О-О-О!!!
Следующие два дня почти не вставала. Читала.
Болеть и не думала. Так просто. Как-то всё здесь у нас остановилось, повисло в непонятном напряжении, застыло. Все вялые, малохольные - то ли притворяются, то ли на самом деле пару-тройку винтиков потеряли. Или опытные, ждут чего-то? К деду стариканы приходили какие-то, перешёптывались - я слов не разобрала, да и не больно старалась, но в словах явная озабоченность. Негромкая, но явная.
Добила гончаровский "Обрыв". Мать не советовала, "чушь собачья", говорила, "тягомотина". А мне понравилось. Один из лучших детективов в отечественной прозе. Три четверти этого огромного романа автор скрывает, кто лазает по ночам к Вере, хотя читателю понятно, что Волохов. В этом сокрытии и одновременном саморазоблачении (чего тут не догадаться, собственно) - замечательная авторская придумка. Особенно грандиозной она становится, когда узнаёшь, что Иван Александрович писал роман двадцать лет. Охренеть можно, двадцать писал и пятнадцать из них скрывал от будущего читателя эту интригу. А другой там нет, не разоблачение же нигилизма, которому ни до кого нет дела?
Он вообще редкостный выдумщик, этот Гончаров. Написать за всю жизнь три романа и сладострастно подбирать к ним названия на "О" - это что за маньячество, скажите на милость? Пусть меня назовут слабоумной, но я готова им восхищаться. За этим стоит какое-то совершенно оригинальное понимание собственного существования: дядька ещё в юности осознал, что в силу каких-то там обстоятельств сможет написать лишь три вещи. Да и то с трудом. И что же он делает? Он зашифровывает их названия в сладострастный вопль: О-О-О!!! Только такая трактовка возможна, других нет. Иначе бы на "П" названия подобрал или на "И". В любом случае бессмыслица, как ни произноси. А здесь - вот это пламенное то ли негодование, то ли восторг: О-О-О!!! Вот мой ответ на эту грёбаную жизнь, по итогам которой я останусь в памяти потомков лишь мерзким и глупым цензором, вот моё отрицание всего и всех! Я оставляю вам всего лишь три "О" и это единственный по-настоящему осмысленный возглас, который я дарую понимающим потомкам.
Браво, Иван Александрович! Я всё просекла, спите спокойно.
Вот на какие буквы я бы дала название трём своим романам? Разве только на "Е". Е-Е-Е!!! Это совсем не О-О-О, это циничнее, это с прищуром.
Впрочем, вопрос не актуальный. Я напишу не три, а больше. Боюсь, что тридцать три минимумом и не все они будут волшебно хороши.
Серёжа уже минут пятнадцать гарцевал не невысоком кривоногом коне (ну да, коне, причиндалы меж задних ног я разглядела), а я, хоть и видела краем глаза, всё никак не отрывалась от книги. Последние страницы, святое дело. Подожди, юноша.
Приоткрытая створка окна, тёплый ветерок, фривольная поза на кровати. Нет, не голая, как в том грузинском фильме, который одной этой сценой производит сильнейшее впечатление и готов запомниться надолго, пусть и без названия. Всё-таки сейчас не кинофильм, а если придёт время описывать эту сцену, я домыслю, что надо.
- И как у тебя сил хватает читать такие огромные книги? - спросил он наконец, когда потёртый (всё же берёт кто-то в библиотеке) фолиант захлопнулся. - Поехали кататься!
Коняга его в то же мгновение фыркнула.
Это и решило момент. Если бы он со своим четвероногим другом полез с расспросами раньше, ни за что бы с ним не поехала. Пусть бы просили, звали и заманивали. Мне нравятся люди и животные, которые умеют выбирать нужное время.
Даже конём бы не соблазнилась. Хотя прокатиться верхом - голубая мечта, ради которой только и приехала в деревню. Хорошо, не только, но она в числе первых.
- Ладно, - ответила на его приглашение, вроде бы ещё сомневаясь, но с цыганом так и надо. - Но только попробуй урони меня!
ТАБОР ПРОСЯТ УЙТИ
Мы эхо. Блин, мы долгое эхо друг друга.
