ОПАСНАЯ ИГРА
- Всего хорошего, Света, - открывая нам с дедушкой дверь (старик прибыл-таки), негромко, но чётко и шершаво-многозначительно выдал председатель Елизаров. - Игру ты затеяла опасную, но, возможно, не бесполезную. Только смотри, не обожгись!
- Поэтому вы меня использовать решили? - остановилась я. - Для своих делишек?
- Ну, раз ты так самозабвенно заигралась… А впрочем, ты ничего не понимаешь, девочка! - укоризненно покачал он головой. - Так надо. В сложившихся обстоятельствах… Я порядок здесь навести пытаюсь. А люди сейчас другие, поменялись они. Люди власть перестают признавать. Сами себя властью считают. А ты знаешь, какая может быть власть, кроме народной, советской?
- Не знаю и знать не хочу! - огрызнулась я, но продолжала его слушать и выскользнуть за пределы отделения не пыталась.
Успевший выбраться наружу дед, заметив, что мы разговариваем, встал в сторонке и из деликатности ждал окончания беседы.
- Бандитская! Понятно тебе?
- А бывает советская власть, которая творится бандитскими методами? - бросила я ему в лицо.
Председатель вроде как смутился.
- Я вынужден, - выдохнул, словно оправдываясь. - По-другому нельзя. Они себе всех подчиняют - милицию, исполкомы. Я в прокуратуре даже не уверен… Извини, если причинил тебе боль.
И вот этой казённой фразой ты хочешь покорить моё сердце, папочка? Рассчитываешь на мою симпатию?
Надеюсь, я не произнесла это вслух.
- Ты сама начала это, - видимо, он завершал душеспасительную проповедь. - Сама подставилась. Я пользуюсь тем, что есть. Потому что в противном случае будет хуже.
- Всё ясно с тобой, председатель! - выдохнула я на него всё клокотавшее в груди презрение, повернулась и зашагала вниз по ступенькам.
- Я тебе не отец! - припечатал он меня в спину торопливой присказкой. - Это было бы слишком фантастично. Не пытайся меня полюбить. Никого не пытайся.
Я лишь прибавила шаг.
ЗАПОЗДАЛОЕ ВОЛНЕНИЕ
- Погодь, Свет! Не беги! Чего Елизаров-то нёс, а? Чего хотел?
Дед ковылял позади, пыхтя и потея.
Разозлённая, словно фурия, я неслась по улицам села и исторгала в эфир клокочущее недовольство. Чем? Да жизнью самой. Человеческими особями, к которым попала в подлый плен и вынуждена вертеться ужом для заполнения пробоин в целостности собственной конструкции.
Я почти ненавидела себя. И это при том, что чётко отдавала отчёт в необходимости всего сказанного и сделанного. Так надо, раздерите меня громы небесные, так надо!
- Я жалобу напишу в прокуратуру, - доносился до меня скрипучий голос деда. - В областную, не районную. Совсем девчонку затерзали. Разве можно так с ребёнком? Разве позволяет это уголовный кодекс? Изверги…
- Аида Ведищева, - сквозь сжатые зубы процедила я. - Названия нет. Просто "Аида Ведищева". Ленинградский завод грампластинок.
- А если понадобится - то и в ЦК КПСС! - продолжал утешать меня Никита Владимирович. - Я покажу им Кузькину мать. Они оставят у меня девчонку в покое.
- Первая сторона. "Твоя вина". Да, Светик-семицветик, так и называется песня. Соответствует ситуации, не находишь? Ладно, проехали, без самоедства. Вторая - "Вечный странник", дальше "Я верю", "Когда любовь жила", "Море, ты и я", "Будешь ты". Шесть штук.
- Свет, а что ещё спрашивали? - дед отставал всё дальше. - В город вести не собираются?
- Вторая сторона. "Ты приносишь мне рассвет", "Моя мечта", "Я так тебя люблю", "Моё счастье море унесло", "Вчера всё казалось прекрасным", "Корабль воспоминаний". Тоже шесть.
У колонки я остановилась. Пока дед нагнал, успела напиться. Вода вкусная, с привкусом земли. Иногда и песочек на зубах хрустит. Люблю такую.
- По просьбам трудящихся, - заявила старику, - исполняется мексиканская народная песня "Корабль воспоминаний". Русский текст С. Каминского. Ты ви-и-идишь догорают листья-а, - запела, - ветер их уно-о-осит, наве-э-эрно наступает любви нашей о-осень, последней ка-а-аплей холодной в окно звеня-а-а-а…И всё-о-о же в душе моей сегодня так светло и чисто-о-о, обиды все мои словно жё-о-олтые листья-а-а сгорели в пламени тихого огня-а-а…
Дед утёр рукавом пиджака выступившую в правом глазу слезу и произнёс:
- Не создана ты для нашей жизни. В столице жить тебе надо.
И вот на такую кристальную человеческую наивность я уже не могла не разразиться переливчатым хохотом. Дед, ты лучший!
СЕЯТЕЛЬНИЦА СМЕРТИ
"- Вы Мария Бальтазар? - приблизился вплотную к девушке человек в плаще.
- Да, - испуганно, потому что исходившая от незнакомца решительность не могла не пугать, ответила она. - Что вам угодно?
Человек, из-под широкополой шляпы которого выглядывала лишь чёрная борода с крапинками проседи и решительно невозможно было разглядеть глаза, расстегнул плащ и элегантным движением руки изъял револьвер. В следующую секунду его дуло уже пронзало лицо девушки немым, но угрожающим вопросом.
- Ты воплощённое зло! - глухим, надтреснутым, но необычайно эмоциональным голосом произнёс человек. - Ты сеятельница смерти! Ты должна быть уничтожена!
В следующую секунду раздался выстрел.
Непроизвольно Мария зажмурилась и замерла.
Ничего. Она ничего не чувствовала.
"Как хорошо, что смерть пришла ко мне без боли", - промелькнула мысль.
Однако уличные шумы не исчезли. К ним присоединился ещё один, чрезвычайно выразительный - звук падающего на землю тела. Мария разомкнула очи и увидела, что человек в чёрном плаще недвижимо лежит у её ног.
- Вы видели это, парни! - донёсся громыхающее-восторженный возглас.
Он исходил от мужчины с седой бородой и винчестером в руках, что приближался к ней вдоль по улице, двигаясь как раз мимо скобяной лавки "Всё от Пинкмана". Его сопровождали два более молодых спутника. Мария узнала в нём шерифа Гарри МакКиннена, имевшего славу решительного и беспощадного борца с преступностью.
- Нет, вы точно это видели?! - продолжал бахвалиться шериф. - Как вам этот выстрел, господа? Я уложил Дикого Рикардо с сорока ярдов прямо в голову! Вы смогли бы повторить такое?
- Вы нам не дали шанса, босс, - отозвался один из спутников.
- Этот выстрел войдёт в историю, босс! - произнёс другой.
- О, ты прав, мальчик мой, он войдёт в историю. С вами всё в порядке, мисс? - участливо заглянул шериф в глаза Марии, приблизившись к ней вплотную. - Мисс…
- Бальтазар, - ответила она, отводя взор. - Мария Бальтазар.
- Что хотел от вас этот подонок?
- Он… Он сделал мне неприличное предложение. А когда я отказалась, выхватил револьвер. Я не понимаю, чем могла так рассердить его.
- И не стоит понимать, милая мисс Бальтазар, - мудро кивал головой шериф МакКиннен. - Бандиты не заслуживают нашего понимания. Даже не пытайтесь вникнуть в их образ мыслей. Едва вы сделаете это, проснётся жалость - и это гнусное чувство уничтожит вас. В следующий раз не подвергайте себя такой опасности. Носите оружие. Этот мир катится в тартарары, и только старый добрый шестизарядный Смит-н-Вессон ещё способен уравновесить соотношение добра и зла.
- О, спасибо. Я непременно воспользуюсь вашим советом, - торопливо ответила Мария и, одарив седого стрелка учтивым реверансом, поспешила ретироваться".
Быть может, она заслуживала смерти?
Как и я…
ТРУСИШКИ
Почти месяц, как я в деревне. Летит время! Сегодня первое июля.
Удивительное дело: домой не тянет. Взрослею, что ли… Как я ревела, когда мать отправляла меня в пионерские лагеря! Две попытки и обе закончились досрочно. Кучи прыщавых подростков, дебильные развлечения, хождение строем.
Нет, я чужда коллективизму. Я волк-одиночка. Это плохо, говорят. Это чревато нервными расстройствами и проблемами в личной жизни. Верю! Даже доказывать не надо. Вот они, нервные расстройства, вот они, проблемы в личной жизни.
Деревня не пионерский лагерь, конечно. Есть свои приколы и удовольствия.
- Это что за строение такое? - спросила у Серёжи. Тот с самодовольным видом и хитрой улыбкой подпирал прогнившую деревянную стену. Вся спина в трухе будет, дурак. А-а, как знает. - Одно в чистом поле.
- Это заброшенная мельница, - ответил он. - Вроде бы.
- Интересно, - я оглядывала пространство. Пыль, запустение, водочные бутылки. Кучи кала по углам. Кавалер хренов, нашёл местечко для свидания. - Пойдём наружу, - бросила ему. - Тут загажено.
- Не, погоди! - вспыхнул он. - А где же ты мне должок будешь возвращать? Хотя если на травке желаешь, я не возражаю.
- Да уж явно не на куче мусора, - буркнула. - Хотя сильно сомневаюсь, что ты сделал дело.
Мы выбрались на солнышко. Сразу веселее стало. Тут и присесть есть где - вот бревно удобно валяется.
Села.
Серёженька-ангелочек продолжал лыбиться. Я его понимаю. Он уже представляет, как я раздеваюсь догола. Это не может не будоражить. У меня вообще мужское сознание, мне надо было родиться с пиписькой между ног. Тогда бы естественней себя чувствовала. Хватала бы девок за задницу, задирала бы им юбки - мне же хочется порой. А сейчас - диссонанс какой-то. Тяжко в женском теле. Остаётся надеяться, что это пройдёт.
- Не сомневайся, красавица! - подмигнул он мне ласково. - Дело сделано. Катерина оприходована.
- Брр, - поморщилась. - Какие выражения ты подбираешь!
Хотя понравилось, да. Оприходована, хи-хи.
- Видишь? - он просунул руку в карман брюк и вытащил комочек розовой ткани. Схватил её за край двумя пальчиками - ткань развернулась и оформилась в трусики. - Угадай, чьи?
- Ты чё, Катьку без трусов оставил?
- Ага. Она не возражала. Должен же я унести трофей?
- Разве? Это что, принято сейчас так?
- В книге читал какой-то. Доказательство любви, и всё такое.
- Неужели в советских книгах пишут о таком?
- Она зарубежной была. Из серии "Библиотека приключений".
Серёжа присел на бревно рядом. Погладил меня ладошкой по спине.
- Возьми, для тебя старался.
- Оставь себе. Чужих трусов мне ещё не хватало.
Он нехотя спрятал трусишки в карман.
- Да, я такой, - ухмылялся артистично, засранец. - Одну за другой натягиваю и никому передо мной не устоять. Хочешь пересказ с подробностями? Хочешь, знаю. Ты же сексуальная щтучка. Любопытная. Короче, я начал с того, что положил её на бок. Очень приятная поза, ты не пробовала? Могу и тебя в ней обслужить, удовольствие гарантирую… Короче, она уже голая, распаренная, дышит громко. Я её на бок и ладонь между ног просовываю…
- Давай опустим подробности, - произнесла мужественно, хотя и не прочь бы послушать. Как с этим бороться, ума не приложу - он про позу, а у меня уже всё мокро. Надо быть твёрдой. - Ты про пятно говори. Только она меня интересует.
Серёжа глубоко вздохнул, выждал мхатовскую паузу - даже голову на бочок свернул - и трагически произнёс:
- Есть пятно!
Мне показалось - что-то хрустнуло внутри. Неужели я на таком взводе из-за этого? Вроде не ощущала напряжения.
- Точно такое как у тебя, - продолжал он. - Необычное, бабочку напоминает.
Я додумалась заглянуть ему в глаза. Они искрились - чем вот только? Похотью или ложью?
- Сомнений нет, она твоя сестра. Прости, если огорчил тебя этим известием.
Цыганёнок положил голову мне на плечо и, просунув ладонь под футболку, обхватил ею грудь.
В это мгновение мне всё стало ясно. Окончательно. Я же талантливая писательница, в конце концов, я же разбираюсь в людях. Интонация и телодвижения говорят порой больше, чем слова.
