* * *
В этом месте сон Пинта прервался. Он сел на кровати и привычным жестом нащупал сигареты.
Что за наваждение? Когда он перестанет видеть эти сны? Когда эти сны перестанут казаться ему зловещими?
Наверное, дело в том, что он заранее знал, какой печальный конец ожидает рыцаря. Неумелый режиссер, склонный к дешевым эффектам, показал ему финальную часть, а потом решил начать историю с начала. Это все равно, что открыть книгу и первым делом заглянуть на последние страницы. Узнать, чем все кончится: гибелью главного героя или свадебными колоколами?
Пинт спустил ноги на пол. Мышцы плечевого пояса приятно болели: признак правильной и интенсивной нагрузки.
Он старался не шуметь: пусть девочка хорошенько выспится перед экзаменом. Ей надо быть свежей и отдохнувшей. К счастью – ему хотелось, чтобы это было так – остальные люди живут в нормальном, ярком и красочном, мире. И наверняка не видят странных снов.
Пинт усмехнулся. Он чувствовал себя телевизором, настроенным на какой-то определенный канал. Когда он ложился спать и не мог контролировать свои мысли, начиналось вещание. Нет, картинка была замечательного качества, и со звуком все было в порядке. Но… Зачем? И почему именно он? Что таким образом хотят до него донести? Поведать историю неизвестного рыцаря? Хотя – почему неизвестного? Пинт уже знал, как его зовут – де Ферран. А его почтенного седовласого спутника – Гильом Каль. А лошадей их – Букефаль и Красотка. Джордж Клуни ехал на "Кадиллаке", а Энтони Хопкинс – следом на пикапе-"Форде", – так это могло выглядеть в современном переложении.
Но была одна вещь, которая не давала Пинту покоя. Этот сон был прочно привязан к его собственной жизни. Двумя холмами, похожими на девичьи груди. "Наверное, у Майи такие же…", – он оборвал эту мысль, заставив себя не додумывать ее до конца. Бессмысленно.
Он закурил. Итак, что мы имеем? Кто-то – непонятно, кто, и непонятно, зачем – пытается рассказать мне Историю в надежде, что я ее пойму. Почему мне? Чем я отличаюсь от других?
"Потому что ты ИЗБРАН", – прошелестел тихий голос, взявшийся ниоткуда. Пинт даже не испугался этого тихого шелеста. Он так хотел получить ответ, что не испугался бы и визита Мефистофеля – в лиловом берете с петушиным пером, с копытами и острыми белыми клыками.
– Избран? – тихо повторил он. – Ну да, конечно. Я же – книжник. Но есть небольшая загвоздка. Я так и не знаю, что написано в этой книге. Как я могу быть уверенным, что ее следует хранить?
– Нельзя отдавать, – снова прошелестел голос, показавшийся Пинту знакомым.
– Да, конечно. Нельзя.
Он помолчал и с надеждой спросил:
– Лиза? Ты здесь?
Ответа не последовало. Пинт сидел, вглядываясь в темноту. Внезапно ему показалось, что занавески на кухни едва уловимо шелохнулись. Еле-еле. Это не могло быть дуновением ночного ветерка: тогда бы шевелились и занавески в комнате, ведь форточка была все время открыта, а окна комнаты и кухни выходили на одну сторону.
Оскар тихо встал с кровати и на носочках прокрался в кухню. Там было пусто: только густые ночные тени, словно вырезанные из черной бархатной бумаги, лежали по углам.
– Лиза! Поговори со мной! Пожалуйста! Мне очень плохо без тебя, я… Я слабею, Лиза. Я ничего не нахожу – только теряю.
Тихий шорох заставил его оглянуться. Уголок одеяла, свисавший с кровати, медленно пополз вверх, словно кто-то замерз и хотел укрыться. Пинт видел это ясно, даже в темноте. Он готов был поклясться в этом.
– Лиза? – он почувствовал, как что-то холодит его щеки.
Пинт поднес руку к лицу: две мокрые дорожки протянулись от глаз к подбородку. Он вытер нечаянные слезы и застыл в дверях кухни, не в силах двинуться с места. Ноги словно приросли к старому линолеуму.
Внезапно он почувствовал, как в квартире похолодало, воздух стал затхлым и сырым; он отчетливо ощутил запах плесени и разложения.
Откуда-то из комнаты набежал холодный мертвящий поток, коснулся разгоряченного тела, покрыл его гусиной кожей и заставил задрожать. Могила. Да, наверное, так же неуютно и сыро бывает в могиле. В старом заброшенном склепе, где углы и маленькие оконца сплошь затянуты липкой паутиной, а под ногами пищат крысы.
Тонкий свист, донесшийся со стороны кровати, сложился в два странных слова: "Ма-а-а-зин дже-е-е-н".
Кто-то лежал в его кровати. Кто-то… Кто-то страшный. И эти два слова…
Пинт попытался успокоиться. "Возьми себя в руки, черт возьми! Ты же врач, хоть и в прошлом! Психиатр! Сумасшествие – твоя специальность. Это просто голоса. Все нормально. Ты – шизофреник. Хочешь другой вариант? Пожалуйста. Ты еще не проснулся. Ты спишь и видишь нехороший сон. Надо проснуться. Вот и все. Проснуться – и все пройдет".
И тут же в голове возник другой голос: "Где граница между ТВОИМ сном и ТВОЕЙ реальностью? Она лежит здесь? В твоей кровати? Или, может, она проходит дальше: через порог твоей квартиры? А может, еще дальше – так далеко, что ты даже представить себе не можешь?".
Пинт не знал, где проходит граница. В Горной Долине – городке, которого уже пять лет, как не было? Или – в той, другой горной долине, открывшейся на исходе летнего дня рыцарю, закованному в латы с головы до пят, и его верному спутнику, с арбалетом и дорожной сумой через плечо?
Контуры действительности расплывались, как это бывает, когда чересчур набрался "кровавой Мэри" – напитка коварного и опасного. Водка, подгоняемая томатным соком, совсем не чувствуется. Ты пьешь и пьешь, уверенный, что с тобой все в полном порядке. Пьешь до тех пор, пока голова вдруг не отключится, как перегоревшая лампочка, и ноги не подкосятся.
Сильное головокружение вынудило его опереться на стену, и он увидел… Нет, этого не может быть! Этому нет объяснения! Этому просто не может быть никакого объяснения!
Его пальцы, упершиеся в стену, светились зеленоватым холодным светом. В голове, где-то на задворках сознания, мелькнула картинка из школьного учебника физики: старинный парусник под тяжелым свинцовым небом. Паруса убраны, низкие клубящиеся тучи предвещают близкую грозу. Мачты, реи и бушприт парусника охвачены бледным зеленым сиянием. Огни святого Эльма – покровителя мореходов. "Молитесь, братцы! Это – конец! Скорый и неотвратимый!". Нечего сказать – добренький святой! Сообщает о страшной гибели за час до нее. Вот уж действительно, дружеская услуга, достойная святого.
Пинт с трудом оторвал руку от стены. Свечение стало медленно исчезать; оно словно стекало с пальцев и растворялось в воздухе.
– Лиза! – вместо звучного шепота из пересохшего горла Пинта вырвался лишь сдавленный хрип. – Лиза!
Он покачнулся и сделал несколько неверных шагов к кровати. Он знал, что не стоит туда идти, но ничего не мог с собой поделать. Он увидел одеяло, повторяющее контуры тела, вмятину на подушке от невидимой головы. "Мазин джен!" – сказала подушка.
Пинт попробовал напрячься, вновь ощутить литые мышцы спины. В какой-то момент ему это удалось. Тогда он обрушился на кровать всей тяжестью, пытаясь сильно ударить головой по подушке и тому, что лежало на ней. Чем бы это ни было.
– А-а-а! – заорал он, упал на постель и замер.
Он был один. Совершенно один, как и все эти пять лет. Пять лет без Лизы. Пять лет…
Простыня, подушка, одеяло, – все было белым и холодным, как снег. Таким холодным, что обжигало грудь и руки.
Он хотел пошевелиться и не смог. Тогда он закрыл глаза, и почувствовал, как приятное тепло медленно разливается по телу.
* * *
Рыцарь сидел перед костром. Оранжевые отблески пламени играли на его неподвижном, словно вырубленном из камня, лице. Большой белый шрам начинался от края левой брови и, пересекая щеку, тянулся до подбородка. В самом низу, на нижней челюсти была небольшая вмятина; именно на нее указывал острый палец шрама.
По другую сторону костра хлопотал Гильом Каль. Широким ножом с почерневшей от времени деревянной рукоятью он снимал шкуру с зайца. Окровавленная арбалетная стрела лежала рядом; на ее зазубренном наконечнике виднелись кусочки розового мяса и несколько серых, отдающих в рыжину, волосков. Гильом Каль потрошил зверька и что-то весело приговаривал. Но рыцарь молчал. Он не проронил ни слова. Он сидел неподвижно и, не отрываясь, смотрел на огонь, словно там, среди пляшущих языков пламени, видел свою судьбу.
* * *
Стратонов шел в родное отделение милиции с нехорошим чувством. Конечно, кое-что он успел сделать, но не слишком много. Если начальник прямо с утра потребует отчета, то Стратонов будет выглядеть очень бледно.
Вчера, после того, как он покинул деканат, Стратонов полчаса прождал автобуса на остановке. Затем еще полчаса трясся в этом пыльном ящике на колесах, провонявшем бензином, пока не доехал до дома.
В небольших городках автобусы ходят редко. Метро, троллейбусов и трамваев попросту нет – это вам не Москва и не Питер. Ну, а ловить такси… Такую роскошь он себе позволить не мог. Точнее, он-то мог – но не его зарплата.
И, главное, что обидно. По телевизору показывают кучу криминальных сериалов, где действие происходит в небольших городках. И почему-то там все милиционеры безнадежно коррумпированы: ездят на "БМВ" или "Мерседесах", в каждом кармане – по мобильному, а дома ящики комода ломятся от пачек "зелени". Вроде как взятки берут за всякий чих. За любое закрытое дело.
А тут? С кого брать? Организованной преступностью в Александрийске и не пахло. Видимо, ей тоже не хватало денег, чтобы правильно организоваться. Так: одни заезжие гастролеры, которых, к счастью, удавалось быстро выловить. Да еще бытовуха.
Ну что он может взять с того зэка, который проломил голову отцу своей сожительницы? Кукушку от часов? Больше нечего. Сами часы уже давно не ходят, а пресловутая гиря приобщена к материалам дела в качестве вещественного доказательства.
Да что уж там говорить, если сам Блинников ездил на старой "шестерке", которую каждое лето разбирал по винтику и собирал заново, пытаясь продлить недолгий "вазовский" век? А, ерунда все это. Наверное, поэтому Стратонов и не любил смотреть сериалы.
А вот картошечку в сметане, да с малосольным огурчиком, да с сосисками, которые мама умудрялась жарить так, что возникало впечатление, будто они действительно сделаны из мяса – это Стратонов любил. Поэтому и поехал домой обедать.
Правда, он проклял все на свете, и в первую очередь – свою лень. Автобусный маршрут – один из четырех, бывших в Александрийске – пролегал окольными путями, к тому же остановки были на каждом шагу. За это время он бы уже давно добрался до дома пешком. Так нет же, польстился на бесплатный проезд. Погорячился. Если бы он пошел от деканата пешком, то пообедал бы на полчаса раньше. Лень! Нормальная человеческая лень.
Он дал себе слово с этим бороться. И приступил к делу немедля – едва допил кисель. Улегся на диван и попросил маму разбудить его через полчасика.
Он проснулся сам – через час. Половина восьмого. Так. Полчаса быстрой ходьбы до университета, там час, полчаса обратно. Нет, так можно и сгореть на работе. Завтра. Все – завтра. "Утро вечера мудренее". Это же – народная мудрость. Значит, надо ей следовать. Так он и поступил.
А сегодня, шагая на работу, он испытывал муки совести. "Но ничего, – решил Стратонов. – Меняться никогда не поздно. Прямо с сегодняшнего дня и начну".
Он открыл дверь отделения и вошел. Но не успел сделать и пары шагов, как услышал голос дежурного:
– А! Наконец-то! Шерлок Холмс идет по следу! У меня для тебя новости.
– Что случилось? – Стратонов почувствовал, как в низу живота все сжалось. – Какие новости?
– Разные: плохие и хорошие. Ты какие предпочитаешь?
– Предпочитаю хорошие. Но, видимо, придется выслушать и те, и другие.
– Это уж точно, – дежурный кивнул. – Придется.
– Ну?
