Кофейня, в которой они решили поговорить, была местом достаточно странным и эклектичным. Казалось, хозяин просто разрывается между двумя своими пристрастиями - с одной стороны, стены были увешаны неплохими репродукциями Брейгеля и Гольбейна, в то же время присутствовали в оформлении некие нотки декаданса начала прошлого века. Лика всегда грустно улыбалась, когда слышала про век, в котором родилась, - "прошлый". Однако - что было поделать с этой юной самоуверенностью нового, только что родившегося тысячелетия? Она даже иногда переиначивала фразу: "Я полный хлам, мне двадцать пять" на: "Я полный хлам, я родилась в прошлом веке".
Располагалась кофейня в очень удачном месте - с одной стороны был музей. Рядом - буквально в двух шагах знаменитая своими нетрадиционными взглядами и одиозными выставками арт-галерея. С другой же стороны мирно и спокойно проживали традиционные художники - в доме на верхнем этаже располагались их мастерские. Чуть подальше находилось художественное училище, еще дальше - консерватория, еще дальше - музыкальное училище. Так что в этом кафе народу всегда было много, и народ в основном бывал творческо-элитарно-богемный. Может быть, поэтому владелец кофейни сделал ее такой, какими виделись ему кафе начала двадцатых годов прошлого века?
На центральной стене было сделано целое панно, на котором грустный Пьеро и неприятная, похотливо-вычурная Коломбина застыли в неестественных позах, наблюдая за Арлекином, изогнувшимся в издевательском поклоне с высокомерной ухмылкой. Там же, возле стены, грустно стоял одинокий рояль - говорят, тут бывали вечера романса, поэты читали свои стихи, и, несомненно, было что-то еще интересное для неведомого хозяина… Судя по его увлечению началом прошлого века, тут могли проходить даже музыкально-спиритические утренники. Приходят люди попить кофе или горячего шоколаду - а Коломбина вдруг улыбается, подмигивает, скверным голосом начинает распевать: "Я ехала домой". И Пьеро ей подтягивает. Лика так себе эту картину живо представила, что ей на самом деле показалось, будто эта мерзкая Коломбина на нее как-то чересчур осмысленно и пристально посмотрела. И уголки губ приподнялись слегка - обнажились зубы, больше похожие на клыки, небольшие, белые, но очень острые.
"До чего неприятное место, - подумала Лика. - Название тоже вычурное: "Декаданс". "Давай вечером умрем весело, поиграем в декаданс"…" Она вздохнула. Надо было встретиться в обычной забегаловке на углу. Может, не такое престижное место, но там на стенах не рисуют готично-гламурных уродцев. Которые к тому же так невоспитанны, что пялятся на тебя, хотя это - совершенно неприлично.
Впрочем, к чести данного заведения, кофе тут был отличный. И маленькие пирожные - восхитительные, настоящие, украшенные взбитыми сливками. К тому же все было недорого, может быть, потому в основном тут клубилась молодежь и - интеллигентно-улыбчивые старушки. Наверное, истинные приверженцы декаданса подойдут позже, поскольку ночью умирать веселее и денег за это дерут больше.
- Какое странное место, - заметила Лика.
Ей казалось, что Дима, хоть и старается выглядеть безмятежным, все-таки чем-то обеспокоен. Вот и сейчас - она словно вырвала его своим вопросом из плена собственных мыслей, он поднял глаза, посмотрел на нее - как будто соображал, кто она, откуда взялась, и - как они оба сюда попали. Но наверное, ей только казалось. Дима улыбнулся своей обычной насмешливой улыбкой и сказал, подражая голосом птице Додо из "Алисы":
- Это очень странное место!
Лика, не удержавшись, рассмеялась.
- "Ну вот и славно, хоть кто-то под луной, таящей скорби будущего, не потерял способность веселиться", - проговорил Дима, и почему-то Лике почудилось, что это не цитата, что он на самом деле так думает… - Так вот, драгоценная моя Гликерия, - начал Дмитрий, - насколько я понял, вы чрезвычайно одарены Богом и природой, и, возможно, именно ваша помощь окажется бесценной. Да и тебе, Лик, заработок ведь нужен, так? На наших ставках далеко не уедешь, дальше собственной дачи не разбежишься… А есть люди, согласные трезво оценить наши дарования. То есть - не просто оценить, но и оплатить.
