительство… - Гаспаро открыл кошель и заглянул внутрь. - Все правильно, подтверждаю. - Когда мешок был запечатан, он начертил на горячем воске кошачью лапу, потом придвинул к себе вторую укладку и раскрыл ее несколько небрежней, чем первую. Часть монет посыпалась на пол, и Гаспаро встал на колени, чтобы собрать их. - Я очень неловок. Простите меня, ваше превосходительство.
- Скажи мне, - сказал Ракоци, - не придавая значения оплошности мастера, - слышал ли ты что-нибудь о своих товарищах?
Гаспаро собрал монеты и вылез из-под стола. Усевшись в кресло, он перевел дух и ответил: