Женщина вскрикнула, закрыла руками лицо и затрясла головой, словно бы все отрицая, но слезы, хлынувшие ручьем, сказали публике, что проповедник попал в точку.
- Она! - Савонарола указал на сорокалетнюю даму. - Она одевает мужское платье и путешествует в таком обличье за границу.
Но матрона ничуть не смутилась и, подбоченившись, прокричала в ответ:
- А как еще прикажете одеваться в дорогу? Надеть свои юбки - к удовольствию окрестных разбойников, которых ни церковь, ни республика не могут унять?
Но Савонарола уже от нее отвернулся. Его мрачный взгляд упал на Эстасию.
- Она! Развращенная и распутная! Она - источник зла и порока. Мерзкая похоть заполняет все ее мысли. Но час расплаты грядет! Каждое отверстие ее тела будет пронзено демонами, в каждое вольется кипящее семя. Плоть этой женщины лопнет и разорвется, а то, что оттуда вырвется, наполнит своим зловонием ад!
Эстасия, оцепенев от ужаса, заморгала глазами.
- Нет! Нет!
- Взгляните-ка на нее, - не унимался Савонарола. - Она во всем подобна Флоренции. Ярмарка, вечная ярмарка, толчея, суета! Она скрывает свою порочность за красивым фасадом, как дурную болезнь! Но ей не уйти от кары! - Он простер к Эстасии обе руки, та в ужасе заметалась. - Смотрите, как исказилось ее лицо. Как ее корчит, ломает. Дьявол дергает грешницу за волосы. Она сучит ногами и стонет! Но никого теперь не разжалобит ее вид!
Эстасия упала на пол и, вцепившись руками в корсаж своего платья, резким рывком обнажила грудь. Острые ногти вонзились в нежную плоть, оставляя глубокие кровавые борозды.
- О сжальтесь, сжальтесь!
Обеспокоенный таким поворотом событий, Симоне попытался оттащить кузину к скамье, но та, издав пронзительный вопль, проворно от него откатилась.
- Перестаньте, Эстасия, - зашипел Симоне. - Вы позорите наш дом!
Савонарола возвысил голос.
- Доколе, Флоренция? Доколе будет длиться все это, я спрашиваю тебя? Господь терпелив, но его терпение иссякает! Слепцы, идущие по краю пропасти, более благополучны, чем вы!
Эстасия разодрала свой лиф в клочья и теперь царапала ногтями лицо. С уст ее срывались судорожные рыдания. Прихожане, повскакивавшие со своих мест, шарахались от нее как от зачумленной, торопливо крестясь.
- Господь милосерден, но эту грешницу настигла Его карающая рука. На ее месте может оказаться каждый из вас, каждого может постигнуть ее горькая участь! Покайся, Флоренция! Припади к престолу сияющему, раньше, чем мрачная бездна разверзнется под тобой!
Эстасия кое-как поднялась на ноги, лицо донны подергивалось, тело ее сотрясала крупная дрожь. Она побрела к Савонароле, спотыкаясь и жалобно вскрикивая:
- Спасите меня! Спасите! Смилуйтесь надо мной!
- Теперь она просит пощады! Но вызывает лишь омерзение, ибо где нет покаяния, там нет очищения! Кайся, грешница! Кайся, Флоренция! Смири гордыню, преклонись перед величием Господа! Отринь ложных кумиров, встань на спасительную стезю!
Наиболее фанатичные прихожане сбились в толпу, выкрикивая слова покаяния. Эстасия вновь упала, ее задевали ногами, чей-то сапог ободрал ей плечо. Она, встав на колено, зажала ранку рукой, кровь проступала сквозь пальцы.
Симоне попытался пробиться к ней, но безуспешно: молящиеся, гомонящие флорентийцы стояли плотной стеной.
- Кузина! Эстасия! - нервно вскрикивал Симоне. - Прошу вас, дайте мне руку!
Она ничего не слышала. Она смотрела на проповедника и тихо скулила, как истомленное болью животное. Симоне, потрясенный, увидел, как двое молоденьких щеголей, воровато оглядываясь, принялись мять ей груди.
Савонарола пришел в ярость.