Она не понимала его. Смотрела и глупо улыбалась.
- Лика, - позвал он ее тихонечко. - Я думаю, что сейчас я делаю тебе очень выгодное предложение. Человек, которому я хочу тебя порекомендовать, очень солидный, это фигура, фи-гу-ра, понимаешь? Он известен. И фирма у него солидная…
- Я уже слышала про его солидность, мне даже страшно, - остановила Лика. - То есть ты мне предлагаешь заняться подпольным, противозаконным бизнесом…
- Ли-ка! Каким противозаконным? Что ты придумываешь? Это же не черный антиквар, это известная фирма! И Борис Георгиевич человек знаменитый, да больше тебе скажу - он очень православный человек, в отличие от нас с тобой, а ты его записала в преступники! Просто он поднялся на антиквариате, мощно поднялся, кто спорит - ну, так дед его известный коллекционер… Вот я вас познакомлю, и ты сама убедишься - он замечательный человек! Лика, нам вообще повезло, что он решил открыть собственную реставрационную мастерскую! Там совсем другие перспективы!
Он говорил так убедительно и горячо, что Лика почти сдалась. "Может быть, ты и прав, - хотела уже сказать она. - Может быть. Я не знаю, почему я сейчас против твоего предложения. Я должна подумать".
- Но ты знаешь, откуда у него иконы? Вся эта его коллекция, на которой он поднялся, как ты выражаешься? Может быть, это иконы краденые? Из храмов?
Дима усмехнулся, взял сигарету, затянулся.
- Кажется, тут нельзя курить, - нахмурилась Лика. - Сейчас будет скандал.
- Не будет. Это кафе моего… знакомого. А по поводу икон, неправедно приобретенных… Лика, а ты сейчас в музее реставрируешь образ Архангела Михаила, да? А ты знаешь, откуда в музее появился этот образ?
- Нет, - призналась Лика. - Но это музей. Тут же все принадлежит…
- Народу, ага, - перебил он и зло рассмеялся. - Поэтому все лежит в запасниках. Заметь, что богатства у нас так много, что даже не все успеваем учесть. Зато в храмах старинных икон ты найдешь мало. В основном - современная мазня, иной раз даже не соблюдающая канонов. Лика, ты сама говорила, что глаза у музейных икон пустые, больные, потому что им молиться надо, а они у нас - спрятаны от того самого народа! И ты думаешь, они все вот так к нам из экспедиций попадают? Нет, милая… Вот та икона с выцарапанными глазами - это, например, нам на реставрацию мужик из Сербии привез. Он ее из храма, разрушенного албанцами, "спас", проще говоря - украл он ее! И назад возвращать не собирается! Продаст потом тому же самому коллекционеру, антиквару, и - все дела! Да и сама музейная коллекция - присмотрись внимательнее, откуда там все это? Или ты не знаешь, что она создавалась в те самые первые годы советской власти, когда эти иконы, ковчеги-мощевики, кресты наперсные, кресты-мощевики… Лика, милая, как ты думаешь, откуда это все?
Она молчала. Она не знала, что ему ответить. По сути он был прав. Лика и сама часто думала, что в том, что икона находится в музее, есть что-то неправильное, нечестное, но разве там, у антиквара, который превращает это в бизнес, - не хуже?
- Дорогая моя Лика, я тебе сейчас процитирую совсем не собственную мысль, а ты подумай над этими словами, ладно?
Он наклонился к ней совсем близко и, глядя в глаза, сказал, четко проговаривая каждое слово:
- "Помещение и удержание иконы в музее - это кощунственное деяние, когда у священного отнимается его сакральный статус. И более того - здесь священное уничтожается и унижается под предлогом того, что в музее ему будет лучше - уютнее и теплее". Это не мои слова, Лика. Поверь мне, нет особенной разницы между тем же музеем и коллекцией антиквара. Впрочем, я бы сказал, есть. У антиквара условия содержания икон лучше, чем в нашем хранилище. Так что - думай, Лика. Пока время есть…
- Сколько? - спросила Лика.