Юдоль земная, пошто призвала ты меня когда-то в час роковой и неблагодарный? Пошто заманила обличием человеческим и страданиями нестерпимыми? Я - сгусток энергии, робкое колыхание сознания, я хочу парить меж звёзд в простоте и неге естественной. Я рождена для свободы и любви вселенской. Падите, оковы!
Только в движении жизнь. Только в движении счастье. Почему я не птица, почему не летаю? Вот так выберешься раз в пятнадцать лет на коняге в чистое поле, вдохнёшь полной грудью ветер озорной и пьянящий, да поймёшь, что все эти годы жила напрасно. Немудрено, что цыган до сих пор не могут загнать в человеческие стойбища. Потому что они не забыли истинный смысл слова "свобода". Потому что степным ветром дышат. Потому что верхом ездят и ощущение полёта в крови сохранили. Потому что счастливы быть такими и счастье это, у нас, урбанизированных разложенцев, ненароком украли. Впрочем, мы за него и не боролись, не берегли. Мы других идолов предпочли.
Вот предложи сейчас Серёжа замуж за себя выйти - пойду, не задумываясь. Стану в таборе жить, плясать по ночам у костра и в чистом поле любимому мужу отдаваться.
Чего не предлагаешь, хахаль?
Цыгану же, похоже, не до этого. Он уже пару раз деликатно меня осаживал, когда я руки в стороны разводила и на истошный вопль радости срывалась, заметно пугая тем самым коня, который начинал шарахаться из стороны в сторону и спотыкаться. Серёжа тогда уздечку натягивал и скоростёнку сбрасывал - тем, должно быть, и спасая нас от грандиозного падения.
Мне же всё по приколу было, я опасности не чуяла.
- Ну медленно же, ёкэлэмэнэ! - бросала я ему с упрёком, оборачиваясь. Он сидел позади, объяв меня руками. В заметном напряжении, потому что одновременно управлять конём и удерживать в седле сбрендившую девку - дело нелёгкое.
- Не елозь и руки опусти! - кричал он мне в ухо.
Я успокаивала взбунтовавшиеся чресла, и на пару минут он снова пускал коня галопом. Пыль взвивалась по обеим сторонам дороги, но нас не настигала, оставаясь в вечном проигрыше и, неудовлетворённая, долго оседала на дорогу в кильватере нашего движения. Меня снова начинал душить восторг: сама того не замечая, я принималась визжать, руки отделялись от тела и жаждали превратиться в крылья, ветер ополаскивал взбудораженное лицо новым и неожиданно прекрасным пониманием реальности и вроде бы я даже пыталась встать.
Бедному Серёже ничего не оставалось, как снова совершать умиротворяющие колыхания уздечкой, конь переходил на шаг, и я тоже успокаивалась на время. Наконец цыган объявил, что я сумасшедшая и понукать на галоп свою бедную и истерзанную коняжку он более не собирается - и так чудно прогуляемся.
Я к тому времени вырвавшееся из нутра томление частично притушила, возбуждение пережила, демонов насытила - и вроде как успокоилась. Потому не артачилась.
Серёжа свернул с грунтовки прямо в поле, и мы не торопясь засеменили к лесной опушке, что виднелась в отдалении. Там, смогла разобрать я своими всё более близорукими глазами, происходило какое-то шевеление: угадывались телеги, автотранспорт и человеческие фигурки. Видимо, именно там располагался табор.
- Это похищение? - хохотнула я. - Ты потребуешь за меня выкуп?
- Просто в гости съездим, - отозвался цыганёнок. - Ты же не против?
Ну, насиловать меня всем табором, я надеюсь, не станут, хотя я наверняка предстану перед Серёжиными сородичами в качестве его добычи и сексуального трофея. Мальчик хочет показать старшим, что стал мужчиной. Ну ладно, рисуйся. Даже подыграю по возможности, я же понятливая и великодушная.
Табор меж тем приближался. Я уже отчётливо могла разглядеть несколько повозок - точно таких, как в отчаянно мелодраматичном телевизионном фильме "Цыган" (уж не у этого ли табора телевизионщики их взаймы брали?), пару легковых автомобилей - "Москвич" и "Жигули", насколько врубаюсь - и штуки три мотоцикла, из которых один с коляской. По земле раскиданы матрасы и одеяла. Два костерка вяло направляли в почти безоблачное небушко рассеянные струйки дыма, немногочисленный люд лениво взирал на приближающегося скакуна с двумя юными наездниками. Похоже, табор насчитывал далеко не полный состав. Ну правильно, надо же как-то деньги зарабатывать. Не больше десятка взрослых мужчин и женщин захватил мой взор, штук пять детей, из которых двое грудничков, и оба припали к телам матерей. Один, посасывая большую и равнодушно оголённую грудь пожилой, с проблесками седины в волосах, некрасивой и усатой матери, второй, должно быть, уже насытившийся, упакованный в разноцветное тряпьё, смиренно полёживал у законсервированной, спрятанной под цветастой блузкой груди совсем юной, очаровательно симпатичной девушки с милой улыбкой, почти девочки.
Она-то и поприветствовала нас первой.
- Ай, глядите-ка, глядите! - звонко заголосила юная мать, аппетитно размазывая слова в рассыпчатом смехе. - Наш Сергей жену привёз! Дождалися!
Цыгане на этот крик оживились, заулыбались, женщины - те и вовсе поддержали его дружескими и безобидными повизгиваниями. Судя по всему, наш приезд пришёлся всем по душе. Радость и смех принесли мы в дом этот, развеяв путы житейского застоя. Хвала богам, хоть кому-то могу быть полезной.
- Сестра моя, - негромко и вроде бы недовольно пояснил Серёжа. - Получит она у меня однажды.
Но расстроенным парнишка не выглядел. Да, ожидания мои сбываются, он повышает здесь с моей помощью социальный статус. Я - этнографический кругозор. Мы полезны друг другу.
- Ну а что, симпатичная! - крикнул кто-то. Голос мужской.
- То, что надо. Молодец, Серёга! - голос женский.
- Подмахивает, Серый? - голос детский. Коллективные восторги, хрюканье, местами гогот.
- Поменяться не хочешь на мою старуху? - голос мужской пожилой. - А то давно хочу сдать её на металлолом. - Вдохновенный хохот, почти аплодисменты, азартное наблюдение с подбадриваниями за жизнерадостной сценкой, в которой пожилая, но в целом благовидная женщина (я узнала в ней торговку шмотьём, что кружилась вместе с Серёжей в селе - его мать) совершила несколько наскоков с кулаками на колоритного седовласого цыгана с серьгой в ухе, по всей видимости, её мужа и отца моего провожатого (хотя чёрт его знает, какие у них тут родственные связи и кто кого на свет производил).
Седовласый, уворачиваясь, поначалу посмеивался на выкрутасы жены, но потом вроде как рассердился, вспомнил про цыганские порядки, в которых мужик аз есмь, а баба нет ничто, и довольно болезненно заехал суженой под рёбра. Не переходя при этом за грань шутки и бытовой развлекухи. Та крякнула, согнулась, отошла в сторону, бормоча что-то под нос, но быстро распрямилась, заулыбалась и артистично махнула на мужа руками, добавив пару выражений по-цыгански. От них аудитория пришла в сущий восторг, прямо-таки завизжала, а седовласый, вконец рассердившись, схватил что-то с земли и запустил в жену. Метровый дрын - а был это он - просвистел над вовремя согнувшейся супругой в сущих сантиметрах и вынудил её во избежание дальнейших обострений скрыться за повозками. Восстановивший статус цыган победоносно оглядел арену действий.
- Ну что, Сергей, - обратился он к парню. - Веди жену в хоромы.
Новый взрыв смеха.
- Это твой отец? - обернулась я к Серёже.
- Угу, - буркнул он.
- Он тут типа самый главный?
- Да, типа.
- Цыганский барон?
- Ну, если хочешь так называй…
Мы неторопливо спешились - сначала Серёжа, затем с его помощью я - и протянув руку для приветствия руководителю табора, чему тот несколько удивился, но руку таки пожал, я обозначила все точки над "i":
- Здравствуйте. День добрый. Не жена и не собираюсь. Просто в гости. Цель - культурологическая. Быт, знаете ли, обычаи малых народов. Хорошо у вас тут, весело. Очень познавательно. А туалет, извините, где находится?
Туалет, объяснили мне, он в буквальном смысле вокруг. Вся планета - туалет. Как под каждым ей листком был готов и стол и дом… Я покивала понимающе и двинула к близлежащим деревьям и кусточкам. Эх, хорошо быть кисою, собакою и цыганом. Свобода - это святое. Нет, Серёжа, спасибо, я сама справлюсь.
В лесу, когда на корточки присела для единения с природой, у меня странное ощущение по телу пронеслось. Дежа вю. Будто была я уже когда-то в этом или каком другом таборе, и будто на мне разноцветные цыганские лохмотья, и будто верчу я плечами под гитарное стаккато на фоне взбудораженного ночного костра.
Да уж, в бесконечной вселенной на бесконечной шкале времени все мы будем собираться в себя теперешних бесконечное количество раз. С некоторыми вариациями, не более. Ну а как иначе? Так что надо расслабиться - жизнь прекрасна и бесконечна.
Тревога? Так в этом дежа вю гнездится тревога? Ну да, я её чувствую… Жизнь прекрасна и бесконечна, но тревога почему-то не исчезает. Это напрягает. Впрочем, мне ли удивляться?
Да не, брось, подруга, тебе ли страшиться хромой судьбы?
Я вернулась, присела к костру, в который Сергей исправно подкидывал сучья, приняла с благодарностью от кого-то из женщин на плечи тяжёлый платок из плотной ткани - потому что прохладой повеяло, а день к вечеру клонился - и с любопытством принялась наблюдать за короткими сценками цыганского быта.
Сценки неожиданностью не поражали. Скорее вопиющей обыкновенностью. Вот пожилая цыганка, сидя на перевёрнутом железном тазе, штопает что-то из исподнего. Мужские трико, судя по всему. Штопает и злится - то ли на обладателя портков, то ли на себя, потому что мысли мешают работе: она сосредотачивается, делает пару швов, а затем вдруг опускает руки и, погружаясь в воспоминания, начинает коротко покачиваться из стороны в стороны. Лицо её становится серьёзным, напряжённым - воспоминания явно не из приятных. Но вдруг она возвращается в реальность, ловит на себе мой взгляд, смущённо улыбается, взмахивает руками, кляня свою забывчивость, и снова заставляет себя пару минут поработать. До того прихотливого момента, когда разочарования жизни снова унесут её в колкий плен бессильных сожалений о невозможности изменить прожитое.
Вот бьёт по земле палкой цыганёнок, ему года четыре. Он воинственен и горяч. Для него всё просто, он не спотыкается на определениях, что такое хорошо и плохо: хорошо - это то, за что он. Плохо - то, что против него. Мда, а разве с возрастом мы меняем что-либо в этих установках? Перед ним - невидимый враг, сейчас он будет наказан: вот тебе, вот, вот! Получи за всё, что незримо и непонятно, что против. И понимать, и зрить тебя не желаю - просто уйди, исчезни, скройся. Я сильнее и злей!
Но вот проходящий мимо молодой цыган - двадцать с небольшим ему от силы, хоть и пытается он с помощью долго выращиваемых усов казаться старше и солиднее, да только ребяческие повадки всё ещё в силе и выдают с потрохами - залепляет пацанёнку подзатыльник. Просто так, для профилактики: слишком резок ты и несправедлив, малой, к безмолвной земле, слишком шумен и горяч. Я и сам не знаю, каким надо быть в этой жизни, да разве в этом дело - не стой на дороге, и всё! Пацанёнок затихает и отбегает в сторону, видимо в поисках матери, молодой усач встречает мой взгляд и отвечает сальной многозначительной усмешкой: эх, не прочь бы я загнуть тебе под кусточком. Странное дело: отводя глаза, я и сама выдаю двусмысленную улыбку, хотя оскорблена его маслянистыми, порочными, раздевающими глазами. Что это такое, почему я не хозяйка своим эмоциям?
- Тебе, наверное, трудно такое представить, - говорит присевший к костру Игнат Тимофеевич, седовласый цыганский лидер, - но всю жизнь я в чистом поле живу.
У него настроение потрепаться, удивить случайного человека. Я само внимание. Протянув мне большой и несвежий сахарный пряник, который я тут же начинаю глодать, он пошевеливает палочкой дровешки в костре и, задумчиво глядя в сгущающиеся сумерки, начинает неторопливо делиться со мной ключевыми эпизодами своей жизни. Детство, армия, тюрьма.
- Только в пятидесятых в настоящем доме пожил, - рассказывает он. - На Кубани. В цыганском колхозе. Тогда много таких создавали. Года два вытерпел, потом с дядькой снова шляться по России отправился. Не могу в одном месте, натура такая.
Серёжа не слишком доволен откровениями отца. Он сидит слева от меня и хмурится. Ему хочется отвести меня от костра куда-нибудь подальше, где нас не будет видно, да хоть в тот же лес и стремительно атаковать пылкой чувственностью. Он не уверен, что я захочу остаться здесь на ночь, он явно не хочет отвозить меня обратно в село, не получив своего, и наверняка придумывает объяснение на тот случай, если я попрошу доставить меня восвояси. Подкова с коня слетела - что-нибудь в таком духе.
- А сел вообще за ерунду, - продолжает старый цыган, которому Серёжа годится скорее во внуки, так что детей у него, надо думать, с избытком, да и жён, должно быть, он сменил немало. - За мешок комбикормов. И коней воровал, и в дома залезал, и машины угонял - никогда не попадался. Однажды в драке человека ножом ударил - до сих пор не знаю, выжил тот или помер. Чего бы за такое не посадить, спрашивается? - похохатывает он. - Нет, надо чтобы как в анекдоте. Чтобы смеялись все, как над дурнем. Ну да ладно, ума-разума набрался, больше не позволял себя за задницу хватать. Жизнь - она всему научит.
- А вы здесь как бы с кооператором Куркиным работаете? - спросила я вдруг, хотя вроде как от меня и не требовалось задавать вопросы. - С ним сотрудничаете… ну, в делах разных?
Цыганский барон вроде бы не удивился и никакого беспокойства взглядом не изобразил. Возможно, ответил бы даже, но в это самое мгновение начали твориться неожиданные вещи.
- Игнат, тревога! - крикнул кто-то из темноты.
Седовласый вскочил на ноги, устремил взор вдаль, в ту сторону, где расстилалось уже невидимое поле, и вместе со мной обнаружил там несколько пляшущих огней. Те напоминали фары автомобилей, дрожали, прыгали, резвились и почему-то ничего хорошего для всей нашей таборной компании не предвещали.
- Топоры хватайте, палки! - услышала я, как Игнат Тимофеевич отдавал распоряжения уже где-то в отдалении. - Эх, не все в сборе! Врасплох нас застали. Бабы, дети - в лес немедленно!
Серёжа, лицо которого в бликах костра выглядело более чем обеспокоенным, если не сказать напуганным, схватил меня за запястье и потянул за собой.
- Пойдём быстрей!
- Кто это? - поддалась я на движение.
- Без понятия. Менты, может. Или бандиты председательские. Какая разница?
- Да я не при чём, - бормотала я на бегу. - Мне-то чего прятаться?
- Думаешь, они разбирать будут?
- А чего они вообще? Что им надо?
Усадив меня под деревья рядом с парочкой цыганок и ребятнёй, Серёжа ринулся обратно, оставив мои глубокомысленные вопросы без ответа. В лес мы углубились недалеко и сквозь немногочисленные деревья наблюдали за происходящим. Оно оказалось будоражащим.
Дрожащие огни вскорости приблизились к цыганскому кочевью вплотную и действительно оказались автомобилями - тремя легковыми и грузовым. Из кузова грузовика тут же на землю повыпрыгивали разгорячённые мужики, каждый держал в руках дубину или монтировку. Из легковушек тоже мужики выбирались - и у них в руках дубинушки значились.
Эх, дубинушка, ухнем!
А у некоторых и ружьишки.
- Где Игнат! - гаркнул кто-то из них.
- Игнат, сука, выползай! - заорал тот же самый голос громче и раздражённее. - А не то Хиросиму тут тебе устроим!