Пинт чувствовал, что он должен что-то сделать. Должен с чего-то начать. В его руках была тайна; она пока не собиралась открываться, но… Но ведь это просто глупо – сидеть и ждать, пока ТЕТРАДЬ соизволит ему что-то объяснить.
– Ну так и положим на них хозяйские длани! – уверенно сказал рыцарь, увидев за обрезом дальнего леса две горы, похожие на женские груди.
У рыцаря не было сомнений: он знал, что делать. В отличие от Пинта.
Оскар стряхнул пепел на пол; он посидел еще немного на диване, затем встал, пошел в ванную и выкинул короткий окурок в унитаз. Он включил холодную воду и умылся. Вытер лицо, посмотрел на себя в зеркало…
С той стороны, из зазеркалья, на него смотрел очень усталый человек. Как ему показалось, пожилой. Именно это лицо он уже видел однажды – пять лет назад, в домике для персонала. В больнице Горной Долины.
На мгновение Пинт увидел длинный белый шрам. Он начинался от угла левой брови и тянулся через всю щеку, заканчиваясь небольшой вмятиной на подбородке. Секундное видение было таким явственным, что он поднял руку и ощупал лицо. Нет, наваждение прошло. Конечно же, никакого шрама не было. Это просто…
"Отголоски сна, вторгающегося в реальность".
Он застыл на месте, глядя на себя в зеркало. Через него словно проходили два независимых потока жизни; один – реальный, сегодняшний; в нем был продавленный диван, пустой живот, старина Джек и – исчезновение Майи. А второй… Он приходил откуда-то издалека; в нем был рыцарь – большой, сильный, красивый, не раз видевший смерть, беззубо ухмылявшуюся за плечом, но не веривший в нее; рыцарь со своим седовласым спутником; рыцарь, с каждой минутой все более и более приближавшийся к двум горам, похожим на женские груди. И – что самое странное – этот, второй, поток, был не менее реальным.
Потоки не сливались друг с другом, но они проходили через одну и ту же точку – ТЕТРАДЬ. Отныне вся жизнь Пинта была подчинена служению ТЕТРАДИ, и эта же самая ТЕТРАДЬ была связана с его сном.
Нет, Пинт не знал об этом наверняка, но он это ЧУВСТВОВАЛ – всем своим существом, и доверялся этому чувству, – словом, вел себя так, как обычно ведут люди во сне.
Сне, который постепенно смыкался с реальностью.
"Я должен, – подумал Пинт, пытаясь поймать ускользающую мысль, – я должен что-нибудь узнать про ТЕТРАДЬ. Да!".
До сих пор эта мысль не приходила ему в голову. Пинт боялся тетради; он ее просто хранил. "Нельзя отдавать!" – вот и все, что он про нее знал. Но сейчас…
Оскар прошел на кухню, порылся в пустом холодильнике.
– Джек! – грустно сказал он, и пес прибежал, с надеждой заглядывая ему в глаза. – Джек… Похоже, "чудо голодания" продолжается. Но разве это то, из-за чего стоит переживать?
Он закрыл холодильник, пошарил в шкафчике и достал оттуда кусок черствого черного хлеба.
– Как тебе это?
Пес недоверчиво обнюхал хлеб и отвернулся.
– Как хочешь… Тогда я сам, – Пинт положил хлеб обратно в шкафчик. – Ты вот что, друг… Охраняй. А мне еще надо кое-куда сходить.
Он надел кроссовки, захлопнул дверь и вышел на улицу.
– Наверное, пора, – сказал он себе. – Может быть… И даже – скорее всего – я поступаю неправильно, но… Я не вижу другого выхода.
Он пожал плечами, поддернул джинсы и отправился в университетскую библиотеку.
* * *
Стратонов быстро шагал по Дирижабельной улице. Его переполняло сознание собственной значимости и ответственности.
Это дело – каким бы странным и безнадежным оно ни казалось – тем не менее, было его первым крупным делом. Это одновременно и пугало и подстегивало Евгения.
