Мельников никогда не считал себя суеверным, но сейчас встал и включил верхний свет: одной настольной лампы ему вдруг показалось мало. Заодно он открыл дверь и высунулся в коридор: больница спала, и тишина казалась непроницаемой, как обычно и бывает в три часа ночи. В такой тишине и раздавались детские шаги в памятной Мельникову больнице: вначале коридора звонкие, а потом всё тише, тише… Он поёжился и закрыл дверь.
Будем рассуждать логически, подумал Мельников, выливая остатки кофе в горшок с кактусом и закуривая бог весть какую за сегодня сигарету. Мог ли он выжить? Судя по всему, нет. Там сердце и печень – как дуршлаг. Огромная потеря крови. Когда его привезли в больницу, он был мёртв. Совершенно и окончательно мёртв.
От этой мысли Мельникову стало холодно. Он загасил окурок и подумал вдруг, что чудеса случаются, но не всегда это хорошие и добрые чудеса. Преподаватель спокойно возвращается домой, планируя провести вечер с кем-то из близких, и не знает, что через считанные минуты умрёт на полу возле лифта, а малолетние ублюдки обшарят его карманы и убегут. Впрочем, для Антона Валерьевича всё только начинается. Скорая привезёт его мёртвое тело в больницу, и он окажется в морге, а там и случится чудо: неведомая сила поднимет мертвеца, войдя в его искромсанную оболочку, и Зонненлихт, вернее уже не совсем тот человек, который утром шёл на лекции в университет, отправится прочь.
Наверно, он пошёл домой. Постоял возле лифта, глядя на небрежно замытые пятна крови – его крови – и начал подниматься по лестнице пешком. Открыв дверь, он вошёл в квартиру и какое-то время бродил по комнатам, не узнавая ни комнат, ни вещей. А потом власть, которой он был воскрешён, отдала приказ, и Зонненлихт стал собираться в дорогу. Если поначалу его движения были неуверенными и дёргаными, словно их совершала кукла, руководимая неумелым кукольником, то дальше дело пошло как надо. Он покинул дом на рассвете, когда все спали, поймал такси и отправился на вокзал.
Так, руководимый кем-то, Зонненлихт приехал в Турьевск и до сегодняшнего дня исправно выполнял получаемые приказы. А потом его искромсанное сердце таки не выдержало, и нечто, обитавшее в мертвеце, покинуло его. Однако какие-то позывы и тени мыслей в нём ещё сохранились – и тогда мёртвый и никому не нужный Зонненлихт снова встал и пошёл по коридору, сверхъестественным чутьём определяя то единственное место, где должен был найти покой – морг.
Мельников считал себя смелым человеком, но сейчас ему стало страшно чуть не до икоты, и когда в дверь осторожно постучали, он подпрыгнул на стуле, чувствуя, что обливается потом от ужаса. Однако в ординаторскую заглянул взлохмаченный и угрюмый Каширин.
– Не спится мне что-то, – пожаловался он. – Давай покалякаем, что ли?
– Садись, дело есть, – произнёс Мельников, и выложил ему все свои невероятные догадки как на духу. Он ожидал какой угодно реакции, кроме спокойного:
– Ну да, ты прав.
Мельников натурально раскрыл рот. Каширин потёр кончик носа и добавил:
– Я знаю. Всё так и есть.
* * *
Чудеса не обязаны быть добрыми.
Чудеса не обязаны быть вообще.
Сидя на последнем ряду лектория и слушая занудную лекцию по праву, Настя размышляла о том, что чудо всё-таки произошло.
Никто не заметил её двухмесячного отсутствия в институте. Ни единая живая душа. Со стороны всё выглядело так, словно Настя старательно посещала занятия. Она подглядела в журнале посещений: ни одной пометки о пропуске. Должно быть, если сунуть руку в сумку и вынуть тетради, то там обнаружатся все записанные лекции.
Например, как эти, по праву.
Настя хотела окликнуть Игоря, дремавшего над тетрадью с плеером в ушах, или Юльку, чей горделивый профиль чётко выделялся на фоне окна, но не стала. Незачем пугать людей странными вопросами. Скоро сессия, всем и так хватает странностей. Лучше попытаться делать вид, что ничего не случилось, и вспомнить, что за пары им сегодня ещё предстоят. Настя раскрыла блокнот и увидела запись собственным почерком: английский, практикум речи.
Ещё не легче.
Саша боялся Зонненлихта и предпочёл бы самую мучительную смерть встрече с ним. Наверно, смерть была намного лучше, и в чём-то Настя могла с ним согласиться. Однако потом она вспоминала март, и всё становилось гораздо сложнее.
Официантка скользнула по ним довольно равнодушным взглядом. Видимо в это полуподвальное кафе забредали и не такие типы, хотя они сейчас представляли собой довольно странную пару: холёный седеющий мужчина в мокром пальто, чем-то похожий на актёра или телеведущего, и бедно одетая девчонка с размазанным макияжем и кровоточащим носом.