- О, блудодеи! Вы даже во храме Божием пытаетесь тешить свою ненасытную похоть! Но око сияющее все прозревает, и мерзость ваша вас же и сокрушит!
Щеголи поспешили замешаться в толпу, Эстасия заулыбалась и стала проталкиваться к алтарю, монахи, стоявшие там, беспокойно переглянулись. Никому не хотелось иметь дело с безумной.
Впрочем, братия волновалась недолго, ибо наперехват свихнувшейся донне двинулась маленькая фигурка в белой сутане сестер-селестинок.
- Мое имя Игната. Успокойтесь, сестра!
Монахиня улыбнулась и обняла Эстасию, продолжая ласково с ней говорить.
Тут произошло неожиданное. Лицо Эстасии, мокрое от крови и слез, исказила гримаса. Мгновение - и на голову селестинки обрушился град грязных ругательств. Публика замерла. Площадная брань, которой осыпала монахиню безумная донна, могла бы смутить и роту наемников, а прихожан, пришедших послушать проповедь, она попросту потрясла. Приверженцы Савонаролы оторопели, но прочие флорентийцы явно воспрянули духом. Рождество обещало быть невероятно унылым, карнавалы и фестивали были отменены, и скандал, затеянный в храме кузиной известного живописца, привел кое-кого в совершенный восторг.
- Смотрите же все, сколь многогрешно это создание! - Савонарола потряс кулаками и возвел глаза к своду храма, - Боже, ответь, доколе нам это терпеть? Почему Ты не поразишь эту грешницу прямо на месте? Я знаю, Твое милосердие бесконечно, но пасть ниже, чем она пала, нельзя!
Монахиня одарила проповедника взглядом, явно не выражающим особой симпатии, потом отвела Эстасию в сторону и встала так, чтобы оградить ее от любопытных глаз.
- Задумайтесь о своих грехах! - кричал Савонарола. - Покайтесь, пока Господь дарует вам свою милость! Завтра может быть уже поздно. Покайтесь сейчас!
В толпе прихожан нарастало волнение. Женщины с криками падали на пол, мужчины плакали, становясь на колени, зазвучали псалмы. Деловитые доминиканцы засновали среди молящихся, благословляя кающихся и успокаивая наиболее истеричных из прихожан.
Глаза Савонаролы лихорадочно заблестели, он сам находился в близком к истерике состоянии, которое многие принимали за нисходящую на него благодать.
Вопли и стоны не прекращались, в соборе стоял такой гвалт, что голоса пастыря уже не было слышно. Флоренция каялась, охваченная порывом религиозного фанатизма.
- Не мучайтесь так, мое дорогое дитя, - тихо увещевала Эстасию селестинка. - О вас позаботятся, мы вам поможем. Сейчас вы поедете с нами в нашу общину и там обретете покой.
Если донна и понимала, что ей говорят, то по ней этого не было видно. Ее голова запрокинулась, глаза остекленели, она что-то нечленораздельно мычала и уже не пыталась бежать.
Симоне стоял на коленях поблизости, но делал вид, что не замечает кузину, он боялся, что ее позор падет на него.
Сестра Игната повела Эстасию по боковому проходу к церковным дверям. Маленькая монахиня держалась очень уверенно, что-что, а с умалишенными в Сакро-Инфанте обращаться умели. На улице селестинка вновь улыбнулась:
- Ну вот, дитя мое, сейчас мы поедем к нашей настоятельнице, сестре Мерседе. Не бойтесь. У нас вам понравится. Садитесь сюда.
Монахиня помогла Эстасии сесть на телегу, запряженную парой волов, села сама и взмахнула кнутом. Еще трое монахинь молча пошли рядом с повозкой, и только когда она выкатилась из города, завели разговор.
- Вот мы увезли ее, но что скажет семья? - спросила селестинка, шагавшая справа.
- Успокойтесь, милая Стелла, - строго сказала сестра Игната. - Семья, скорее всего, так намучилась с ней, что будет рада отдохнуть какое-то время. В остальном же положимся на волю Господа и умение наших сестер.