Начальник, Блинников, взял серию загадочных исчезновений (они пока опасались говорить – "похищения"; обычное профессиональное суеверие) под свой личный контроль и даже обещал выделить кого-нибудь в помощь, когда коллеги выйдут из отпусков.
Стратонов понимал, что это означает; конечно же, не ему кого-нибудь выделят в помощь, а он станет выполнять указания старших коллег – потому что все его коллеги, как ни крути, были старшими. А пока – у него оставался еще день… Максимум – два, когда он сможет проявить личную инициативу.
Дежурный, быстро связавшись с информационным центром ГИБДД, "пробил" номера машины, о которой рассказал нежданный свидетель Павел Синицын – парень с конским хвостом на голове. Человек, которому милая Юля отдавала предпочтение. Пока.
"Пока!" – повторил про себя Стратонов и нащупал в кармане листок с адресными данными. Согласно им серая "Волга" ГАЗ-24 принадлежала Виктору Борисовичу Кирееву, профессору с кафедры молекулярной биологии Александрийского университета.
Конечно, это все могло оказаться пустым пшиком – вероятно, престарелый ценитель девичьих прелестей просто назначил свидание юной сумеречной фее… "Правда, – оборвал себя Стратонов, – эта фея отсутствует уже два дня. Что-то я сомневаюсь, что профессора может хватить на два дня". Как бы то ни было, любая версия заслуживала внимания, даже самая неправдоподобная. Проблема в том, что правдоподобных как раз и не было. Ни одной.
Стратонов поморщился. Какую бы гипотезу он ни построил, она почему-то непременно имела сексуальную подоплеку. То мифический публичный дом, то баловство с седовласым (или лысым, сейчас увидим) профессором. Евгению даже стало немного неловко от того, что ничего другого в голову не приходило. "Вот вам и Фрейд! Может, это потому, что у меня нет постоянной женщины?".
Мама давно твердила, что пора жениться. Наверное, так оно и есть. Вполне возможно, что Стратонов бы так и поступил, но…
История с Натальей его сильно напугала. Наивному Евгению (тогда – просто Женечке) казалось, что у них – прекрасная, возвышенная, взаимная любовь… А на самом деле – Наталье нужна была только Александрийская прописка. И она бросила его незадолго до свадьбы, не задумываясь, когда на горизонте возник аспирант с мехмата, получивший приглашение на работу в Америке. Она так и сказала: "Ты хороший… Добрый… Но… Ты ведь – всего-навсего студент. Что я с тобой увижу? Ничего. Пойми, для создания семьи мало быть только хорошим. Мужчина должен…", и последовала долгая проповедь на тему, что мужчина должен. Всякий раз, вспоминая об этом, Стратонов жутко на себя ругался – за то, что стал выслушивать эту дуру.
Нет, он даже не особенно прислушивался. Ему нравился ее голос, а над смыслом слов он не задумывался, но… Он все видел в ее голубых глазах. Раньше этот цвет казался ему самым теплым и прекрасным, но в тот день он понял, что голубой – очень холодный цвет. В конце концов, у львов тоже красивые глаза, но несчастная зебра, которой ломают хребет одним ударом мощной когтистой лапы, думает об этом меньше всего.
Они расстались. Точнее, она его выбросила. За ненадобностью.
С тех пор несчастному Стратонову все время казалось, что девушки смотрят на него не слишком искренне. Скорее, расчетливо.
А те девушки, с которыми его знакомила мать… Они были хорошими, милыми, домашними, но они были такими же травоядными, как и он сам. А Стратонову почему-то больше нравились хищницы. Видимо, зебра, погибая, все-таки чувствует на себе действие этих чар. Этих холодных, прекрасных, убийственных глаз. О-о-о! Наверняка да!
Возможно, именно поэтому ему так понравилась Юля. В ней было и то и другое: неторопливая милая обстоятельность домашней женщины и скрытый, но легко угадывавшийся инстинкт хищницы.
"Домашняя тигрица", – подумал Стратонов; ему почему-то казалось, что такие бывают.
Он поддернул пиджак. Сегодня – для солидности и безопасности – он прихватил с собой пистолет. Но ведь не будешь таскать оружие на глазах всего честного народа; поэтому Евгений надел костюм и теперь жутко в нем парился.