– Третье заявление о пропавшей девушке, – дежурный протянул ему лист бумаги.
– Марина Дроздова? Знаю, – к этой новости Стратонов был готов: ведь он сам послал сюда носатую коротышку с лицом, усеянным темными веснушками.
– О-о-о! – в голосе дежурного слышались одновременно удивление и разочарование: оттого, что не удалось поддеть молодого коллегу. – Значит, следствие даром времени не теряет?
Стратонов поднял палец и прищурился.
– И находится на единственно правильном пути.
– А, ну да, ну да! – в голосе дежурного сквозила ирония.
Стратонов поднял брови.
– Дальше что? Какая еще новость?
– Вчера приходила твоя заявительница, – дежурный бросил взгляд на листок бумаги, лежавший перед ним. – Юлия… Рубцова. Красивая такая заявительница! Советую тебе наладить с ней тесный контакт. В интересах следствия, разумеется.
– Ближе к делу! – оборвал его Стратонов.
– Привела с собой какого-то парня. Утверждает, что он свидетель похищения.
– Похищения?!
– Ну да. Якобы этот парень видел, как похитили ее соседку. Хотела рассказать обо всем тебе, но… Ты в это время, наверное, шел по горячим следам.
– Чуть не обжегся, – подтвердил Стратонов.
Он взял у дежурного заявление коротышки. Надо завести новое дело. Хотя, как знать – не исключено, что все эти дела скоро придется объединить в одно. Почему-то он чувствовал это.
Стратонов нагнулся к окошечку в плексигласе и спросил вполголоса:
– Шеф на месте?
– Еще не приехал. Но, – дежурный развел руками, – никаких звонков не поступало. Наверное, просто задерживается.
– Начальство. Ему положено. Хорошо. Я пока буду у себя, – Стратонов кивнул дежурному и направился к лестнице.
– Лады.
В кабинете Стратонов сел за стол и разложил заявления перед собой. Что-то не давало ему покоя. Что-то такое, на что он обратил внимание еще вчера, но так и не сообразил, что именно.
В пропажах этих девушек была одна общая деталь. Незначительная, прямо к самим исчезновениям не относящаяся. Однако она заставила Стратонова насторожиться.
И вот ведь какая странная штука получается: у него пока нет ни одной путной версии загадочного исчезновения, но ДЕТАЛЬ… Скорее всего, просто мелочь – не дает покоя.
– Следствие находится на единственно правильном пути, – задумчиво повторил он фразу, растиражированную во множестве фильмов про милицию. Это звучало смешным штампом. Да что звучало? Это и было штампом.
Он попытался вспомнить, когда у него возникло это ощущение?
В деканате. Да. Вчера, в деканате. Причем – именно в историческом деканате. Чем же он отличался от физического и мехматовского?
Ну, пожалуй, только степенью экзальтированности тамошней секретарши. Больше ничем. Эта дама так голосила, что, увлекшись, подсунула ему не ту папку.
Не ту папку… С личным делом однофамилицы пропавшей. И все? В этом заключается все отличие?
Стратонов встал и заходил из угла в угол.
– Тараскин! Сядь! Не мелькай перед глазами, как маятник! – сказал он себе голосом Жеглова. Постоял на месте и снова стал шагами измерять свой кабинет по диагонали.
"Черт! Неплохо, да? Это должно войти во все учебники по криминалистике. Опер, вместо того, чтобы выработать плодотворную версию, уцепился за какую-то бумажную… Какую-то… Бумажную… Что? Оплошность? Если бы знать, что…".
Он разозлился на себя и собственную тупость. "Надо снова пойти в деканат, может, на месте разберусь, что к чему. Еще раз посмотрю все папки, а лучше… А лучше сделать выемку документов. Но, – он покачал головой, – в ректорате завопят, как это, в разгар вступительных экзаменов вы забираете личные дела абитуриентов? Нет. Потребуется помощь Блинникова. Его санкция. А для того, чтобы получить его санкцию, надо предоставить обоснование. А еще лучше – какие-то результаты. Пусть минимальные, но результаты. Как ни крути, я должен сейчас навестить Юлю и еще раз зайти в деканат. Да. Вот так я и поступлю. Сначала в общежитие, потом – снова в деканат".
Стратонов запер в сейф заявление об исчезновении Марины Дроздовой и отправился в общежитие.