Негромкий, но настойчивый стук в дверь отвлек Сандро от работы. Он недовольно поморщился. Впустить гостей в дом было некому. Дворецкий ушел навестить свою больную сестру, Симоне уже с час как заперся в своей комнате и молился, а Эстасия еще не вернулась из Санта-Мария дель Фьоре.
Сандро ненавидел, когда его прерывали. Он вытер кисть, бросил взгляд на фигуру Орфея, и сердце его сжалось. Картина почти закончена, но заказчик не увидит ее. Медичи теперь далеко и никогда больше не ворвется в его мастерскую. Теперь это полотно будет висеть в коллекции Сан-Джермано. У Орфея черты Лоренцо, но чужеземец был ему другом и вряд ли будет против того возражать.
Стук сделался громче, и художник, на ходу чертыхаясь, выбежал в коридор. Открыв дверь, он недоуменно уставился на двух одетых в белое женщин и проглотил ругательство, готовое сорваться с его уст.
- Входите, добрые сестры. Чем я могу вам помочь? - Сандро отступил в сторону, пропуская монахинь в дом.
- Я сестра Фидия из монастыря Сакро-Инфанте, - сказала старшая, смотревшая властно и строго; на вид ей было около сорока.
- Ваше присутствие делает честь моему дому, - ответил машинально художник. Его удивление все возрастало, и монахини заметили это.
- Вы разве не говорили со своим братом? - спросила сестра Фидия, оглядываясь по сторонам.
- Мой брат пришел около часа назад и тут же заперся у себя. Он все еще молится, он - добрый католик. Но если это необходимо, я его позову…
Сестра Фидия бросила на свою спутницу многозначительный взгляд.
- А где ваша кузина, синьор Филипепи?
- В Санта-Мария дель Фьоре. Она еще не пришла.
Он подумал, что Эстасия совершила какую-нибудь глупость. Уж и впрямь не беременна ли она? Это вполне вероятно, ведь в последнее время ее ублажали по крайней мере трое любовников. Но зачем в этом случае обращаться за помощью в монастырь? Возможных виновников произошедшего Сандро прекрасно знал, никто из них не отказался бы от отцовства. Все они знатного происхождения, и Эстасия из хорошей семьи, не какая-нибудь распутная девка, подобранная на панели… Течение его мыслей прервалось, монахини вновь обращались к нему.
На этот раз заговорила младшая:
- Я сестра Сигнале, синьор Филипепи. Боюсь, что ваша кузина попала… в беду.
Сандро закрыл глаза. Он всегда боялся, что с ней что-то случится. Он видел блеск ее глаз, он знал, как стремительно она переходит от глубочайшего уныния к эйфории.
- Что с ней?
Сестра Сигнале сочувственно улыбнулась ему.
- С донной Эстасией случился припадок. В соборе, во время проповеди. Слова Савонаролы чересчур глубоко взволновали ее. К сожалению, ваш брат ничем не сумел ей помочь, и наша сестра во Христе Игната доставила вашу кузину в наш монастырь.
- Понятно.
Они из Сакро-Инфанте, там есть особый приют для умалишенных и убогих людей. О господи боже! Он впервые за долгие годы позволил себе задаться вопросом, что же за птица его богобоязненный брат. Если бы Симоне имел хотя бы частицу той веры, которой он так кичится, ему бы и в голову не пришло бросить кузину в беде!
- Синьор Филипепи…
- Прошу прощения, сестры. У меня разбегаются мысли. Скажите мне, что будет с Эстасией?
- С вашего позволения, добрый синьор, мы бы хотели, чтобы она осталась у нас. Мы умеем обращаться с такими больными, и нам будет приятно оказать помощь страдалице, ибо любить своих ближних велит нам Господь.
Сандро чуть было не рассмеялся. Сестра Фидия так ловко все повернула, что возможный отказ выглядел бы чуть ли не богохульством.
- Она вдова, отец ее умер. Я не имею никакой власти над ней. Полагаю, пока она не придет в себя, ей действительно лучше побыть с вами. У меня нет ни времени, ни возможности ухаживать за ней должным образом, боюсь, что и брат мой будет не в состоянии окружить ее той заботой, которая ей нужна.
- Откуда родом ее муж? - спросила сестра Фидия.
