– Ладно. Одно хорошо – что Климов работает. Слушай его во всем и передай – мне нужны результаты. И кстати… А не смотаться ли тебе в Ковель? А? Понятно, города ты не знаешь… – Блинников сделал паузу, которая, наверное, должна была означать: "Ты и Александрийск-то не очень хорошо знаешь", потом добавил. – Но… Я позвоню коллегам, попрошу оказать всяческое содействие. Соберешь материалы… Суток… или двух… должно хватить.
– В Ковель? – переспросил Стратонов. Видимо, не зря это название засело у него в голове. Все так или иначе крутилось вокруг Ковеля.
Блинников снова стал наливаться краской.
– Что, есть какие-то возражения?
– Нет, нет, Валерий Иванович, – поспешно ответил Стратонов. – Я понимаю, что это нужно для дела. Никаких возражений.
– Ну то-то же. Так что – собирайся. Завтра с утречка, по холодку… Понял? Сегодня оформишь служебную командировку, и – вперед!
– Слушаюсь! Разрешите идти?
– Иди, – ответил шеф и, страдальчески морщась, сел за стол. – Эта жара… И эти девицы… Они убьют меня…
Последнее было сказано уже в пустоту, куда-то мимо Стратонова. Евгений не стал дожидаться новых указаний – тихо вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.
До встречи с Пинтом у него оставалось еще одно дело.
Стратонов хотел наведаться в библиотеку и узнать про хранителя. Возможно, если бы старичок (он никак не мог отделаться от навязчивого образа) пришел на работу, все бы решилось само собой. Ну, а если нет…
Тогда бы Евгений не поленился, узнал бы его адрес и навестил. Уж больно странной выглядела уверенность Пинта.
"Хранитель, – рассуждал он про себя. – Ну, и еще – Юля. У меня появился повод зайти к ней. Обрадую девушку – скажу, что следы Алены нашлись".
"Юля, Юля, Юля", – повторял он про себя, а потом его вдруг словно что-то ударило.
Евгений запустил руку в карман пиджака и вытащил листок с ее данными, которые переписал вчера в деканате.
"Рубцова Юлия Валентиновна. Проживает…".
Вот оно! Вот почему слово "Ковель" не давало ему покоя!
"Она ведь… Тоже живет в Ковеле… Что это? Случайность?".
Безусловно, он даже и помыслить не мог, что Юля как-то причастна к похищению соседки по комнате, но то, что происходило у него на глазах, загадочным образом завязывалось в некий странный узел. Или нет? Или он все это придумал?
Стратонов одернул пиджак и зашагал в библиотеку.
* * *
Та же самая вертлявая женщина с яркой помадой встретила его уже не столь радушно. Может быть, всему причиной была удручающая жара, проникшая с улицы даже под эти высокие прохладные своды.
"О чае лучше и не заикаться", – сообразил Стратонов и не стал напоминать библиотекарше о ее недавнем обещании.
– Здравствуйте!
– А-а-а, это опять вы… – вяло отозвалась женщина.
Помада на ее губах расплылась бесформенным пятном, и теперь женщина напоминала вампиршу после плотного обеда.
Евгений машинально коснулся пальцами рта, будто хотел ненавязчиво просигнализировать о неполадках в ее макияже, и тут же, смутившись, убрал руку за спину.
– Я хотел спросить…
– Некого спрашивать, – не дослушав, ответила библиотекарша; видимо, она решила, что Евгений снова будет интересоваться пропавшей девушкой. – Владимир Игоревич так и не пришел. Ума не приложу, что с ним случилось.
– Скажите, а можно ему позвонить?
Женщина взглянула на него, как на безнадежно больного.
– Да я уже весь телефон оборвала. Никто не берет трубку. Думаете, легко здесь одной работать? – она широко повела рукой, показывая, с каким огромным хозяйством ей приходится справляться.
Стратонов сочувственно закивал.
– Конечно, конечно. Может, вы дадите мне его адрес? Я бы сходил к нему домой, узнал, что к чему…
– Адрес? – женщина оценивающе посмотрела на Стратонова. Алые губы сложились в округлое яркое пятно; затем пятно подернула легкая рябь. – Разумеется, отчего же нет?
