И доктор рассказывал о самых разных чудесах, об увеселениях, происходивших в былые времена, задолго до ее рождения: как блестяще играл на клавикордах в Мюзик-Холле великий мистер Гендель, и как говорил (и тут не было конца изречениям на немецком, латинском, французском, английском, итальянском и еще дюжине языков), и как доктору запомнилось платье, в котором его дорогая матушка отправилась в замок на большой бал у лорда Уортона - ох, бог мой, как же давно это было! А затем он рассказывал истории о бэнши, об ограблениях, призраках, о чудесном спасении людей, бывших на волосок от гибели, о разбойниках и о войнах короля Якова - об этом он в юные годы слышал от стариков, ныне давно ушедших, которые помнили то смутное время.
- А теперь, дорогой мой, - с улыбкой проговорила маленькая Лили, подсаживаясь к нему поближе, - ты должен все мне рассказать об этом странном красивом мистере Мервине: кто он и какова его история.
- Ну, ну, маленькая плутовка…
- В самом деле, ты должен и ты расскажешь, отец; слишком уж долго ты томил свою маленькую Лили ожиданием, а она обещает, что сохранит секрет.
- Красив - да, и странен, без сомнения… странная была затея - эти похороны. Очень странная, - произнес священник.
- Что за похороны, дорогой?
- Ну как же… он велел перенести тело своего отца сюда, в склеп, в мою церковь - их семейный склеп. Это было безумие, но на то он и молод, чтобы безумствовать. - И добрый пастор с легким нетерпением поворошил огонь в камине. - Мистер Мервин… не Мервин… это было имя его матери, но… смотри, не проговорись, Лили, о том, что я тебе скажу… так вот, он не мистер Мервин, а милорд Дьюноран, единственный сын прежнего лорда Дьюнорана; этот опозоренный, запятнавший себя кровью аристократ был приговорен к смерти за подлое, трусливое убийство, в тюрьме проглотил яд и таким образом завершил свой преступный жизненный путь чудовищным, смертным грехом. Вот и все, и этого более чем достаточно, дорогая.
- Это произошло очень давно?
- Да, еще до рождения маленькой Лили; я знал его задолго до этого… совсем немного. Он жил в Доме с Черепичной Крышей, когда приезжал на охоту, и держал там своих собак и лошадей… Он был утонченный джентльмен, но порочный… боюсь, что насквозь порочный человек и картежник; властный и с опасной гордыней во взгляде. Ты не помнишь леди Дьюноран?.. Ох, ох, что это я говорю? Нет конечно же! Ты не можешь ее помнить. Свою красоту Мервин унаследовал прежде всего от этой несчастной леди. У нее были большие и очень необычные глаза, как у него, - а у него глаза красивые, тебе это известно. Бедная леди ненадолго пережила крах своей семьи.
- А его здесь не узнали? Ведь местный народ очень любопытный.
- Что ты, дорогое дитя, никто из них его раньше не встречал. Его потеряли из виду все, кроме немногих, очень немногих друзей. Милорд Каслмэллард, который был его опекуном, разумеется, знает, а мне он открыл свою тайну в письме, и мы ее храним; но кому она известна, не имеет значения, ибо, как мне кажется, юноша так несчастен, что несчастнее быть не может. Городской люд принимает Мервина за его двоюродного брата, который промотал свое состояние в Париже, и что Мервин выиграл от этой ошибки и что бы потерял, если бы узнали, кто он есть на самом деле? Это несчастливая семья… над ней тяготеет проклятие. Молодой годами, но закоснелый в пороке, этот злополучный аристократ покоится ныне в склепе, рядом с гробом своей старой тетки, едва ли меньшей грешницы, чем он сам, - она щедро снабжала племянника гинеями, поощряя его юношеское беспутство. Он погубил, увы, свою прекрасную и многострадальную кузину, ее сердце разбилось, и она умерла вместе со своим маленьким ребенком в том самом, печальном и полном недобрых воспоминаний доме.
И доктор перешел к другой истории, потом еще к одной и продолжал, пока не пришла пора маленькой Лили отправиться в постель (ложилась она рано).
Не знаю, что побудило беспокойного Тома Тула закутаться в плащ и через бурю и снег проторить себе путь к жилищу Деврё, - быть может, утренний визит сюда доктора Уолсингема и надежда что-нибудь выведать? Правда, жил он по соседству, но в такую ночь и эти два шага было нелегко одолеть.
Тем не менее Тул добрался до гостиной Деврё и застал красавца хозяина в полном унынии. Маленький доктор сбросил в прихожей промокшие плащ и шляпу и бодро предстал перед капитаном; после сражения с ветром Тул запыхался и вид имел слегка взбудораженный и ошеломленный.
Деврё встал и приветствовал его без улыбки легким поклоном и словами:
- Будьте любезны, садитесь, доктор.
- Да уж, унылый денек, - произнес маленький Тул без тени смущения. - Можно сесть поближе к огню?
- Хоть в огонь, - печально отозвался Деврё.
- Благодарю. - Тул с ухмылкой задрал ноги на каминную решетку и стал устраиваться поудобней. - Можно поворошить поленья?
- Хоть съесть… делайте все, что вам вздумается… что душе угодно: можете играть на этой скрипке, - Деврё указал на остатки гитары, забытые Паддоком на столе, - раздеться и лечь в постель или встать и станцевать менуэт; можете взять этот пистолет и прострелить мне голову - пожалуйста, к вашим услугам.
- Опять же благодарю. Клянусь, прекрасный выбор развлечений, - вскричал весельчак доктор.
- Не обижайтесь, Тул, и не обращайте на меня внимания. Я, наверное, не в настроении, но, поверьте, я вам рад и от души благодарен, что вы как добрый сосед меня любезно навестили. Но, черт возьми, мне тоскливо… мир - скучное место. Эта планета мне надоела, я не прочь перерезать себе глотку и попробовать пожить на другой звезде. Не прогуляться ли нам туда вместе, Тул? На камине лежит пара пистолетов, доберемся с попутным ветром - звезд в той стороне достаточно.
- На мой вкус, погода не та, благодарю вас еще раз, - хихикнул Тул, - но если вам приспичило прогуляться и невтерпеж ждать, тогда - что ж - давайте напоследок пропустим стаканчик.
- С превеликим удовольствием. Чего хотите, быть может, пунш?
- Пусть будет пунш. Гулять так гулять, подать сюда виски на полпенни, - весело проговорил маленький доктор.
- Эй, миссис Айронз, мадам, не будете ли вы так любезны приготовить нам чашу пунша, и как можно скорее? - крикнул Деврё, перевесившись через перила. - Ну вот, Тул, - сказал Деврё. - На душе у меня паршиво. Тридцать три несчастья и вообще черт-те что. Делайте что угодно - хоть свистите, хоть говорите, - я буду слушать; рассказывайте мне какие-нибудь истории: о лошадях, собаках, игре в кости или нюхательном табаке, о женщинах, петухах, священниках, винах - что в голову придет. Слушайте, а как Стерк? Он обскакал все-таки беднягу Наттера, но что за приз ему достался… разве это жизнь - без гинеи в кармане?.. Мне сказали, он чертовски обнищал: "Quis pauper? Avaras". Достойный человек был Стерк и напоминал кое-чем пророка Шейлока. Но вы не знаете Шейлока? Почему, черт возьми, вы не читаете Библии, Тул?
- Да, - откровенно признался Тул, - я не знаю ни Ветхого Завета, ни Нового; но, на кого бы Стерк ни походил, держится он удивительно. С тех пор как случилось несчастье, прошло уже девять недель, а он все еще не в могиле; но и только… не в могиле, не более того, знаете ли.
- А как Клафф?
- Да что ему сделается? Здоров как бык, разве что объедается время от времени. Сэр, видели бы вы его сегодня, вы бы лопнули от смеха. Даю я ему пилюлю, величиной приблизительно с две крыжовины. "Что это такое?" - спрашивает. "Пилюля", - отвечаю. "Чтоб ей провалиться!" И надо же, клянусь Юпитером, не провалилась, застряла - ха-ха-ха! - в пищеводе; пришлось ее, как пулю, проталкивать зондом. Вы бы умерли со смеху; и пилюля не скажешь что чересчур большая. Клянусь честью, на днях негритенок Ребекки Чэттесуорт проглотил мушкетную пулю, которая была вдвое больше, ха-ха!.. В самом деле… и я в два счета поставил его на ноги… чуть-чуть порошочка, и все в порядке.
