РЫЦАРЬ РАНИМ И ПЕЧАЛЕН
- Свет, спишь?
Открыла глаза. Тотчас же, ещё последние звуки не успели угаснуть. На фоне потолка - силуэт. Глаза красные, рога витые и зубы в прорези рта блестят пугающе-снежной белизной.
Чёрт!
- Господи! - брякнула неповоротливым языком.
Возглас лишь в шипение оформился. Сердечко ёкнуло и сжалось: надави слегонца - и треснет. Страх причудливый - парализующий, но завлекательный. Продлиться просится.
- Ты чего?
Существо взяло меня за руку. Прикосновение приятное, надо же. Я быстро-быстро заморгала, остатки сна отлеплялись от тела скрученной шелухой и таяли в воздухе.
- Алёша!
Он. Сидит и смотрит пристально, как психиатр. Серьёзный. И слишком даже - по крайней мере так в темноте кажется. Рыцарь печального образа.
- Ффуу!!! - выдохнула с облегчением. - А то мне уже фильмы ужасов мерещатся.
- Бывает.
- Ты давно здесь?
- Нет, только что.
- Отвёл отца? Как он?
Алёша как бы оценивающе окинул взглядом комнату. Напрягся что-то. И чего он здесь не видел?
- Ты же слышала, он мне не отец.
Я тут же что-то добавить хотела, утешающее, но потом мысли сбились и в другую сторону поскакали.
- А с чего ты взял, что я слышала?
- Ну а как знаешь, что я его домой повёл? Да и видел я тебя.
Возразить нечего. Я помолчала.
- Так ты что, расстроился типа?! - хлопнула его по плечу. - Себя жалеешь? Плюнь, не о чем! Я всю жизнь без отца живу.
От Алексея последовал очередной пристальный взгляд - озадаченный отчасти и как бы недобрый.
- Знаешь, - молвил он парой секунд позже, - а в тебе действительно нечто запредельное есть. Я вот пока не пойму, что именно и из каких сфер - но ты явно не рядовая человеческая штучка. Неспроста меня притягиваешь. Неужели тебя действительно стоит опасаться? Неужели я тебе недооценил и не понял? Что если ты и вправду катализируешь трагические события?
- Штучка… - рядом с ним, да ещё с этой его холодностью я всё своё остроумие потеряла. - Скажешь тоже, - брякнула тупо, как малолетка, которой льстит внимание старшего пацана. - Я же поддержать тебя.
Хотя разве не так оно на самом деле? Кто я, если не малолетка, которой именно внимание и льстит?
И тут же разозлилась на себя на эту бестолковость и мешковатость. Нельзя проигрывать эмоции и вставать в подчинённую позу! Ни с кем нельзя, даже с тем, кто нравится. Кого любишь.
- Ладно, дон Педро (что за дон Педро, откуда?), - выдала ему в отместку, - ступай домой плакаться. А мне баиньки пора. Ну, наххаузе, ангелочек!
Алёша усмехнулся. Всё же нравилась я ему колючей, это видно. Судя по всему, он очень раним, хоть и пытается это скрывать. Узнал мальчишечка, что отец ему не отец, вот и впал в депрессию. Ну раскройся ты, не строй из себя железного дровосека, пожалуйся - ведь не просто же так ты ко мне пришёл, ведь не чужие мы друг другу - и я к тебе ещё больше чувствами проникнусь. Трепетнее тебя прочувствую. А так холоден, как камень, циничен, как скорпион, только жало высовываешь - думаешь, у меня своего не найдётся?
- Слышала, шабашники уехали? - сменил он тему.
Вот и правильно.
- А как же!
- Знаешь, почему?
- Думаю, испугались чего-то.
Алёша покивал.
- Очень может быть.
- Хотя кого? Цыгане съехали. Милицию если только.
- И меня это интересует. А цыгане недалеко отчалили. Где-то у леса за Ольховкой встали. Видимо, их Куркин подкармливает.
- Вот оно как! Я и не знала.
- Ни в какую милицию они, кстати, не заявляли. Всех убитых втихаря похоронили. Я издалека видел, но такое впечатление, что их сейчас больше стало.
Хотела у него про Серёжу спросить, но поняла, что будет это выглядеть глупо. Да и надо определяться в предпочтениях, в конце концов. Кого-то одного в сердце пустить, я же не хочу повторять мамочкины подвиги.