- Неделю, - развел он руками. - Он собирается сделать свой музей. Так что - не такой он плохой, как видишь. Не лишен благородства.
"Если б был не лишен, отдал бы в храмы эти иконы", - усмехнулась она про себя.
- Хорошо, я подумаю, - кивнула тихо.
"Может быть, Дима действительно - прав. "Священное уничтожается и унижается". Я ведь и сама это чувствую. Так - в самом деле, какая разница, где это происходит?"
Краски вечера потускнели. Словно кто-то их смазал. Осталась только горечь - странная такая, как будто тебя обманули. А еще она первый раз посмотрела на Диму без симпатии. Как-то он сейчас стал ей неприятен. Она даже заметила, что, когда он улыбается, у него один уголок губ поднимается вверх, а второй опускается вниз и улыбка получается пренебрежительная. "Странное место, тут все кажется хуже, как будто невидимый художник наносит нарочно мазки, придающие нормальным человеческим лицам уродливые черты. Призванный разрушить красоту… Где я слышала эти слова? Откуда они? Призванный. Откуда? Из ада. Все просто. И Дима виноват лишь в том, что привел меня сюда. А у меня сейчас - какое лицо? Да в принципе - не в нем дело. Как бы до души этот мазила не дотронулся своей бездарной кистью…"
Но если в голову пришли такие мысли, значит, дотронулся.
Нет, она это опять придумывает. Она подняла глаза - Дима смотрел на нее, слегка улыбаясь. "Точно мысли мои подслушал", - пришло ей в голову. И повторила:
- За неделю я что-нибудь решу.
Он кивнул:
- Подумай… И… Знаешь, я так думаю, что о моем предложении лучше пока ни с кем не говорить. То есть - не обсуждать это, понимаешь?
- Вообще-то я и не собиралась, - сказала Лика и почувствовала себя совсем плохо. Еще и обидел ее непонятно за что… Что за тайны мадридского двора?
Дима понял, что она обижена, и постарался исправить положение:
- Лик, просто этот проект в стадии разработки, и пока еще…
- Дима, - холодно прервала она его. - Я все поняла. Поверь мне, я никому не скажу об этом… таинственном проекте. И давай больше не будем. Я обещаю, я подумаю. И… мне уже пора. Знаешь, время позднее, мама будет волноваться, так что - пока!
Она поднялась.
- Подожди, я провожу тебя…
- Не надо.
- Нет, я обещал.
"Да не надо мне исполнения обещаний!" - хотелось крикнуть ей. Но она посмотрела на него и развела руками - что с ним поделаешь, ему очень важно это обещание выполнить.
Лицо у Димы было несчастным, растерянным, обиженным. Лика ощутила вину - ну зачем она так, в самом деле? Он ведь прав, так и есть все. В конце концов - какая разница, где работать? Здесь, в музее - а откуда в музее иконы? И - ладно иконы, но ковчежцы-мощевики? Они - откуда? Хотя она почему-то все равно не могла сейчас представить себе, как это она, Лика, вдруг пойдет работать на крутолобого новорусского успешного антиквара - фу, нет, она даже вздрагивает, морщится от отвращения… При одной лишь мысли. Сколько бы он ей ни заплатил.
Но Димка тут точно ни при чем - он же хотел ей, Лике, помочь. Так что - зря она на него обиделась. Откуда ему было знать, что Лика так к этому предложению отнесется?
Они вышли на улицу - уже потемневшую, насупившуюся, как казалось Лике, переносившей по своей привычке собственные переживания на окружающее пространство, остановились у входа - Димка пытался отыскать перчатки, потом хлопнул по карманам - забыл…
- Подождешь меня? Я, кажется, их там оставил…
Он снова исчез в кафе - Лике ничего не оставалось, как остаться у входа, наблюдая за ним через стеклянную витрину-окно.
А раньше тут было маленькое, уютное кафе рядом с булочной, в которую ездили со всего города, потому что тут был самый свежий и вкусный хлеб, вспомнила она. И - еще тут продавали необыкновенной красоты торты… Один раз она видела огромный торт, украшенный бледно-желтыми розами, а посередине была маленькая фигурка балерины. Лика долго-долго стояла, затаив дыхание, потому что ей казалось - еще мгновение, и эта сказочная воздушная фигурка оживет. Ах, какое это было чудесное время - Лика даже помнила чудесный сдобный запах из своего детства - каждый раз, когда они с мамой ездили в детский театр или в цирк, она обязательно тащила маму сюда, чтобы - пройти мимо, втянуть в себя запах праздника, и - оставить в себе на подольше…
Булочная эта была старинная, принадлежала до революции какому-то купцу. Потом ее конфисковали, и вот теперь - булочную снова забрал какой-то частник, только вот сделал из нее бестолковую кофейню с аляповатым интерьером, теперь тут больше не пахнет Ликиным детством, и Лика сама выросла настолько, что вернуться в детство никогда не сможет. Да и города, в котором Лика росла, тоже вообще-то больше не было. И мира. И это грустно, конечно, но, как говорила мама: "Если ты ничего не можешь исправить, Лика, самое правильное будет - с этим смириться и принять как неизбежность. Даже если ты не хочешь, чтобы это происходило. Просто - так будет легче тебе самой".
И то, что сейчас ты стоишь тут, рядом с этой глупой витриной, смотришь туда - девочка со спичками, - а Димы все нет, а тебе хочется сейчас оказаться дома и не торчать тут, на темной улице, тоже - своего рода неизбежность. Глупо как… Она начала разглядывать людей там, за стеклом, люди были похожи на аквариумных рыбок, такие же беззвучные, попыталась увидеть аквариумную рыбку-Диму, пропавшего в поисках утраченных перчаток, и ей показалось, что она его видит - там, в самой глубине кафе, только никакие перчатки он не искал, а стоял и разговаривал с кем-то, забыв, что тут, на улице, его ждет Лика.
Она попыталась рассмотреть, с кем он разговаривает.
И почти разглядела серый костюм, красный шарф, но остальное размывалось, рассыпалось, не желало принимать формы - один абрис, ничего больше, тень…
Самым странным было то, что рядом с ними сидела женщина, и Лика отчетливо видела ее - даже ровный ряд искусственных зубов, когда женщина смеялась, а вот того, с кем разговаривал сейчас Дима, - она не могла рассмотреть.
Тень. Просто расплывчатая тень.
Но эта тень смотрела на нее, Лику. Пристально. И Лика чувствовала это, - немного усмехаясь, пытаясь проникнуть в Ликины мысли, понять ее получше.
Ей от взгляда тени было зябко и жутко, как будто она сама становилась такой же расплывчатой и зыбкой, она отвела взгляд, постаралась отойти от окна подальше, попыталась раствориться в темноте - а не в этой тени.
На лбу выступили холодные капельки пота, Лике стало жарко, она даже набрала снега в ладони, прикоснулась к обжигающему холоду. "Что это, - спросила она себя, - что со мной? Я же большая девочка, я уже давно не придумывала самой себе страшилки, что со мной сейчас? Как тогда, в подвале, когда я прикоснулась к иконе…" Все кружилось у нее перед глазами, где-то смеялась женщина, ей показалось, что она сейчас упадет, а смех был таким громким, что хотелось закрыть уши ладонями, исчезнуть отсюда…
- Что с вами? Вам плохо?
Она замотала головой - уходите, пожалуйста, не трогайте меня, это сейчас пройдет, - хотела сказать она.
- Подождите, я сейчас вызову "скорую"…
- Нет, - смогла прошептать она одними губами. - Не надо. Со мной такое случается, это ерунда.
- Ну, тогда прислонитесь вот тут, к стене…
Она послушалась его, все еще не открывая глаз, позволила ему отвести себя куда-то - только чтобы не было видно витрины этого проклятого кафе, этой тени за стеклом.