- Пороха? А что с О'Флаэрти? Мне говорили, что он собирается застрелить беднягу Майлза О'Мора.
- Ха-ха! Думаю, к утру они забыли, из-за чего суетились накануне, - ответил Тул, - так что все кончилось ничем.
- Хорошо, а как Майлз?
- Ха-ха! Он снова вернулся, как обычно, с векселем и с жеребцом на продажу… жеребец хороший… вороной; помните его? Майлз просит пять гиней тридцать шиллингов, но два с половиной фунта - и то много будет. "Не знаете, кому его продать? Я бы взял и вексель, но только с двумя надежными подписями", - говорит он мне. Ей-богу, он рассчитывал, что я сам куплю этого жеребца. "Ну что ж, - отвечаю, - кажется, я знаю одного парня, который даст эту цену и притом наличными". Видели бы вы Майлза в ту минуту. "Кто он?" - спрашивает и хватает меня за рукав. "Живодер", - отвечаю. Каково ему досталось? Ха-ха-ха!
- А верно, что старый Трешем решил наконец вступить в наш клуб?
- Да ну его! Он настоящая скотина, пьет только тогда, когда пить хочется, притом только слабое пиво. Но я забыл вам сказать, клянусь всем приятным, поговаривают, будто очаровательная Магнолия - та хорошенькая попрыгунья - почти что помолвлена с лейтенантом О'Флаэрти.
Деврё усмехнулся; усмотрев в этом поощрение, Тул подмигнул и продолжил шепотом:
- Так вот, после бала, знаете ли, он проводил ее домой и, говорят, поцеловал у крыльца… в обе щеки, клянусь Бахусом… а ведь, если бы он не имел на это права, от него бы только мокрое место осталось.
- Ого! Эта девица - истинная христианка, сразу подставляет вторую щеку. А что на это говорит майор?
- Когда это случилось, майор как раз открыл дверь. Он пожелал лейтенанту О'Флаэрти доброй ночи, а наутро явился к нему на квартиру. И, говорят, все прошло благополучно… клянусь Юпитером, ну и дела.
И в комнату вошла, с фарфоровой чашей на подносе, миссис Айронз.
Глава LXIX
ОБ ЕЩЕ ОДНОМ УРАГАНЕ, РАЗРАЗИВШЕМСЯ В ГОСТИНОЙ КАПИТАНА ДЕВРЁ, И О ТОМ, КАК С МИССИС АЙРОНЗ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ В ПОСТЕЛИ УДУШЬЕ
Прекрасная миссис Айронз поместила на стол фарфоровую чашу с серебряной разливной ложкой и два парадных бокала; потянуло тонким ароматом лимона и старого солодового виски, и Деврё наполнил свой стакан, а Тул - свой; маленький доктор продолжал болтовню, а Деврё время от времени вставлял реплику, а под конец спел песню. Слова этой баллады были непритязательны, но волшебная мелодия приятна, равно как и голос певца:
Звезда в вышине -
Милая мне,
Любимая мной всегда.
Чиста, одинока,
Мой путь издалека
Одна направляет звезда.
Ночь холодна,
Тиха и темна,
Но мне и заботы нет.
Свет счастья льет
Звезды восход -
Она мне шлет привет.
В трудном пути
Легко мне идти:
Отрадно звезды свеченье.
В синеве ночной
Звезда со мной,
Желаний суля исполненье.
Иду я так
Сквозь холод и мрак -
Вперед и вперед, сквозь ненастье.
Но вот беда -
Зайдет звезда,
Настигнет меня злосчастье.
Радость, печаль -
Стремлюсь я вдаль,
Навстречу судьбе любой.
Рассвет иль закат,
Лучист твой взгляд -
Звезда, я иду за тобой!