Сандро понял намек. Монахиня беспокоится, что семья покойного мужа Эстасии может принять решение, отличное от решения дальнего родственника несчастной.
- Из Пармы. Вряд ли они станут что-то предпринимать. Видите ли, добрые сестры, моя кузина вышла замуж за торговца преклонных лет. Брак был заключен по расчету, завершая объединение двух торговых домов. Теперь всеми делами управляют племянник мужа Эстасии и ее брат. Только в супружестве она что-то для них значила, а во вдовстве стала докучной обузой. Именно это явилось главной причиной того, что кузина попросила прибежища у меня. Детей Господь ей не дал, а пребывание в чужом доме накладывало на нее обязательства, делавшие затруднительной ее и без того не очень-то сладкую жизнь.
Монахини переглянулись еще раз. Сандро умолк, гадая, поняли ли они то, что он хотел сказать.
Сестра Сигнале кивнула.
- Да-да. Такое случается с бездетными одинокими женщинами. Но покой и молитва творят чудеса. С Божией помощью она исцелится.
Сандро сделал неопределенный жест, который мог означать как уверенность, так и сомнение в подобном исходе событий. Впрочем, слова его были безукоризненно вежливы:
- Полагаю, в любом случае, добрые сестры, ей будет лучше у вас.
- Похоже, у нее нет склонности к монашеской жизни? - проронила сестра Фидия, словно бы уточняя для себя кое-что.
- Нет… боюсь, тихая жизнь обители покажется Эстасии… скучноватой. Пожалуй, всю праведность в нашем семействе вобрал в себя мой брат.
Отпустив эту шутку, Сандро тут же о ней пожалел и поспешил добавить:
- Прошу простить меня, сестры. Я все еще несколько не в себе и не понимаю, что говорю.
Молодая монахиня вспыхнула от возмущения, но сестре Фидии в своей жизни приходилось слышать и не такое. Она мягко улыбнулась.
- Если пожелаете видеть ее, приходите через неделю. Мы сможем больше сказать вам о ней. Мужчина, принимающий участие в вашей кузине, тоже может прийти. Любовь и привязанность многое значат для тех, кого мы опекаем.
- Я понял, сестра. Пошлите за мной кого-нибудь, как подойдет время, и я непременно приду.
Сестра Сигнале вдруг вспомнила, кто стоит перед ней.
- Ах, синьор Филипепи, вы так добры! Изобразить Деву Марию во всей ее чистоте и благости мог лишь достойный во всех отношениях человек!
После этих слов повисла неловкая пауза. Разговор был исчерпан, и Сандро, помедлив, сказал:
- Что ж, добрые сестры. Благодарю вас от всей души за заботу о моей несчастной кузине. Надеюсь, что в скором времени Эстасия поблагодарит вас сама.
Ой ли, мелькнуло в его голове.
- Я буду молить о том Господа, - сказала сестра Фидия и повернулась к своей молоденькой спутнице. - Что ж, нам пора. Через пару часов стемнеет, нам надо успеть к вечерней молитве. - Она вновь взглянула на Сандро. - Вы можете быть уверены, что ваша кузина будет окружена вниманием и заботой.
Сандро кивнул, сказал еще несколько приличествующих случаю слов и закрыл за монашками дверь. Направляясь вглубь дома, он подумал, что Симоне таки придется сейчас с ним объясниться.
* * *
Письмо Лодовико Сфорца, прозванного иль Моро, к Карлу VIII, королю Франции.
Самому прославленному христианскому королю Карлу VIII французскому шлет свои почтительные поклоны дядя миланского герцога, облеченный правом принимать участие от имени своего племянника во всех государственных делах.
Позвольте мне просить вас восстановить свое влияние в Неаполе и других смежных с этим королевством краях. Видя ужасающий хаос, царящий в этой части Италии, я убежден, что ваше вмешательство принесет лишь выгоды народам, ее населяющим. Неаполь шатается, подумайте, как может он расцвести под вашей сильной рукой.