Когда она открыла глаза, она не сразу узнала его - просто лицо показалось знакомым, она даже нахмурилась - откуда она его знает, где видела…
- Вы в порядке? - спросил он.
Лика заметила, что у него удивительно грустные и одинокие глаза. А еще в его глазах живет что-то тяжелое. Или - ей сейчас все кажется таким? Ожидание? Смирение перед неизбежной бедой?
Он вздрогнул, посмотрел на нее внимательнее.
- Да, спасибо, - сказала Лика. - У меня иногда начинается…
Она оборвала себя на полуслове, поправилась:
- Начинает кружиться голова. Наверное, это оттого, что я мало бываю на свежем воздухе и дышу красками.
- Я тоже мало бываю на свежем воздухе, - неожиданно улыбнулся он. - И тоже дышу красками…
Ей понравилась его улыбка, она была легкой, искренней, и она вспомнила, где его видела. Ну конечно. Она входила в музей, а он - выходил оттуда.
Она хотела даже напомнить ему, что они уже встречались, но он оглянулся и вдруг очень быстро, как будто испугавшись чего-то, проговорил:
- Простите, мне пора…
И ушел. Так быстро, что она даже не успела его поблагодарить - даже крикнуть ему "Спасибо!" не успела… Только пожала плечами недоуменно.
- Прости, - услышала она за спиной. - Я задержался… А… ты почему здесь? И с кем ты разговаривала? Мы же договаривались, что ты подождешь меня у дверей, я волновался, когда тебя там не оказалось…
Дима говорил все это, а сам напряженно всматривался в темноту, точно пытался разглядеть там кого-то.
- А ты… - начал он неуверенно. - Ты тут была одна?
- Одна, - почему-то сказала она. - А с кем я тут могла быть? Просто там мне стало нехорошо. Я ушла сюда - здесь тихо и спокойно.
- Значит, мне показалось… Что ты разговаривала с кем-то… Понимаешь, я ищу одного человека. И никак не могу найти, у него телефон не отвечает, и дверь он не открывает, и… Ладно, это мои проблемы. Вот мне и мерещится в каждом прохожем он, потому что мне очень нужно с ним поговорить, объяснить ему… Но - зачем я говорю тебе это?
- Не знаю, - честно призналась Лика. - Наверное, тебя это очень беспокоит.
- Да, мне в самом деле очень нужно с ним поговорить, - сказал он в пространство, даже не ей, а ускользнувшему, растворившемуся в темноте силуэту. - Очень нужно…
Дед позволил себе умереть, когда Саша закончил художественное училище.
Началось все в день Сашиного рождения. Дед подарил ему видеокамеру, и Саша был совершенно счастлив. Он снимал всех, особенно деда. На следующий день было решено отправиться в гости к дяде Мише, и первый раз за много месяцев дед, до этого и слышать не хотевший о таких дальних поездках, неожиданно согласился.
Дело было летом, а то лето было удивительным - нежарким, ласковым, теплым. Было решено поехать к дяде Мише вдвоем, на этот раз без художника - у него в ту пору были собственные проблемы, но - об этом позже…
Последнее время дед стал задумчивым, Саше иногда казалось, что он настолько погружается в собственные мысли и ощущения, что почти не слышит его. А еще однажды он застал деда плачущим. Дед сидел, обхватив голову руками, перед ним стояла "черная Мадонна", как Саша называл странную икону, и плакал. Саша был готов поклясться в этом. Он позвал его испуганно, дед вздрогнул, но взял себя в руки и, когда обернулся на Сашин зов, уже улыбался. И был спокоен.
Они старались не говорить об этом - дед был мужественным человеком и предпочитал прятать от внука свои переживания.
Они долго ехали, потом - шли по лесу, Саше казалось, что дед повеселел. Он даже смеялся и счастливо вдыхал полной грудью запахи только родившейся, дерзко верящей в бессмертие зелени.
- Как хорошо-то, Саша, - сказал он. - Какое место…