Он посмотрел на номер ближайшего дома: Дирижабельная, 28. Профессор Киреев, владелец серой "Волги", жил в доме номер 32.
Стратонов замедлил шаг, пытаясь отдышаться. Опер – лицо официальное, значит, он должен производить впечатление. Евгений достал из кармана платок и вытер пот со лба. Кобура приятной тяжестью ткнулась в ребра.
"Вот сейчас все решится", – подумал Стратонов. Воображение быстро нарисовало нужную картину: злодей-профессор, поняв, что его замысел раскрыт, начнет отстреливаться, но только шансов выйти победителем из схватки с грозой бандитов, Евгением Стратоновым, у него, конечно же, не будет. Ни единого. И в конце дня, под вечер, Евгений вернет пропажу подруге. Небрежно улыбнется: мол, ничего особенного. Работа такая…
Он прошел еще сотню шагов и на углу пятиэтажного кирпичного дома сталинской постройки увидел табличку "Дирижабельная, 32". Евгений расстегнул пиджак и решительно вошел в подъезд.
Профессор Киреев оказался маленьким сухоньким старичком. Редкие седые волосики на голове выглядели, как тополиный пух.
– Виктор Борисович? – спросил Стратонов своим самым официальным тоном.
– Да, – ответил старичок.
– Я – из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович. Скажите, могу я задать вам несколько вопросов?
– Да, молодой человек… Конечно. Не угодно ли вам пройти в комнату?
Стратонов проигнорировал его приглашение.
– Скажите, пожалуйста, где сейчас находится ваша машина? – он достал из кармана листок, хотя все помнил наизусть. – "Волга" ГАЗ-24, серого цвета, государственный номер 09–59 АГУ?
– Как где? – недоумевающе спросил старичок. – В гараже.
– Не могли бы вы мне ее показать?
– Ну… – Киреев развел руками. Из кухни доносился чад – судя по всему, там что-то жарилось. – Разумеется, могу. Это срочно?
– Да, – веско сказал Стратонов. – Очень срочно.
– А что случилось?
– Покажите, пожалуйста, машину, – с мягким нажимом повторил Стратонов.
Профессор с тоской оглянулся на кухню.
– Сейчас.
Минуту его не было, и Евгений терпеливо ждал.
Затем Киреев вновь появился в прихожей, накинул на себя легкую куртку и снял ключи, висевшие на гвоздике рядом с вешалкой.
– Пойдемте. Если вас это так интересует…
Они спустились во двор.
– Гараж там, на Первомайской… Это недалеко. Если честно, я в последнее время почти не пользуюсь машиной. Только по выходным…
– Она на ходу?
Старичок обиженно покосился.
– Она в отличном состоянии. Лучше новой.
– М-м-м… – непределенно промычал Стратонов.
– Не можете в это поверить? Грех, простительный для молодости. Вы слишком рано списываете стариков со счетов, молодой человек, – профессор погрозил Стратонову пальцем.
– Ну почему же? Я вам верю, – Стратонов снисходительно пожал плечами, и это разозлило старичка еще больше.
– Так в чем же дело? Откуда у милиции такой интерес к моей машине?
– Работа такая – всем интересоваться.
– Не хотите говорить?
– Пока рано.
Они подошли к гаражу, и Киреев, дважды повернув ключ в замке, распахнул ворота.
– Пожалуйста! Вот она!
Это напоминало неудавшийся цирковой трюк. Стратонов через плечо старичка заглянул в огромное черное чрево кирпичного гаража ("приблизительно шесть моих кабинетов, вместе взятых", – почему-то подумалось ему) и не увидел ничего, кроме трехлитровых банок с помидорами и огурцами, тускло поблескивавших на полках у противоположной стены гаража.
Евгений кашлянул.
– И где же?
Старичок растерянно захлопал ресницами; казалось, еще немного, и он начнет протирать глаза, причитая: "Куда же она подевалась? Ведь только вчера…".
Машины не было. Стратонов не видел необходимости детально осматривать гараж и заглядывать в погреб, чтобы убедиться в этом.