Поскольку бремя военного экскурса целиком ляжет на ваши плечи, а сулит пользу многим, я озаботился тем, чтобы тяжесть эту частично облегчили стороны, намеревающиеся воспользоваться результатами вашего предприятия. Генуэзский банк готов выдать вам под мое поручительство сто тысяч франков в счет возмещения ваших расходов.
Выплату этой суммы банку Милан берет на себя, равно как и оплату четырнадцати процентов начетов.
Молю ваше величество во главе любого отряда прибыть в Милан, чтобы иметь возможность оценить ситуацию лично.
Мне бы хотелось также упомянуть, что политическая обстановка в Тоскане тревожна. Говорят, Флоренция - компас Тосканы, и этот компас все более отклоняется от верного курса. Лоренцо уже почти год как ушел, а его сын, несмотря на все свои заявления, выказывает полное неумение справляться с государственными делами.
Религиозные возмущения там достигли такой силы, что могут иметь ужасающие последствия. Вот лишний повод сказать, что ваше вмешательство попросту необходимо.
Надеюсь, ваше величество внимательно обдумает это письмо. Молю небеса благословить любое ваше решение.
Лодовико Моро
от имени миланского герцога
Джан Галеаццо Сфорца Милан,
18 февраля 1493 года
ГЛАВА 5
Иоахим Бранко, высоко вскидывая окровавленные руки, защищался от града ударов. Нарцисо Бочино уже валялся на мостовой, но его продолжали бить. В воздухе мелькали дубинки.
Бьяджо Спинатти радостно ухнул, когда долговязый португалец наконец-то осел, однако тут же нахмурился: капли крови забрызгали полы его плаща. Он обернулся к сообщникам.
- Эй, Уго, Клеменцо, тому уже хватит. Возьмитесь лучше за этого. - Он злобно пнул Бранко ногой. - Посчитайте ему ребра.
Уго с готовностью размахнулся. На плечи сидящего на корточках Бранко обрушился страшный удар.
- Взгляните-ка на него, - крикнул Бьяджо, облизываясь, - сейчас он обгадится!
Иоахим Бранко сидел, обхватив руками колени и прижимая их к животу. Он испытывал странную гордость от того, что его не тошнит.
Клеменцо отошел от недвижного тела и нанес португальцу удар сбоку. Он радостно засмеялся, когда алхимик повалился на мостовую.
- Эх, если бы тут оказался его дружок! - воскликнул Бьяджо, мечтательно щурясь. - Уж я бы с ним поквитался за Марио!
"Бахвал!" - подумал Клеменцо, но все же сочувственно покивал головой.
- Кажется, чужеземец сломал твоему брату ключицу.
- Да покарает его Господь! - Бьяджо еще раз пнул португальца. - Теперь Марио стал монахом, он не может мстить за себя.
- Что ж, мы это сделали за него, - сказал, ухмыляясь, Уго.
- Только отчасти. - Бьяджо уставился на лежащих. - Чтоб они сдохли, - пробурчал он. - Давайте-ка их прикончим. - Тут ему в голову пришла новая мысль. - Нет. Пусть живут. Пусть. Я хочу, чтобы они обо всем рассказали этому Ракоци. Я хочу, чтобы он знал, что его ждет.
На юном порочном лице Клеменцо появилась улыбка.
- Можно дать ему это понять и другими способами. Например, написать что-нибудь на дверях. В его палаццо три огромных двери. Пиши на любой.
- Что-нибудь вроде: "Берегись, чужеземная гнида!" - подхватил Уго. Идея, похоже, пришлась Бьяджо по вкусу. Он что-то прикинул в уме и решительно зашагал по проулку.
- Слишком длинно, - скривился Клеменцо, поспешая за коноводом компании. - Пока будешь писать, тебя могут поймать. Ракоци обратится к властям. Он хотя и чужеземец, но Синьория примет его сторону. Им некуда будет деваться. Закон одинаков для всех.
Но Уго не унимался.
- Вы видели его парадную дверь? Она вся резная, покрыта разными барельефами. Хорошо бы ее обтесать.
Бьяджо опять оживился, потом сказал с неохотой:
- Нет, это тоже морока. Вот забросать камнями - другой разговор. Камни посшибают резьбу, а нас никто не увидит. Пока кто-нибудь выбежит, мы будем уже далеко.