Несколько минут длилось безмолвие. В серебряных нотах песни прозвенело пророчество, и Тул отчасти его понял. И доктор, сам певец и любитель музыки, на несколько секунд застыл, а потом с улыбкой вздохнул и потихоньку смахнул слезу; он с живостью похвалил и песню и исполнителя и снова вздохнул, не выпуская из рук бокала. Деврё тем временем отдернул оконный занавес и стал всматриваться в темноту за рекой, где стояли Вязы; быть может, он пытался разглядеть там одинокий дальний огонек… свою звезду… ныне потускневшую и скрытую за грозовыми облаками. О чем бы ни размышлял капитан, когда он обернулся, стало ясно, что хандра снова им овладела.
- Проклятый пунш! - На самом деле капитан выразился еще крепче. - Вы, как настоящий Мефистофель из пьесы… явились ко мне в час уединения, чтобы увлечь к погибели. Не иначе как дьявол послал вас погубить мою душу, но не удастся. Вам надобно пить?.. Я дам вам глоток… глоток воздуха; он охладит вас. Пейте сколько душе угодно.
Капитан, к ужасу доктора, поднял раму, и чудовищный снежный вихрь ворвался и закружился в комнате. Потухли свечи… взметнувшись к потолку, захлопали портьеры… раздался оглушительный стук дверей… в воздухе замелькали бумаги и уж не знаю что еще; с головы Тула едва не вспорхнул парик.
- Эй… эй… эй! Послушайте! - задыхаясь, крикнул доктор; кудри парика лезли ему в глаза и рот.
- Прочь, чернокнижник… искушение, прочь… отыди, Мефистофель… вон, проклятый котел! - прогремел капитан; и в самом деле, веселящая чаша полетела через открытое окно в морозную слякоть; сквозь рев бури слабо послышался звон фарфора.
Тул стоял в темноте, под порывами ветра, и ругался как извозчик.
- Слава богу! Избавился, - продолжал Деврё. - Я спасен… но вас благодарить не за что; и послушайте, доктор, мне лучше побыть одному… оставьте меня, прошу… и прошу, простите.
Ощупью, спотыкаясь и не переставая ворчать, доктор выбрался из комнаты, и дверь за ним захлопнулась с грохотом, похожим на пушечный выстрел.
- У парня мозги не в порядке… delirium tremens, не удивлюсь, если он и сам выпрыгнет из этого окаянного окошка, - пробормотал доктор, в коридоре поправил парик, затем довольно кротким голосом призвал к себе снизу миссис Айронз со свечой и нашел свой плащ, шляпу и трость; таинственным взглядом он призвал миссис Айронз последовать за ним в холл и там, задрав подбородок, указал на потолок, в ту точку, над которой, по его предположению, находился сейчас Деврё.
- Послушайте, каких-нибудь странностей, возбуждения вы за ним не замечали?.. Раздражительности, чудачества… а? - И потом: - Вот что: присматривайтесь к нему и, если заметите что-нибудь необычное, не забудьте дать мне знать… понятно? А сейчас уговорите его закрыть окно и зажечь у себя свечи.
И доктор, закутавшись в накидку, нырнул во тьму и ураган; огибая подножие лестницы, он ощутил слабый запах пунша, поднимавшийся с земли, и в нем зашевелились злость и досада.
Часом позже Деврё, оставшийся в одиночестве, призвал к себе миссис Айронз и, приняв ее торжественно-галантно, сказал:
- Мадам, не будете ли вы любезны одолжить мне свою Библию?
Деврё встал на путь исправления; начал он, как уже убедился читатель, довольно бурно, но теперь неистовство сменилось спокойствием и безмятежностью. Матрона только переспросила:
- Мою?.. - и остановилась, усомнившись в свидетельстве собственных ушей.
- Вашу Библию, мадам, будьте так добры.
- О, мою Библию? Я… Конечно, капитан, золотко.