– Два коньяка, – холодно приказал Зонненлихт, и официантка удалилась, томно покачивая бёдрами. Когда она скрылась за барной стойкой, то он произнёс: – Тебе сейчас нужно успокоиться.
Настя провела пальцами по носу и некоторое время растерянно смотрела на кровь. Зонненлихт устало покачал головой и протянул салфетку.
– Ну, ну, – успокаивающе сказал он. – Будет тебе. Не бойся.
– Это дурка, – прошептала Настя, разглядывая алые пятна на салфетке. Мелькнула ассоциация с первой брачной ночью, и погасла. – Это всё.
Официантка поставила перед ними напёрстки коньяка. Некоторое время Настя таращилась на свою рюмку, словно не понимала, что с этим делают.
– Не надо делать вид, что ты пьёшь коньяк из пивных кружек, – произнёс Зонненлихт. – В твоём состоянии это сейчас самая нормальная доза. Давай-ка, выпей.
Настя подчинилась. Зонненлихт удовлетворённо кивнул.
– Ничего страшного с тобой не произошло, – продолжал он. – Не стоит накручивать, ты совершенно адекватный человек со здравым рассудком, просто видишь немного больше, чем видят остальные.
– Морг, – прошептала Настя. – Восставшего мертвеца.
– И такое тоже бывает, – сказал Зонненлихт с такой интонацией, словно расхаживающие по моргу мертвецы – самое обыкновенное дело. Как снег зимой. – Мир немного больше и шире, чем его привыкли видеть. Иногда в нём появляются уникумы, вроде тебя, которые умеют заглянуть за то слепое пятно, что заслоняет зрение всем прочим. К сожалению, такие уникумы живут недолго, а умирают страшно. Впрочем, это не твой случай, можешь мне поверить.
На английский Настя не пошла. Просто села на подоконник и раскрыла первую попавшуюся тетрадь с лекциями, старательно изображая прилежную студентку, которая учится даже на перемене. В любом случае, это не имеет значения: раз все считают, что она не прогуляла эти два месяца, то отсутствие ещё на двух парах погоды не сделает. Краем глаза она увидела в конце коридора сухощавую фигуру Зонненлихта: тот вошёл в аудиторию и закрыл за собой дверь. Вот и славно.
Тихонько пиликнул мобильник – Саша.
– Привет, – сказала Настя. – Как ты?
– Нормально, – Саша сейчас был в другом корпусе – сдавал курсовую работу на своём заочном отделении. Защита диплома ждала его осенью, когда Зонненлихта, возможно уже не будет в универе. – Курсовик защитил, всё в порядке. Пойдём кофе попьём?
– Я его видела, – промолвила Настя. – И сейчас должна быть у него на паре.
Саша помолчал, а потом повторил:
– Пойдём кофе попьём.
Наверное, это единственное, что им оставалось.
Они устроились в небольшом уличном кафе под полосатыми зонтиками, и некоторое время молчали. Жужжала кофе-машина, разливая кофе тонкими ароматными струйками по чашкам. Фартук официантки был грязным. Почти все столики были заняты студентами, которые бурно обсуждали грядущую сессию, курсовые и первые зачёты.
– Поедем в Богоявленск? – предложила Настя, когда официантка принесла кофе и круасаны. – Сдадим сессию и поедем. Поживём у мамы, я скажу, что…
Она сделала паузу, с трудом представляя, что действительно скажет маме. Едва увидев Сашу, она поспешит сделать однозначные и далеко идущие выводы.
– Что я твой жених, – просто промолвил Саша, и было в этом что-то искреннее до боли. – А правда, Насть. Давай поженимся?
Настя опустила голову, пытаясь скрыть наивно-глупую улыбку. Как же всё хорошо и просто, как же легко всё получается – лишь бы никто не оборвал натянутую между ними нить.
Ей было страшно подумать, что она спит, и сон в любую минуту может закончиться.
– Ох, Сашка…, – вздохнула Настя. – Неужели это правда?
Саша улыбнулся – широко и невероятно обаятельно.
– Правда. А потом, если захочешь, мы снова уедем в Питер.
Два месяца в Северной столице, прожитые с Сашей, сейчас казались Насте тихим серым сном, сквозь который едва доносится стук дождевых капель по оконному стеклу и карнизу. По Неве плыли огромные грязно-белые льдины, и город казался нарисованным акварелью на небе. Заневский проспект, на котором они снимали маленькую квартирку, выглядел улицей, не принадлежащей этому миру, и чудилось, что всё будет хорошо – потому что иначе просто невозможно.
– Наверно, захочу, – улыбнулась Настя и сжала его руку.
Этот жест стал финальной точкой, завершившей спокойное течение их жизни. Небрежно придвинув ещё один пластиковый стул, к ним подсел Зонненлихт.
За два месяца он нисколько не изменился, хотя вряд ли это достаточный срок для кардинальных перемен. Всё тот же брезгливый взгляд, отличный костюм и идеальная стрижка – охотник был готов нанести решающий удар. