Ксюша испустила шумный вздох облегчения – будто грузовик наехал на баскетбольный мяч. Юля отстранила ее и взялась за дверную ручку.
– Не волнуйся, подруга! У нас – надежная охрана.
Она посмотрела на обмякшее, словно незастывшее желе, лицо соседки и не удержалась: нахмурила брови и произнесла замогильным голосом:
– А может, он и есть самый главный злодей?
Ксюша взвизгнула и в два прыжка очутилась на кровати, а Юля, улыбнувшись, потянула за ручку двери.
* * *
Пинт шел домой, почти не разбирая дороги. Он понимал, что с его стороны было не слишком-то вежливо так поспешно распрощаться со Стратоновым – особенно после того, как он сам навязался ему в помощники. Но, с другой стороны, он понимал, что в общежитии ему больше делать нечего. По крайней мере, до утра.
Похищения девушек – он очень надеялся на это – должны были прекратиться. Пропал эффект таинственности и внезапности. Он, сам того не ожидая, сумел вовремя ПРЕДУПРЕДИТЬ о намеченных жертвах, и теперь НЕКТО, увидев, что его коварные планы раскрыты, должен был затаиться. Или нет?
Оскар знал, что он получит ответ – в самое ближайшее время. Он даже знал, ОТКУДА он получит этот ответ.
ТЕТРАДЬ – вот что было средоточием ответов на все вопросы. Правда, приходилось признать, что ответы эти приходят к нему в несколько странной форме, но… Грех жаловаться. Да и на что тут пожалуешься? Только на то, что не готов правильно прочесть все ЗНАКИ, заключенные в магическом рукописном тексте.
Пинт поднялся на второй этаж и вошел в квартиру. Джек приветствовал его радостным повизгиванием.
– Не передумал? – спросил Оскар.
Пес завилял хвостом, и, наверное, это должно было означать, что теперь и черствый кусок черного хлеба кажется Джеку вполне привлекательным ужином.
Пинт достал кусок из хлебницы, разломил пополам и бросил псу.
– Все честно, приятель. Грызи. И сразу спать. Завтра утром нам потребуются силы. К тому же – знаю по собственному опыту, что голод легче переносить во сне.
Он медленно сжевал свою половину, запил остывшим чаем, стоявшим на подоконнике, и, не умываясь, лег спать.
Пинт думал, что будет долго ворочаться в кровати, но все произошло совсем наоборот. Едва он успел стянуть футболку и джинсы, лечь на кровать и уткнуться в подушку, как провалился в тяжелый, густой сон, словно спустившийся откуда-то с потолка.
Он даже не успел ни о чем подумать – просто уснул, и все.
* * *
Оранжевые отблески рассветного солнца осветили яркую зелень травы. Головешки, оставшиеся от костра, были присыпаны пушистым белым пеплом.
Гильом Каль открыл глаза и потянулся, по-стариковски хрустнув суставами. Седло, которое он положил под голову, тонко заскрипело.
Гильом откинул попону, служившую ему походным одеялом, перекатился на живот и встал на четвереньки.
Некоторое время он смотрел на своего господина, пытаясь угадать, спит рыцарь, или уже нет. Он смотрел долго – минуту, две, три, прислушиваясь к ударам своего сердца. Черты лица рыцаря оставались неподвижны.
Тогда старик осторожно поднялся на ноги и, тихо ступая, стал подкрадываться к рыцарю. Он, не отрываясь, смотрел на хозяина, не сводя с него глаз с пожелтевшими, словно у старого волка, белками.
Его сухие губы раздвинулись в хищной ухмылке, обнажая изрядно поредевшие и почерневшие зубы.
Гильом Каль потянулся к поясу. Узловатые пальцы крепко обхватили рукоять ножа. До рыцаря оставалось не более двух шагов.
Гильом глубоко, но бесшумно вздохнул и занес широкое блестящее лезвие над собой. Он целил в незащищенную шею.
Рыцарь спал, не снимая доспехов; он только ослабил сыромятные ремни, стягивающие грудную и спинную половины.
Старик на мгновение застыл. Что-то, похожее на жалость и одновременно – боль, промелькнуло в его глазах. Было видно, что он очень не хотел того, что собирался сделать. Но потом Каль решился.
Он мягко спружинил ноги в коленях и резким скачком рванулся вперед. Смертоносная сталь по кратчайшему пути понеслась вниз, грозя поразить мягкую плоть.
Его тело изогнулось в полете изящной дугой; до тела господина оставалось не более локтя…
Но еще до того, как нож ударил в хитросплетения шейных мускулов, рыцарь молниеносным движением перекатился в сторону и в следующее же мгновение оказался на ногах, сжимая в руке меч.
Гильом Каль не успел среагировать; широкое лезвие по рукоять вошло в землю в каких-нибудь трех вершках от седла рыцаря – ему оно тоже заменяло подушку.
Затем де Ферран, коротко размахнувшись, пнул старого слугу в плечо; тяжелый удар, нанесенный сапогом из толстой оленьей кожи, перевернул Каля на спину. Гильом пробовал защититься ножом, но его хозяин был проворнее.
Меч, со свистом разрезав свежий утренний воздух, отсек кончик седой пряди над левым ухом и замер, уткнувшись острием в сморщенный кадык Гильома.
Рыцарь провел рукой по лицу, стряхивая остатки сна.
– Ваша Милость! – заскулил Каль. – Не пора ли нам прекратить эти забавы? Чую я, что однажды ваша рука дрогнет, и вы убьете своего преданного учителя.
Рыцарь усмехнулся, подбросил меч, перехватил его за лезвие у самой гарды и, не глядя, отправил оружие в ножны.
– Молодец, старик! – похвалил он Гильома. – Сегодня ты почти достал меня.
– Сир, – Каль, пошатываясь, поднялся на ноги. Он держался за ушибленное плечо. – Даже тысяча злобных сарацин не смогли этого сделать. Куда уж мне, в мои-то года? Помнится, лет двадцать назад рука моя была быстрее, и она отыскивала Ваше ухо прежде, чем Вы могли увернуться. А сейчас? Зачем же Вы мучаете меня понапрасну?
– Понапрасну, Гильом? – рыцарь покачал головой. – Нет. Я должен быть готов к бою – даже во сне. Завтра постарайся быть быстрее. А лучше – напади ночью, когда встанешь облегчиться.
– Ну уж нет, сир. Или воевать, или облегчаться. Негоже совмещать эти занятия – даже мне, простолюдину.
Рыцарь, довольный, улыбнулся.
– Похоже, нас ждет хороший денек, старый мой дурень Гильом! Не взыщи, что нанес ущерб зарослям на твоей голове.
– Да уж, – пробормотал Каль. – Кручиниться не след – отрастут еще. Может, в следующий раз Вы меня заодно и побреете?
Они рассмеялись: рыцарь – заливисто и звонко; Каль – скрипучим дробным смехом. Де Ферран шагнул вперед и раскинул руки для объятия.
Он положил мощные длани Гильому на плечи и прижал старика к себе.
– Конечно, побрею, мой верный пес!
И в этот самый момент Каль, перевернув нож, ловко ткнул тупой рукоятью рыцарю между ребер. Если бы он ударил лезвием, то попал бы прямиком в сердце.
Тот нахмурился.
– Это было низко, Каль! Можно убить врага, спящего с оружием в руках, но…
Каль отстранился от него, отступил на шаг и почтительно поклонился.
– Сир! Поверьте, мне еще есть чему Вас научить. Смерть с оружием в руках – самое простое и предсказуемое, что может предложить нам Рок. Чаще всего нас убивают те люди, которым мы доверяем свою судьбу. И чаще всего они наносят смертельный удар неожиданно; во время дружеских – или любовных – объятий. Берегитесь, сир! Вы благородны, но простодушны. А у Жизни нет правил; есть лишь пути, и все они ведут в могилу. Единственное, о чем я неустанно прошу Господа – чтобы Ваш путь был как можно длиннее.
Рыцарь в задумчивости посмотрел на наставника.
– Если бы ты любил меня так, как говоришь, то попросил бы у Бога другое – чтобы мой путь был славным.
Налетевший порыв ветра развеял седые волосы Каля; казалось, даже послышался еле различимый шорох, словно качался сухой камыш. Мудрое лицо старика покрыла сеть глубоких морщин.
– Жизнь без Славы, Господин – это все-таки Жизнь. А Слава без Жизни – лишь пустой звук. Тяжесть позора – да не случится этого никогда! – не обременит Вашего Букефаля, а пустое седло переломит его спину в два счета.
Рыцарь нахмурился.
– Ты… Ты неправ, старик. Каждый должен проживать свою Жизнь сообразно своему титулу. Благородному кавалеру не пристал бесславный конец.
– К чему упражняться в риторике, мой Господин? Я всего лишь простой смерд. Люди благородного звания, подобные Вам, полагают, что смысл Жизни в ее конце, и тем самым грешат против Всевышнего, намеренно приближая кончину ради пары красивых слов. А что, если некому их будет произнести над Вашим охладелым телом? Что, если никто и не увидит, сколь славной была Ваша гибель?
Рыцарь испустил короткий смешок; несколько принужденный, как показалось Калю.
– А ты? Разве ты этого не увидишь? Разве ты не сложишь обо мне легенды и песни?
Гильом покачал головой.
– Нет, сир. Я умру раньше Вас. И – за Вас. Но, сдается мне, Создатель спросит: "Дурень Гильом, тупой, как плоская рыба камбала. Я привел тебя в этот мир, чтобы ты успел им насладиться. Так зачем же ты так спешил на встречу со Мной?".
– И что ты Ему ответишь?
Каль вздохнул.
– Еще мне сдается, сир, что Он этого не спросит. Потому что за грехи моей молодости попаду я прямиком в ад, где черти будут до скончания мира поджаривать меня на огромной сковородке. Но ведь, сир… Торопиться в гости к нечистому – еще глупее, не правда ли? Вот по всему и выходит, что нужно цепляться за Жизнь до последнего вздоха, даже если зубы твои забыли вкус мяса, вялый уд – влажный плен лядвия, отороченного золотыми порочными кудрями, глаза – великую бесконечность звездного неба, уши – сладчайшую музыку кифар, а ноздри…
Рыцарь шумно втянул в себя воздух.
– Кстати, ты не чувствуешь запах дыма?
– Дыма, мой Господин?
– Ну да. Как будто ветер доносит дым далекого костра?
– Нет, сир, я не чувствую даже сладкий аромат зайца, коим мы собирались подкрепиться, прежде чем снова пуститься в далекую и неведомую дорогу…
– Доешь на ходу. Я не голоден, – отрезал рыцарь и пошел к стреноженным лошадям, пасшимся в некотором отдалении.
– Не голоден… – проговорил Каль. – О нет, сир. Вы голодны, но тот голод, что снедает Вас, утолить невозможно – кроме как своей собственной кровью. О Всемогущий! Давно я пью эту чашу, а дна все не видно. И пусть она горька, но сделай так, чтобы она никогда не иссыхала! Аминь.
Он отрезал заднюю часть испеченного на углях зайца и принялся осторожно жевать расшатанными гнилыми зубами.
– А тебе, ведьма, – это уже относилось к Красотке, – я хорошенько стукну сегодня в крутой бок – чтобы потуже затянуть подпругу. И не думай меня обмануть. Потому что я – твоя Судьба. А ее не обманешь.
Он двинулся следом за хозяином, бормоча на ходу:
– И за что ж меня так седлают? И Кто охаживает мои костлявые бока?
Сборы заняли не более десяти минут. Верный учитель и оруженосец туго затянул сыромятные ремни доспехов своего господина, оседлал Красотку (хитрой бестии достался обещанный тычок в живот, но не стал для нее неожиданностью, поэтому седло, как и в предыдущие дни, продолжало сползать набок) и, дожевывая на ходу заячью ногу, обреченно потрусил вперед.
Узкая дорога, проложенная в лесу, постепенно расширялась – по мере того, как они приближались к долине, зажатой двумя горами. Гильому Калю очень не нравилось, что в таком диком и безлюдном месте им встретилась дорога – явно рукотворного происхождения. С тех пор, как они в последний раз видели человеческое жилье, бледный серп луны успел умереть и заново родиться. Безусловно, эта земля была обитаема, но кому она принадлежала?
Доев заячью ногу и выбросив косточки, он снял с ремня арбалет и на всякий случай держал его наготове. Господин же, напротив, казалось, совсем не чувствовал никакого беспокойства. Он ехал гордо, с поднятым забралом, и, не таясь, во весь голос распевал непристойные тамплиерские песни.
Они быстро пересекли узкий перешеек леса, отделявшего просторный луг от горной долины. Подножия гор, прежде скрытые могучими деревьями, внезапно предстали перед ними во всем своем пугающем великолепии.
– Святый Боже! – хрипло прошептал Гильом Каль, едва последние дубы, словно чуткие часовые, расступились перед ними.
Издалека они видели только верхушки гор, но сейчас их изумленным взорам открылась их нижняя часть.
Обе горы – и правая, и левая – оказались по пояс изрезаны грубой и в то же время – самой искусной, какую только доводилось видеть Калю – резьбой. От середины и до верхушки они были нетронуты и хранили свой первозданный природный вид, но от земли и до середины были будто сложены из причудливых фигурок, изображавших животных и таинственных, неведомых даже книжнику Гильому, существ. Но не только – и даже не столько – это поразило Каля. Гораздо более удивительным было другое. Размеры этих фигурок.
То, что издалека виделось набором изящных статуэток, после получаса пути обратилось нагромождением исполинских глыб, каждая из которых была не меньше, чем дом.
Теперь хозяин и слуга поменялись ролями: Каль, раскрыв рот, глазел на дело рук неизвестных мастеров, а рыцарь, напрягая зрение и слух, с опаской косился по сторонам. Казалось, его совсем не интересовали каменные истуканы.
Громкий и властный оклик де Феррана заставил старого учителя забыть о восхищении, которое он испытывал при виде этих громад, и вернуться к действительности.
– Гильом!
Каль осадил Красотку и подскакал к хозяину.
– Да, Ваша Милость!
– Что ты на все это скажешь, премудрый мой спутник?
– О-о-о! – на лице Каля появилось выражение блаженства. – О-о-о, Ваша Милость! Я скажу, что никогда прежде не видел ничего более прекрасного. Воистину, я благодарен Судьбе за то, что сделала меня слугой такого человека, как Вы. Вы, Ваша Милость, войдете в историю, как первооткрыватель чудесных земель…
– Придержи язык, льстивый раб! Скажи лучше, нет ли у тебя никаких мыслей о том, кому может принадлежать эта чудесная земля? И не похожи ли мы на незваных гостей, вломившихся в чужую дверь?
Откровенно говоря, этот вопрос в не меньшей степени занимал и самого книжника.
– Мой Господин! – пустился в рассуждения Каль. – Спору нет, мои глаза не столь зорки, как Ваши, но я не заметил ни единого следа копыт на лесной дороге. Она, хоть и широка, но поросла густой и высокой травой. Стало быть, по ней давно уже никто не ходил…
Последовавшие слова рыцаря заставили его вздрогнуть.
– И никто не возвращался, – мрачно сказал де Ферран.
Гильом проглотил комок, вдруг вставший поперек горла.
– Мой Господин! – осторожно сказал он. – Земля эта подобна Эдему. Кругом цветут дивные травы, нежный аромат цветов наполняет свежий воздух так, что даже мои ноздри могут уловить его и насладиться им, а эти каменные исполины – не что иное, как творение ангелов Господних, ибо даже на Востоке, вотчине иноверцев, столь искусных в различных ремеслах, нам не приходилось встречать ничего подобного. Мудрено ли, что никто не хочет отсюда возвращаться?
– Как легко провести книжника! – с укором сказал рыцарь и покачал головой. – Только покажи ему то, что превосходит пределы его разумения, и он в твоих руках. Не то ли самое ты говорил на шумном торжище в Дамаске, когда фигляр в грязных лохмотьях показывал фокус с исчезающей жемчужиной?
Каль понурил голову.
– Тот фокус был просто ловкостью приспособленных для обмана пальцев. Каюсь, что оказался таким легковерным…
– А сейчас, Каль? Неужто ты и впрямь веришь, что Ангелам Господним больше нечем заняться, кроме как таскать каменные глыбы?
– Сир… Возможно ли, что уши мои слышат столь хулительные речи? Я много повидал на своем веку, но ни разу еще не встречал механизмов, способных соорудить такую пленительную и устрашающую красоту. Разве это не чудо? А творить чудеса подвластно только высшим силам.
Рыцарь усмехнулся. Порыв ветра расправил его бывший некогда белым, а ныне – покрытый грязью и зеленым соком травы плащ с нашитым алым крестом.
– Маловер! Неужели для того, чтобы уверовать, тебе обязательно нужны чудеса? По мне так наоборот. То, что Он всемогущ и все-таки не вмешивается в наши земные дела – это и есть настоящее чудо. Потому что на Его месте я давно бы поджарил кое-кого тугим пучком синих молний!
– Он любит нас всех, – кротко сказал Каль. – Мы все – дети Его.
– Детей тоже любят по-разному, – ответствовал рыцарь. – И почему-то хилых и убогих, бастардов и выблядков зачастую любят больше, нежели рожденных в законном союзе, освященном Господом.
– Неисповедимы пути Господни, – пробормотал Каль и перекрестился.
– Это все, что ты можешь мне возразить? – грозно спросил рыцарь, мощной дланью удерживая рвущегося вперед жеребца. – Нет, старик Гильом. По мне так если битва, то смертельная, если любовь, то навсегда, если Вера – то слепая…
– А неверие, сир? От Вашей слепой веры до неверия – один шаг. С закрытыми глазами так легко сделать этот шаг…
– Довольно, Гильом! Я не нуждаюсь более в твоих поучениях. Моя судьба – в руце Отца Небесного. Он ведет меня, а не ты. Скажи лучше – готов ли ты последовать той же тропой за хозяином?
Каль поклонился.
– Доблестный кавалер! Вы служите Господу, а я служу Вам. Какая еще нужна награда для преданного раба? Творец приводит нас в мир для того, чтобы мы исполнили свое предназначение. Я исполняю его уже много лет.
Рыцарь хищно осклабился.
– Тогда вперед, книжник! Или ты не видишь дым костра, поднимающийся вдали?
Каль сощурил старческие подслеповатые глаза, затянутые мутными катарактами.
– Вижу, сир. Но не тот ли это костер, на котором жгут всех истинно верующих?
– Ты не готов пострадать за Веру? – воскликнул рыцарь.
– Мне пока не приходилось за нее страдать. Вера вселяла в меня силу и успокоение, а страдать заставляли люди.
– Например, я?
– Вы – человек, сир…
– Прекрати пустую болтовню, Каль! – рыцарь ударил шпорами жеребца, и Букефаль взял с места в намет. – И будь наготове! – донеслось до книжника сквозь топот копыт.
– О Боже! – прошептал Каль. – Да неужели ж когда-нибудь было по-другому?