Миссис Айронз заглянула ему в лицо, а у двери помедлила, потому что заподозрила недоброе и не знала, чем объяснить эту совершенно беспрецедентную просьбу. Миссис Айронз мешкала бы еще дольше (раздумывая, не сошел ли Деврё с ума), но капитан, развернувшись, уставил на нее гордый взгляд, а потом привстал и со словами "Благодарю вас, мадам" отвесил легкий поклон; за его подчеркнутой любезностью угадывалось такое суровое "Прочь! Скройся с глаз", что миссис Айронз словно ветром сдуло. Спустившись вниз, она поделилась своим удивлением с Джагги Берн: "На кой черт капитану сдалась Библия! Ну и ну! Не повредился ли он в уме - вот чего я боюсь. Библия! - И голос из воздуха произнес, казалось: "Пистолет", а другой: "Гроб". - Пусть бы пришел этот кругленький маленький лейтенант Паддок и составил ему компанию. Ума не приложу, что на него нашло!"
И они в поисках Священной книги перерыли хлам под буфетом и обшарили ящики. Джагги уверяла, что ничего подобного в доме не водится и на ее памяти не водилось, но миссис Айронз резко велела ей замолчать. Тем не менее книга не нашлась, и тут достойной матроне смутно припомнилось, что кухарка старой миссис Ледж как-то взяла ее на время, чтобы поворожить. С таким объяснением миссис Айронз явилась к капитану Деврё, а тот ответил:
- Благодарю вас, мадам, - это не важно. Желаю доброй ночи, мадам. - И дверь закрылась. - Нет Библии! - сказал Деврё. - Старая ведьма!
Миссис Айронз, как вы помните, не привыкла жалеть слова, а в должных случаях риторика ее бывала едкой, свирепой и безостановочной. Приходской клерк выносил ее речи с циничным безмолвным терпением, не свойственным, к сожалению, большинству представителей сильного пола. В ту ночь, пробудившись, миссис Айронз увидела, что свеча горит, а мистер Айронз стоит рядом с кроватью и, поставив ногу на стул, застегивает пряжку башмака; в ту же секунду сон слетел с миссис Айронз и она села; удивительно, до какой степени вид этого безропотного человека выводил из себя его супругу, в особенности после отлучек мужа, а в тот раз она не видела его с четырех часов дня, так что можете себе представить, какой теплый прием ждал мистера Айронза и в каких выражениях излила свои чувства миссис Айронз.
Кроткий Айронз застегнул один башмак, потом поставил на край стула другую ногу и взялся за второй; клерк сохранял свою всегдашнюю безмятежность и, казалось, ничего не слышал. Когда мистер Айронз упорствовал в своем долготерпении, миссис Айронз имела обыкновение хватать его за воротник и трясти, чтобы привлечь к себе внимание; вот и на сей раз она протянула руку к шее супруга.
Однако едва она пошевелилась, как клерк своими длинными мозолистыми пальцами схватил ее за горло так уверенно и крепко, что из ее "трахеи" (как говорят люди медицинской профессии) не вырвалось не только крика, но даже хрипа; щеки и лоб почтенной матроны побагровели, а глаза стали вылезать из орбит; безумно яростный облик мужа бледнел и расплывался, сквозь звон в ушах миссис Айронз улавливала одно за другим проклятия и гнусные ругательства, звучавшие как змеиное шипение, и решила, что спасенья нет. Напоследок мистер Айронз злобно стукнул ее раз шесть головой о спинку кровати и оставил жену во власти замешательства, какого она не испытывала даже в тот знаменательный вечер, когда он впервые признался ей в любви.
Немного придя в себя, миссис Айронз увидела, что супруг, стоя у кровати, как ни в чем не бывало застегивает пуговицы на гамашах (башмаки он уже застегнул); страх ее несколько утих, а вернее, уступил место справедливому возмущению, и она готовилась уже заново излить свой гнев (возросший пропорционально перенесенному надругательству, а потому куда более грозный), но при первом же подозрительном движении клерк схватил ее за горло еще крепче, чем прежде (если только это возможно); удушье, вылезающие из орбит глаза, прилив крови к голове, потеря зрения и звон в ушах - все повторилось, как и удары головой о спинку кровати, доставившие клерку еще большее удовольствие, чем в прошлый раз; напрасно барахталась и царапалась ошеломленная леди, которая не встречала до сих пор даже намека на мятеж, - в руках своего взбунтовавшегося повелителя ей пришлось снова пережить один за другим недавние ужасы.