- Да врёшь ты всё! - выдала безапелляционно, возражения не принимаются.
Серёжина ладонь, поникшая и опечаленная, выскользнула из-под футболки. Он вздохнул расстроено.
- Не был ты с Катериной! И про трусы наврал. Ты их у матери украл, я же видела у неё в сумке вместе с другими вещами упаковки трусов. Ты подлый лгун! Маленький негодяй! И девственник, скорее всего. Не даст тебе ни одна!
Сергей виновато сопел носом и пристально взирал себе под ноги. И не ожидала, что он так сдуется под моим напором.
- Ну почему ни одна?.. - издал наконец робкий возглас. - Хватит тебе издеваться, были у меня женщины. Честное слово! Совсем уж меня неизвестно за кого держишь. И с Катькой у меня почти получилось.
- Эх, Серёжа, Серёжа! - я как воспитательница перед малышом. И он принимает правила игры. Правила жизни, отношений наших: я - ведущая, он - ведомый. Похвально. - И что только из тебя вырастет?
Он отвернулся. Насупился. Вдаль смотрит. Симпатичный. Не стесняйся слабости, цыганёнок, очень ты нравишься мне такой. Нельзя быть всё время сильным, обескровит сила и расплющит.
Я погладила его по голове.
- Не грусти! - подбодрила нерадивого обманщика. - Всё у тебя получится. Может быть, и со мной. А Катька пусть живёт, не хочу её крови. Передумала. Принёс карты?
- Принёс, - пробубнил он, не оборачиваясь.
- Ну сдавай! Только не на раздевание. Лучше поговорим, фильмы обсудим, книги. Надо интеллект развивать друг в друге, а не похоть. Ты согласен?
Он молча засунул руку в задний карман штанов и достал оттуда колоду карт.
- Сдвинь, - протянул мне.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ ЧЕЛОВЕЧКОВ
Мизантропия - она от большого ума, не иначе. В глубине души (нет, ума того же!) я, конечно, понимаю, что нельзя считать себя умнее остальных. Легко и ошибиться. Всё зыбко, всё переменчиво. Критерии не прописаны, ориентиры условны. Да и объективной реальности наплевать на умников, она живёт по своим законам. Если бы действительно сполна воздавалось тем, кто пытливее и умнее, планета бы в кратчайшие сроки обезлюдила. Умные превратили бы её в пустыню. Природа симпатизирует здоровой тупости, проверено неоднократно.
Мизантропия - просто психологическое убежище для умных и одиноких. Её у меня в изобилии. Я ей лечусь. Поначалу не хотела с дедом и тётей Мариной отправляться на кладбище - потому что передёргивает от одного дуновения мертвяков - но потом включила правильное понимание, собралась и чудненько провела время.
Не любить людей - грех не тяжкий. Вообще не грех. Кто их любит, скажите на милость? Это уже общее место: проводить скорбную жизнь в телесной клетке, источая тихое презрение и глухую ненависть к окружающим. Просто за то, что они такие же. Просто за то, что ты такая же и однажды, как все рождавшиеся на земле, превратишься в труху.
Да, я отравлена Шопенгауэром. Да, опасно отдавать себя во власть подобных раздумий в подростковом возрасте. Скорбь никогда не выветрится из сознания.
Хотя это и есть доказательство ума, между прочим.
- Вон их сколько тут полёживает! - вроде бы глухо и безразлично, но в то же время с большой и трепещущей выразительностью молвил Никита Владимирович, едва мы заступили на территорию деревенского кладбища. Оно располагалось на опушке леса и частично в него углублялось.
Вы тут полёживаете, выражал таким нехитрым макаром простоту своей мысли прямой и конкретный дед, а я ещё шевелюсь, ещё дышу, ещё задницу "Известиями" подтираю. Я лучше вас и счастливее, потому что живой, а вы уже сдохли.
И меня тут же захлестнула едкая мудрость этого состояния. Я впечатлительная. Да ещё и с экзистенциальными перегибами накрыло.
Всё так, всё так. Вы трупики, вы тухляки, вы червивая рассыпающаяся масса, а я молода и красива, я умна, я покорю этот мир пронзительными историями, изложенными на бумаге, и человечество содрогнётся от силы и величия моего таланта. Вы все там будете, даже те, кто ходит ещё по поверхности земли, все до одного. Так что не вздумайте смотреть на меня свысока, словно вы держите несуществующего бога за бороду, вы все обречены, вы все падшие, вы все проиграете.