- Алёш, поцелуй меня, а? - попросила вдруг.
Он помедлил чуть, но потом склонился и припал ртом. Губы у него отчаянно холодные, а зубы колючие.
- Ай! - вскрикнула я от боли.
Он отстранился.
- Клыки у тебя что ли? Чего кусаешься?!
Он вздохнул и приподнялся.
- Зря я пришёл, пожалуй, - произнёс. - Не время. И у самого настроения нет, да и ты какая-то взбалмошная. В другой раз.
И я хотела было его остановить, но почему-то не стала.
- Алёш! - успела шепнуть до того, как он исчез. - А с чего ты решил, что отец твой правду говорил? Он пьяный был, чепуху нёс. Родной он тебе, не грузись.
- Он не мой отец, а твой! - холодно бросил он, не оборачиваясь. - А я и не думал переживать о такой ерунде. Меня совсем другое беспокоит.
Хоп - и нет его в комнате.
БУДУЩЕЕ - ЭТО ОДИНОЧЕСТВО
Никогда замуж не выйду. У меня слишком мало точек соприкосновения с действительностью. Замужество - это адекватность и принятие окружающей реальности такой, какая она есть. Это смирение с обыкновенностью и превращение в посредственность.
С этим проблемы. Я сумасшедшая неврастеничка и мне это нравится. И реальность я принимаю, лишь наделяя её иррациональностью. Которой, естественно, в ней нет. Реальность скучна и одномерна, а я хочу оставаться многогранной и необычной. Даже для самой себя. Поэтому теряюсь, запутываюсь, размножаюсь в осколках воображаемых иллюзий. Либо горькое разочарование и грандиозное признание поражения ожидает меня в будущем, либо торжество абсолютной и псевдосчастливой потерянности в океане призрачности.
Я слишком слаба для бессмысленной холодности и абсурдности этого мира, но слишком сильна, чтобы смириться с ним. У этого противоречия нет выхода в позитив.
Так и вижу: мне тридцать семь, или даже сорок четыре, я еду в трамвае по городу и с ненавистью оглядываюсь на влюблённые парочки, которые мелькают тут и там. Семейные пары со смеющимися детьми и вовсе вызывают во мне приступы бешенства. В основе этих гадких эмоций, как ни печально, обыкновенная зависть. В чём себе я не признаюсь. "Ну и мамашки!" - восклицаю я про себя, а порой и вслух, когда вижу, что женщины вовсе не осаживают своих расхулиганившихся детей, а снисходительно прощают им шалости.
Все мужчины, которые могли появиться и быть рядом, отвергнуты - моё естество не приняло их убогой нормальности. Я одинока и несчастна…
Кстати, что это за шум доносится снаружи?
ПРИШЕСТВИЕ КРАСНОГО ПЕТУХА
Дед уже на ногах - я увидела его у окна, выглянув через дверь.
- Что это там? - бросила ему.
Он недовольно посмотрел на меня.
- Чего не спишь? - буркнул вместо ответа.
Реагировать на его недовольство не требовалось. Я присела за стол, приоткрыла окно и взялась разглядывать предутренний деревенский пейзаж.
Уже забрезжила предрассветная дымка. Ночь отступает. Странно - почти не спала, и не хочется.
- Пожар где-то, - сказал дедушка. - Видишь - красные всполохи.
И вправду - через пару-тройку улиц от нас, наискосок направо, горел дом. И вроде как с каждой секундой всё ярче - едва видимое ещё пару минут назад биение красного наливалось яркостью и силой.
- Смотри! - показала я в другом направлении. - Ещё пожар!
Заметил его и дед. Тут же нецензурно выругался и даже взглядом не попросил у меня прощения. Мне, признаться, понравилось, что я уже вроде как взрослая и стесняться меня не следует.
- А что за шум такой странный? - не могла не заметить я. - На машинах кто-то гоняет?
Шум действительно удивлял. Доносился он с разных сторон и включал в себя помимо хриплого урчания дизельных двигателей и каких-то лихорадочно отрывистых выкриков топот конских копыт. Я заметила, что кое-где в домах напротив обеспокоенные сельчане, как и мы, уже выглядывали из окон наружу. А парочка мужичков - один из них с молотком - выбралась на улицу.
Дед тоже отлучился на несколько секунд за перегородку, на кухоньку, и появился у окна с топорёнком в руках. Явно недовольный: большой, настоящий мужицкий топор покоился у него на заднем дворе, а в доме валялся лишь такой полудетский вариант для лузганья щепок на розжиг.
- Похоже, петуха кто-то запускает, - объяснил он мне происходящее. - Вот ведь гады!
Не прошло и минуты, как мы узнали, кто были те злоумышленники. Догадка зародилась во мне и раньше, а подтверждение её вызвало скорее радость, чем тревогу, хотя тревожиться и было за что.
На нашу улицу завернул рычащий, вилявший из стороны в сторону и вообще какой-то агрессивный легковой автомобиль с высовывавшимися из окон разгорячёнными людьми. Люди эти чёрными косматыми шевелюрами, всеобщей небритостью и задорными нерусскими выкриками с этаким лихим блеском казавшихся отчаянно белыми зубов, что сопровождал каждое словоизвержение, принадлежность свою к цыганской национальности выдали тут же. Время от времени автомобиль останавливался, три цыгана одновременно выскакивали из него, у каждого в руках - канистра, подбегали к домам, торопливо обливали их бензинчиком, а затем с удовольствием швыряли горящие спички. Деревянные домишки охотно занимались Красным Петухом, огонь увеличивал плотность, разрастался, жадно обнимая вожделенную древесину и явно желая с ней большого и незабываемого совокупления.
Мужик с молотком вместо того, чтобы броситься на поджигателей, тихонько отступил в глубь двора - туда, где потемнее. Цыгане, однако, дом его пропустили. Присутствие хозяина ли тому причиной или непопадание в заранее выбранный ритм остановок, непонятно. Я внутренне сжалась, когда они проезжали мимо нас: ожидание причастности к огненному преступлению, причём ожидание пассивное, жертвенное, было и трагично, и угнетающе. Но и нас цыгане миновали. Вскоре они и вовсе исчезли с улицы, завернув в переулок.
Однако радоваться было рано. На улице появился всадник. Он пытался скакать озорно и скоро, но коняга под ним, ощущая разбитую, неоднократно размываемую нередкими в наших краях дождями дорогу, ход сбавляла и уклонялась от выбоин.
У самого нашего дома всадник натянул узду, конь почти вскочил на дыбы и издал короткое, но трепетное ржание, неуверенно останавливаясь. Я узнала это животное - сначала его и только затем управлявшего им всадника. На разгорячённом крупе этого четвероногого совсем недавно я скакала по окрестным полям. Да и катал меня тот же самый паренёк, что восседал сейчас на нём.
Серёжа, это он был. Цыганёнок стрельнул в наши окна злым, сосредоточенным взглядом и увидел меня. Рот его растянулся в широченную улыбку, казалось - он безумно рад повидаться со мной после непредвиденной разлуки. Парнишка ловко соскочил с коня на землю и, бережливо придерживая что-то во внутреннем кармане пиджака - да, на нём был пиджак, причём явно с чужого плеча, большой и несуразный - подбежал к дому.
- Ах ты сучёнок! - выругался тотчас же уяснивший его намерения дед и скаканул к порогу.
Я ещё удивилась на него - это же Серёжа, хотела крикнуть, я его знаю, он хороший! - но хороший Серёжа, остановившись прямо под окном, из которого я выглядывала в мир, изъял из пиджака бутылку с прозрачной жидкостью, вытащил из неё газетную пробку и радостно облил бензином - чем ещё, если не им? - несколько брёвен в основании дома.
- Гори-гори ясно! - крикнул он, поднимая на меня глаза и зажигая спичку.
- Дурень! - успела я крикнуть ему. - Я всё равно тебе не отдамся, ты слишком глуп.
Брёвна занялись огнём. Вылетевший из-за угла топорёнок чиркнул по одному их них, уже горевшему, и соскользнул в траву. Серёжа машинально отпрыгнул и пригнулся. Запусти дед топор поточнее, это бы цыгана не спасло, но Никита Владимирович, несколько комичный в майке и трикошках, швырнул инструмент не прицеливаясь - времени на то не было. Однако и тем напугал цыганёнка как следует - Серёжа тотчас рванул обратно к коню, торопливо заскочил на него и, вдарив в бока ногами, заставил того отъехать на безопасное расстояние. Там, в отдалении, остановился и оглянулся. Дед преследовать его не собирался и даже не стал отыскивать в траве топор. Он стянул с себя майку, кинулся к горящим брёвнам и, матерясь, принялся прикладывать её к огню.
Я тоже вырвалась из оцепенения. Вскочила со стула, метнулась к стоявшему на кухне ведру с водой, зачерпнула полный ковш и, переместившись обратно к окну, выплеснула влагу на огненный очаг. Затем снова бросилась за водицей.
- Вячеслав Малежик… - лихорадочно забормотала, мысленно выбирая из кипы домашних пластинок первую попавшуюся, - "Кафе "Саквояж"… Точнее, не так. "Песни Вячеслава Малежика" - вот так она поименована. А потом уже "Кафе "Саквояж". Ленинградский завод грампластинок. Первая сторона - "Мозаика", "Картина любви", "Кафе "Саквояж", "Аквариум", "Русалка", "Конотоп". Вторая - "Зоопарк" "Соковыжималка", "Вчерашние дети", затем… затем-затем… да! "Вслед за радугой", "Дорога", "Околоспортивная песенка". Точно!
Я даже фуфайку успела деду в окно выбросить - чтобы он ей тушил, а не майкой, которая в скомканном виде превратилась в малюсенькую тряпицу. С фуфайкой дело лучше пошло.
- По просьбам трудящихся, - бормотала я, - исполняется песня Вячеслава Малежика на стихи Вячеслава Малежика "Мозаика". Я мозаику сложу-у из разбившихся зерка-ал, свой корабль снаряжу-у в дальний путь воспомина-анья-а… А потом вам расскажу-у, что я понял, что узнал, с кем дружи-ил и с кем дружу-у, как держал я обещанья-а…
То ли мне это послышалось, то ли на самом деле - на припеве дед взялся подпевать.
- Ещё-о раз уйти, чтобы верну-уться, - мурлыкал он под мои вопли, - ещё-о раз закончить, чтоб начать…
Довольно быстро пожар мы потушили. Пожар - громко сказано, конечно. Но всё равно молодцы. Чёрное зловещее пятно на пол-стены осталось наглядным напоминанием о пережитой панике. Чуть промедли - и занялся бы заревом ещё один дом.
А полыхало их на улице не меньше пяти. Безнадёжные, не потушить.
Я и сама не заметила, как улица превратилась в сущий муравейник из бегающих, суетящихся, кричащих и ругающихся людей. Дед, едва мы закончили со своим пожаром, кинулся помогать соседям через два дома от нас. Вроде не безуспешно, огонь отступал, хотя обгорел дом поболе нашего. Я было тоже метнулась с благими намерениями посодействовать если не в тушении, так в спасении скарба хотя бы, но меня отовсюду шпыняли, словно была я самым бесполезным человеком на земле. Обиды я не ощущала, нет - так нет. Значит, надо в стороне держаться.
НЕКОНТРОЛИРУЕМОЕ
Не знаю почему, но страстно хочется, чтобы моя Мария кого-нибудь кокнула. Ножом, вилами, копьём индейским… Что с этим делать? Это противоречит её образу и первоначальной задумке.
Поддаться? Выйду на новую грань или потеряю всё завоёванное.
Дилемма, блин.
Но лучше сдержусь.
ЗАКЛАНИЕ ЖЕРТВЕННОГО БЫКА
- Елизаров! - орали в толпе. - Елизаров виноват, сука!
У сельсовета кучковалось не меньше сотни человек - мужики, бабы, дети. В основном мужики - и злые все до чёртиков.
Село бурлило. Снующие люди, урчащие машины… "Скорая", пожарная… Чёрные лица, грязная одежда. Перекошенные от криков рты.
Кто-то лежит на земле. Женщина в обгоревшей одежде. То ли мёртвая, то ли без сознания. Усатый мужик в трусах пытается делать ей искусственное дыхание. Он на удивление спокоен - сделает выдох и по сторонам оглядывается. На губах - лукавая усмешка. Страшная какая-то. Не хочу знать, что там с этой тёткой.