Она взяла с ближайшего стола листок бумаги и достала из нагрудного кармана автоматическую ручку. Быстрым росчерком написала адрес и, несколько смущаясь, протянула листок Стратонову.
– Он живет один… Всегда живет один.
Внезапно Евгений кое-что понял. Все это: то, что она знала адрес хранителя наизусть, и эти слова, сказанные скорее с упреком, чем с сожалением, и легкое недоумение, просквозившее в интонации и движении уголков глаз… Все это говорило о какой-то драме, о чем-то глубоко личном, случившемся между этими двумя людьми, но так ни во что и не вылившемся.
Он решил, что, видимо, был неправ, представляя себе хранителя сухоньким сгорбленным старичком в очках-лупах. Наверное, ему все же было далеко до голливудского супермена, но и старичком он не был.
Но тогда? Быть может, Пинт ничего не придумывает?
– Спасибо, – сказал Стратонов.
Женщина грустно улыбнулась и, резко развернувшись, пошла прочь, в сторону стеллажей, заставленных книгами.
Здесь, между книг, проходила ее жизнь. И, похоже, уже почти прошла.
* * *
До встречи с Пинтом Стратонов успел зайти в отделение и выписать служебную командировку. Затем он сходил по указанному библиотекаршей адресу, но скупая, даже не обитая дешевым дерматином, дверь в ответ на его продолжительные звонки угрюмо молчала.
Потом Стратонов побывал в "четверке" и поговорил с Юлей.
Увидев его, девушка поспешно отложила в сторону какую-то пухлую тетрадь в синем переплете и взялась за учебник русского языка.
– У меня завтра сочинение, – объяснила она. – Вот… занимаюсь, – и легко, почти незаметно, подтолкнула синюю тетрадь за спину.
– Да-да… Не буду вам мешать, – сказал Евгений, поняв, что его деликатно выпроваживают. – Я только… хотел поблагодарить вас за помощь. Вы знаете, машину, на которой увезли вашу соседку, удалось найти. Угадайте, где?
– Где? – насторожилась Юля.
– В Ковеле, – ответил Стратонов.
– В Ковеле?! – переспросила Юля, и Евгению показалось, что в ее интонации было нечто большее, нежели простое удивление. Она даже вздрогнула.
– Да, в Ковеле, – повторил Стратонов.
– И что же… вы теперь будете делать?
– Искать… Искать дальше, пока не найдем.
– А-а-а… – протянула Юля.
После этого короткий разговор как-то очень быстро скомкался и затух. Евгений поспешно откланялся и ушел.
* * *
– Боюсь, Оскар Карлович, наши дороги расходятся… – сказал он, присев на скамейку рядом с Пинтом.
Затылок ломило, и впридачу к этому Стратонова немного подташнивало; так обычно с ним бывало после бессонной ночи.
Городской парк приветствовал его тихим шелестом уставшей от дневной жары листвы. Трехцветный пес дремал в тени, ни на что не обращая внимания.
Черты лица Пинта заострились, под глазами залегли темно-синие круги. Он то и дело охлопывал себя по карманам, доставал спичечный коробок, вертел его в руках, а потом совал обратно.
"Мается без сигарет?" – устало подумал Стратонов. Подумал и удивился – оказывается, он тоже может замечать какие-то детали и мелочи. Когда это случилось в первый раз, в библиотеке, он даже не придал этому никакого значения.
"Странно… Теперь я становлюсь еще и ясновидящим?". Он хотел усмехнуться, но подавил ненужную усмешку.
– Дела, понимаете ли… Служебные, – продолжал он. – Я вам не говорил, что у следствия есть свидетель одного из похищений? Нет? Парнишка. Продавец из палатки. Он видел, как первую девушку кто-то посадил в машину. Сначала розыск машины не дал никаких результатов…
Пинт снова достал коробок, и Стратонов вдруг почувствовал, что ему тоже ужасно хочется курить – впервые за последние четыре года. Он проглотил слюну.
– А сегодня машину нашли. Неподалеку от города…
Пинт сжал руку в кулак. Раздался хруст ломаемых спичек. Стратонов осекся и замер.
– Что такое?
– Подождите, не говорите, где… Хотите, я сам вам скажу?
– Ну?
– Наверное, где-то под Ковелем. Так?
Повисла долгая пауза, в течение которой ни один из них не решался заговорить. Стратонов не выдержал первым.
– На окраине…
– На северо-восточной окраине, – уточнил Пинт.
– Ну, таких подробностей я не знаю… – пробормотал Стратонов, одновременно понимая, что по-другому и быть не может.
– Оттуда рукой подать до Горной Долины… – тихо сказал Пинт.
– Да?
– Наши пути вовсе не расходятся. Наоборот – теперь они сошлись в один.
Оскар поднял голову и пристально посмотрел Стратонову в глаза.
– Значит, так надо. Евгений… – Пинт помедлил, словно выбирал из всего множества слов самые главные. И он их нашел.
– Я – книжник.
И с достоинством поклонился.
– А я?
– А вы – тот, кем вам положено быть.
– Вы все еще верите в это?
– Теперь – больше, чем когда бы то ни было.
Непонятно почему (Евгений и сам удивился); то ли это было следствием бессонной ночи, то ли – чем-то другим, но у Стратонова вдруг защипало глаза. Он задрал голову и попытался увидеть небо, но густая листва скрывала его.
– Я поеду утром, – сказал Евгений.
– На чем?
– На чем? Наверное, на поезде.
– Поезда ходят до Ковеля два раза в неделю. Завтра поезда не будет. У вас есть машина?
– Нет, машины нет, – он вздохнул. – Правда, от отца остался старый "Урал" с коляской, но с тех пор, как он умер, на мотоцикле никто не ездил…
– За ночь я приведу его в порядок, – сказал Пинт. – Нам обязательно потребуется какое-то средство передвижения.
– Вы справитесь?
– Думаю, да.
– По-прежнему не хотите идти домой?
– Нет. И вы знаете, почему. Я боюсь не за себя.
– Хорошо, – согласился Стратонов. – Переночуйте у меня. Я познакомлю вас с мамой…
– Вряд ли это прибавит вам очков.
– Я скажу, что вы – наш сотрудник, работающий под прикрытием.
– Ну разве что. Объясните, что я – глубоко законспирированный секретный агент, внедренный в среду бомжей на городской свалке, – Пинт невесело рассмеялся. – Нет, не стоит знакомить меня с мамой. Я переночую в гараже. Но… Если можете, накормите, пожалуйста, собаку. Это – пес Майи.
– Думаете, он поможет нам ее найти?
– Нет. Просто я не могу его бросить.
– А-а-а…
– Да, и, если можно… Купите мне, пожалуйста, каких-нибудь сигарет. Самых дешевых, ладно? Я… Как-нибудь при случае верну долг.
– Ну о чем вы говорите? Конечно.
– Спасибо.
Оба опять надолго замолчали. Стратонова неотвязно преследовала одна мысль. Она никак не давала ему покоя. Он знал, что не успокоится, пока не получит ответ. Потому что, быть может, от этого будет зависеть его выбор.
Или его нет – этого самого выбора?
– Оскар Карлович… – тихо спросил он. – А… Вы знаете, что с ними случилось потом? Ну, я имею в виду – с рыцарем и этим, вторым?
– Книжником, – подсказал Пинт.
– Да. Знаете?