О, да, это воистину придаёт сил! Даже кажется, что сама ты - единственная бессмертная. Всё человечество вымерло, вокруг лишь голая поверхность планеты, а я, единственная живая, спасшаяся силой собственного духа, цельностью своей, прохаживаюсь по безлюдным дорогам и кротко (но и злорадно, и злорадно!) улыбаюсь.
Вздохнула глубоко, всей грудью - какое небо голубое! как выразительно птички поют! как прекрасна жизнь! - и сочувствующе взяла под руку Марину, у которой глаза уже на мокром месте. Она соль земли, среднее арифметическое человечества - понимает, что раз на кладбище, то надо всплакнуть. К деду не подваливала, тот бы не позволил такие телячьи нежности. Он в глубине переживает своё состояние потерянности, он мужчина.
- У-у-у, заросла как уже!
Вот и могила бабушки. Скромное металлическое надгробие с портретом. Ей на нём лет сорок пять. Почему-то люди не любят ставить на надгробия фотографии стариков. Пусть помоложе, хоть и на том свете.
- И не говори-ка! - живо откликнулась Марина. - Вроде весной ходили, подчистую убирали. Гляди-ка - опять трава попёрла! Да сильная какая, толстая!
- Злая трава, злая, - дед уже присел на корточки и вырывал коварную травяную сущность с корнями. - Весь май дожди, поэтому. Да и могилка в тени - влажно здесь. Думал я на солнечном месте хоронить - но тоже ведь не знаешь, как вышло бы. Краска с памятника сойдёт, фотография пожухнет.
- Да, тут не угадаешь, - Марина само сочувствие. - Всё правильно решил. Больно-то работы - траву выполоть.
Интересно, а как бы бабка отнеслась к тому, что дед завёл себе новую женщину? Да всю ещё в соку?
Хотя поняла бы, да. С чего ей обижаться?
Присоединяться к старшим не думала. Они опытные, ловкие, всю жизнь траву дёргали. Без меня справятся. Собственно, там и места-то нет. Вон они как орудуют - стахановцы!
Присела на простыню Маринину, она захватила. Вынула из пакета бутерброд, термос. Тот на моё счастье холодный. То ли Марина холодную воду залила, то ли он не фурычит. В любом случае кипятком ошпариваться желания не было. Да и жарко - какой кипяток по такой погоде?
- А вот я не хочу, чтобы меня в землю закапывали, - объявила трудолюбивым любовничкам. - Лучше пусть кремируют. Это современно и экономно. Во что земля превратится, если всех закапывать и закапывать будут? Одно сплошное кладбище. Где сельским хозяйством заниматься?
Они не реагировали.
- Слышите, эй! - повысила голос. - Дед, чтобы кремировал меня, понял? Если крематория нет поблизости - сам в печи сожги, ладно?
- Помолчи, балаболка! - отозвался он.
- Света, ты нас переживёшь на пятьдесят лет! - Марина уже само умиротворение. Она всегда выдаёт такую интонацию, когда ей кажется, что на меня находит придурковатость. Она вообще чокнутой меня считает, я же вижу. Дед, тот вот более адекватен и понятлив. - Не думай о похоронах, живи в своё удовольствие. У тебя вся жизнь впереди!
Ой, заплачу щас! Так жизнеутверждающе…
- А, ну ладно, - буркнула. - Поживу ещё годик. Ну а дальше - смысла не вижу.
Марина многозначительно посмотрела на деда - ожидая ответного многозначительного взгляда. Тот продолжал сражаться с травой. Её почти не осталось. Взглядами не торговал.
"Ведь мы живём для того, чтобы завтра сдохнуть…" - атаковала вдруг моё несчастное сознание агрессивная песня рок-группы "Крематорий". Чуть вслух не спела. Тьфу тебя, зараза! Терпеть не могу рок-музыку! Все эти рокеры - бездари и убожества. В них ни грамма лиризма. Однажды они похоронят высокое искусство, тонкую и многослойную советскую эстраду.
- Пойду пройдусь, - поднялась я, убирая термос. - По маленькой.