Киреев стоял и беззвучно шевелил дрожащими губами. Внезапно он словно очнулся и тонким писклявым голоском воскликнул:
– Украли!
– Может быть, и украли, уважаемый профессор… – Стратонов со значением взглянул на старичка. – Вспомните, когда вы открывали гараж в последний раз?
– Я… Я… – старичок что-то прикидывал в уме. – Сегодня четверг… Значит, в воскресенье… Получается, четыре дня назад.
– Угу, – Стратонов кивнул. – Не могли бы вы уж заодно припомнить, что делали позавчера вечером? Во вторник, с двадцати до… Скажем двадцати двух ноль-ноль.
– Почему же не могу? – нахмурился Киреев. – Мы играли в преферанс.
– Кто "мы"?
– Я, академик Кудрявцев, заведующий кафедрой высшей математики, и декан факультета биологии Трухан Эдуард Сергеевич. Я это прекрасно помню, потому что был в крупном выигрыше. Четырнадцать рублей шестьдесят копеек, если быть точным. Учитывая то, что мы играли по десяти копеек вист, это совсем немало.
Евгений улыбнулся. Преферанс был самой популярной игрой в университете. В него играли все. Деньги, кочевавшие из кармана в карман на территории университетского кампуса, в сумме превосходили годовой бюджет Александрийска.
Сто сорок шесть вистов – это хороший результат. "Наверняка писали пулю до двадцати", – подумал Стратонов. Он напустил на себя строгий вид и спросил:
– Они могут это подтвердить?
– Вы сомневаетесь, что они умеют говорить? – встречным вопросом ответил профессор.
– Хорошо.
– Так что же произошло? – недоумевал Киреев. – Почему вас так интересует моя машина?
– Потому что… у нас есть основания полагать, что ваша "Волга" была использована в преступных целях.
– Оп-па! – старичок хлопнул себя по лысине и принялся сосредоточенно ее чесать. Стратонов подумал, что еще немного, и пух разлетится, как от порыва ветра. – И что же мне теперь делать?
– Вам надо пройти в отделение и составить заявление о краже личного транспортного средства. Причем сделать это по возможности быстрее.
– Да? – рука, терзавшая лысину, немного успокоилась. – Да-да, конечно.
– И вот еще что… Виктор Борисович, вы не собираетесь никуда уезжать? Возможно, мне потребуется поговорить с вами…
– Нет, я до сентября буду в городе.
– Это хорошо.
Стратонов подошел к замку. Насколько он мог судить, никаких следов взлома. И отмычку наверняка подобрали грамотно – во всяком случае, она не повредила замок, ведь Киреев открыл его очень легко.
– Отойдите, пожалуйста, от света, – попросил он профессора и шагнул в гараж. Конечно, надеяться на то, что на бетонном полу останутся какие-нибудь следы, не приходилось, но Стратонов тем не менее облазил весь пол. И не нашел ничего. – М-да-а-а…
"Все непросто. Допустим, он говорит правду, и машину у него действительно украли. Тогда… Какой это след? Никакого. Можно объявить "Волгу" в розыск, но что толку? Прошло уже два дня. Думаю, она сейчас далеко отсюда".
Все же он принял это к сведению, как первоочередное розыскное мероприятие. Правда… чересчур запоздавшее.
– Я иду в отделение, Виктор Борисович. Вы со мной?
Профессор пожал плечами.
– Я… чуть попозже. Зайду домой, переоденусь.
– Хорошо.
Стратонов развернулся и зашагал обратно – к себе.
Он шел и размышлял. Облик профессора никак не соответствовал словесному портрету, составленному со слов Павла Синицына. Киреева можно было сбросить со счетов. Правда, не исключено, что он предоставил злоумышленнику свою машину, но… Стратонов почему-то думал, что это не так. Уж больно благообразный был у профессора вид.
Скорее всего, машину действительно украли. Но тогда это означало… тупик. Очередной тупик, в который он угодил по собственной воле.
Нет, надо было придумать что-то еще. Какую-нибудь конструктивную идею. Пока он не мог ее найти, но понял, что должен: стоило ему только вернуться в отделение и увидеть встревоженные глаза дежурного. Дежурный сидел в своем "аквариуме", и через толстый мутный плексиглас Стратонов разглядел стандартный лист бумаги, лежавший на столе.
От предчувствия чего-то недоброго заныло в животе.
Дежурный, заметив его, взял лист со стола, и еще до того, как он произнес хотя бы слово, Стратонов знал, что он сейчас услышит.
"Пятая! Уже пятая!". Он почувствовал, как дрогнули и подогнулись ноги.
Евгений подошел к "дежурке". Сидевший за пультом старший лейтенант нажал на кнопку селектора и сказал:
– Валерий Иванович! Он здесь!
В ответ раздался хриплый бас Блинникова:
– Срочно ко мне! – и Стратонов, подхватив листок с заявлением, помчался на второй этаж.
* * *
Пинт остановился перед университетской библиотекой. Это здание, расположенное в северо-восточном углу кампуса, было самым старым из всех. Насколько знал Пинт, библиотека стояла в Александрийске всегда, а позже вокруг нее были построены учебные корпуса.
Приземистое двухэтажное здание в виде большой буквы "П" охватывало усыпанную гравием площадку с маленьким фонтанчиком посередине.
Фонтан давно уже не работал, но, тем не менее, поражал глаз утонченностью замысла и изяществом отделки. В центре небольшой бронзовый купидончик, позеленевший от времени (и, возможно – от тоски), держал в руках чашу в виде половинки жемчужной раковины. На дне бассейна кое-где виднелись застоявшиеся мутные лужицы. В лужицах плавали размокшие фантики от конфет и жевательной резинки.
Пинт ступил на гравий; мелкие камешки тревожно хрустнули под ногами.
Внезапно он почувствовал себя бредущим в темноте огромной мрачной пещеры; он двигался на ощупь, не зная нужного направления. Решение придти в библиотеку возникло мгновенно, оно не было продиктовано какими-то глубокомысленными соображениями, скорее, наоборот – Пинт действовал, подчиняясь минутному импульсу, не вполне осознанному порыву.
Именно здесь, в библиотеке, он пять лет назад встретил Лизу и впервые услышал от нее про тетрадь. С тех пор он больше не заглядывал сюда, словно боялся встречи с призраками прошлого. Но ведь… Разве в этих словах не было правды? Как еще можно назвать девушку, явившуюся ему спустя десять лет после своей смерти? Девушку, оставлявшую для него ЗНАКИ, которые он сумел прочесть? Сумел, потому что отбросил скучную рациональную часть сознания и ДОВЕРИЛСЯ.
Так же и сейчас – он доверился тихому голоску, звучавшему в его сердце; и этот голос привел его в библиотеку.
Он поймал себя на мысли, что, вздумай он анализировать создавшуюся ситуацию, то непременно потерпел бы поражение. Как можно было увязать все воедино: сон о неведомом средневековом рыцаре (который вовсе не был таким уж страшным сном, но все же – пугал), таинственные и – вместе с тем – казавшиеся совершенно будничными исчезновения девушек, и тот магический сверток, который он был обречен хранить до конца…?
"До конца чего? – перебил себя Пинт. – Хороший вопросик! Наверное, правильно будет сказать – до самого конца".
Он дошел до крыльца и на мгновение задержался перед массивной дубовой дверью с медным кольцом вместо ручки.
Библиотека была какая-то… Притихшая. Опустевшая. Обычно здесь все было не так. Стайки студентов, угрюмые аспиранты, утомленные преподаватели и множество влюбленных парочек, уютно расположившихся на лавочках в скверах. Но сейчас…
Пинт оглянулся. Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним.
Он никого не увидел и отнес все на счет разыгравшегося воображения и расшатанных нервов. Он взялся за кольцо и потянул на себя толстую дверь, ответившую тягучим скрипом давно не мазаных петель.
Пинт переступил порог и оказался в прохладном полутемном вестибюле. От этого ощущение пещеры только усилилось. Он передернул плечами и пошел вперед.
Кроссовки еле слышно шуршали по начищенному блестящему полу.