* * *
Рыцарь, укрывшийся в горной расщелине. Он медленно продирает глаза и с удивлением смотрит на кроваво-красный диск солнца, встающий над горизонтом. Рыцарь этот худ и бледен; давно не мытое лицо заросло густой щетиной, вокруг рта запеклась кровь. Старый доспех не блестит в первых лучах; он покрыт глубокими царапинами и трещинами. Рыцарь отбрасывает бывший некогда белым потрепанный плащ и вскакивает на ноги. Зрачки его постепенно расширяются от ужаса: он видит, что долина, зажатая между двух почти одинаковых гор, покрыта девственно-чистой скатертью снега. Он стоит, потрясенный, не в силах пошевелиться, затем поднимает голову к небу и, вздымая худые руки, извергает страшные проклятия. Но Тот, кому они адресованы, безмолвен и глух; он бесстрастно взирает на Землю и то, что творится на ней. Он ждет. И тогда рыцарь достает меч из широких ножен и пробует пальцем иззубренное лезвие. На мече ржавыми пятнами запеклась кровь его верного коня. Конь не мог сделать ни шагу; вчера он упал на горной тропе и больше не поднялся. Тогда рыцарь перерезал коню глотку, и верный друг оказал ему последнюю услугу: напоил и подкрепил хозяина своей густой темной кровью.
А сейчас рыцарь смотрит на выпавший снег и понимает, что эта жертва оказалась напрасной. Он снова разражается потоком богохульственных проклятий. Не переставая ругаться, он садится рядом с большим камнем и начинает править на нем свой меч. Он правит лезвие и проверяет его остроту. Наконец он вкладывает меч в ножны и достает арбалет с расщепленным ложем. Он пересчитывает стрелы; их осталось всего четыре. Рыцарь меняет истершуюся тетиву на новую, проверяет ее упругость. Затем он вскакивает, топает ногами и туго затягивает пояс: голод последних дней высушил его живот, совсем прилипший к позвоночнику, а ножны болтаются и бьют по бедру.
Затянув пояс, он привязывает ножны к ноге сыромятным шнурком, сдвигает колчан со стрелами для арбалета за спину, поправляет кинжал, висящий справа. Он готов. Он наклоняется и берет снег в горсть. Он жадно запихивает снег в рот и вдруг начинает смеяться: бешено и громко, как смеются скорбные разумом. Но глаза его горят неукротимой злобой. Он хватает старый плащ и в ярости срывает нашитый алый крест, бормоча что-то под нос. Затем топчет крест ногами и с вызовом смотрит в небо. "Ну что? Неужели ты до сих пор думаешь, что сможешь найти для меня подходящую кару? Ту, которая могла бы сломить благородного кавалера? Неужели ты настолько глуп, что льстишь себя тщетной надеждой заставить меня смириться? Опуститься на колени? Черта с два! Я совершил немало славных дел во Имя Твое. Но в последний бой я иду с другим именем на устах. И ты больше не услышишь от меня ничего: ни просьбы о пощаде, ни молитвы, ни слов раскаяния. Прощай! Оставайся один в своем безмолвном сверкающем чертоге; слепая вера – удел глупцов. А я ухожу нераскаянным и свободным".
Он накидывает плащ на широкие худые плечи, завязывает на шее шелковые шнурки, подтягивает тяжелые сапоги из оленьей кожи и начинает спускаться в долину.
Он идет по тропе, прыгает с камня на камень, не таясь. Он распевает старую тамплиерскую песню, и свежий морозный воздух звенит от веселой похабщины. Он идет налегке, оставив на месте последнего ночлега кусок черствого хлеба, трут и кресало, потому что знает, что ему больше не потребуются ни еда, ни огонь…
Отныне он ПРОКЛЯТ. И еще – ИЗБРАН.
И то, и другое тяжкой ношей лежит на его широких худых плечах, тянет к земле, но в сердце рыцаря нет ни страха, ни жалости…
Алый крест, сорванный с плаща, лежит, втоптанный в грязный снег, но рыцарь несет другой, более тяжкий крест. И знает, что должен донести его до конца…
* * *
Пинт не отвечал. Он молчал, внимательно глядя на Стратонова. Вдруг он увидел нечто такое, что заставило его насторожиться.
– Откуда это у вас?
– Что? – не понял Стратонов.
– Вот это? – Пинт поднес руку к его лицу, и Стратонов машинально отдернулся.
– Вы имеете в виду шрам?
– Да.
Немного левее подбородка у Стратонова был небольшой, не более трех сантиметров, белый шрам, заканчивающийся маленькой впадинкой на нижней челюсти.