А у мальчика на лице кровь. Его за руку ведёт девушка слегка за двадцать. Она гладит пацана по голове и разыскивает кого-то взглядом. Мальчишка ревёт, и это девушку злит - порой вместо поглаживания она хватает его пятернёй за волосы и встряхивает. Тот словно не замечает этого.
Этого мужика знаю - дядя Прохор. Идёт по улице и на дома дует. То вправо повернётся, то влево. Серьёзен и сосредоточен. Доволен собой, когда видит обгоревший, но потушенный дом или же вовсе не занимавшийся огнём, недоволен - если взгляд упадёт на пылающий. Качает головой и дует сильнее. Потом растирает кулаками глаза. Плачет.
Площадь - сюда идут все дороги.
- Дом-то его видели, нет? - оборачиваясь по сторонам, вопрошает молодой мужчина, очень напоминающий Куркинского телохранителя. - Целёхонький стоит, ни одной искры не попало. А у других всё дотла сгорело.
- Точно-точно! - отвечает ему истерично какая-то баба. - Елизаровский дом даже и не думали поджигать. Заодно с ним никак, гады.
- Да он цыган и натравил на деревню! - словно подводя итог горячей, но бесполезной дискуссии, грохочет металлом в голосе какой-то седой и грозный мужик ветеранистого вида. - Зарвался председатель, против народа пошёл! Наказания требует!
- Правильно! На кол его! - живо реагирует толпа.
Как-то никто и не заметил, что сам Елизаров вышел из здания сельсовета наружу, достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну, закурил и мрачно принялся всматриваться в толпу.
- Александр Геннадьевич, что скажите на обвинения народа? - побуждаемая каким-то странным жжением, гадкую сущность которого ощущала всем естеством, но ничего с собой поделать не могла, выкрикнула я в сторону председателя.
Народ вздрогнул и нервно обернулся на Елизарова. Тот ловко выхватил меня из толпы взглядом, холодно прищурился и лишь коротким движением желвак определил своё отношение к моей выходке.
Знала ли я тогда, что буду помнить этот взгляд всю свою жизнь? Да знала, знала… Как не знать.
Но в произошедшем вслед за этим я никак не могу быть виновата. Я не Господь Бог, чтобы управлять людьми. Ни в смирении, ни в гневе…
- Чё молчишь, гнида? - крикнул кто-то председателю. - Тебе вопрос задали!
Елизаров выпустил изо рта долгую и густую струю табачного дыма.
- Ну и чего вы здесь собрались? - устало и неохотно поинтересовался он. - Почему соседям не помогаете? Видали, сколько домов ещё полыхает?
- А у нас сгорело всё дотла! - завизжала на него толстая баба с распущенными волосами. - Головешки остались! Где нам жить теперь, а? Ты что ли дом нам вернёшь, коммунист сраный?!
Елизаров гордый. Болезненно гордый, как я. Это сразу видно. Сделал движение, чтобы скрыться за дверью, но тут же остановился. Как простой человек положил бы на вас с прибором, а как председатель не могу, следует объясниться.
- Всё, что зависит от местной власти, делается и уже сделано, - так же устало сообщил он толпе. - Пожарные расчёты прибыли, экипажи "скорой помощи" тоже. Только что связывался с районом: пообещали прислать ещё пожарных и медиков. Возможно, прибудет рота солдат для помощи. Через пару часов здесь, в сельсовете, мы начнём приём пострадавших. По каждой семье и каждому дому будет сделана подробная опись потерянного имущества. Я сейчас не могу вам сказать, будет ли оно компенсировано в полной мере, это не моя прерогатива, но надеюсь, что компенсация будет существенная. Что касается тех, кто потерял жильё, то Тамара Сергеевна, кажется, уже делала объявление на этот счёт. Вот и на доске оно висит, - он показал рукой на стенд, что находился в десятке метрах от здания сельсовета, на нём обычно размещали газеты "Правда" и "Известия", а ещё расписание фильмов, идущих в клубе. - Вам следует собраться в школе. Там будут расставлены кровати и раскладушки, мы сейчас над этим работаем…
- А мужика кто мне вернёт?! - вновь завизжала та же самая баба. - Мужа моего, а? Он вон на травке перед пепелищем лежит, чёрный весь, дымок исходит. Советская власть мне его восстановит, да?