– Да так. Ерунда. В детстве неудачно скатился с горки. На санках. Отец недоглядел. Крови было… Помню, мама на него ругалась, а он чуть не плакал и все время оправдывался. А мне было очень больно и обидно, и я злорадствовал. Думал – "так тебе и надо!". Мама ругалась. Она всегда на него ругалась. А когда он умер – от инфаркта, много лет спустя, она так долго плакала… Открывала по ночам альбом с фотографиями и разговаривала с ним. Я тогда еще, знаете, подумал, что если бы она раньше так себя вела, то он прожил бы подольше. Хотя… Кто знает?
Пинт провел рукой по лицу.
– Простите. Не хотел вызвать у вас грустные воспоминания.
– Нет, ничего… А почему вы спросили про шрам?
– Почему я спросил про шрам? – Пинт всячески пытался оттянуть ответ.
Он-то думал, что Стратонову просто не хватает решительности, чтобы сделать СВОЙ выбор. Он бравировал перед ним собственной смелостью, утверждая, мол, "я СВОЙ уже сделал". А на деле это оказалось не так. Совсем не так.
"Я был готов. Я готовился к этому все предыдущие пять лет. Но я даже не подозревал, что мне придется делать СВОЙ ВЫБОР здесь и сейчас, за эти считанные секунды. Вот оно что! ТЕТРАДЬ показала мне конец истории, с тем, чтобы я знал, ЧТО ожидает рыцаря. И сейчас, если я не желаю этому юноше зла, я должен предостеречь его, остановить, и уж никак не тащить в эту проклятую Горную Долину! И вместе с тем… Я не могу! Я ОБЯЗАН послать его на смерть. О-о-о, эта хитрая тетрадь! Я не знаю, что будет со мной. И хотя я не сомневаюсь, что мой конец будет не менее ужасным, я все равно надеюсь и буду надеяться до последнего вздоха. А про этого мальчика я знаю все. ВСЕ! И не могу ему об этом сказать!".
– Я просто так спросил про шрам. Безо всякого умысла, – соврал Пинт и отвел глаза.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, окрашивали лицо Стратонова в какой-то неестественный цвет… Пинт подумал, что, наверное, такое же лицо было у рыцаря, сидящего у костра в ту последнюю ночь, когда еще было не поздно повернуть назад. Прочь от узкого бутылочного горлышка, зажатого меж двух гор, поразительно напоминающих женские груди.
– Просто так, – повторил он и развел руками, желая придать своим словам хоть видимость убедительности.
– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал Стратонов. – Что с ними было потом?
– М-м-м… Они прорвались сквозь цепь. Они сумели! Рука рыцаря с зажатым в ней мечом проложила широкую дорогу. Они вырвались на простор – такой простор, от которого захватывало дух! – и помчались дальше. Их не смогли догнать. И никто не смог бы их догнать… – Пинт заметил мечтательный блеск, появившийся в глазах Стратонова.
"Он совсем еще ребенок! Он во все верит".
"Даром что такой большой и сильный, – ворчал Гильом Каль, – а без старого учителя вы, ваша Милость, сущее дитя. Покрытое шрамами, успевшее вкусить бранной славы, крови и смертельных опасностей, но – дитя!".
– Вы поедете с пистолетом? – спросил Пинт.
– Служебная командировка предполагает ношение оружия, – ответил Стратонов.
– Вы – с оружием, а я – с тетрадью, – сказал Оскар, чувствуя свою вину. – Мотоцикл я сделаю, можете не беспокоиться. Я чинил соседям машины, чтобы немного заработать. На еду.
– Угу, – отозвался Стратонов.
– Пойдемте. Завтра нам предстоит тяжелая дорога. Джек!
Пес поднял голову. Они – все трое – направились к выходу из парка. И, если бы кто-нибудь видел их в ту минуту, то, наверное, решил бы, что эта странная троица вознамерилась шагать до самого горизонта – столько обстоятельной неспешности и обреченной решимости было в их движениях.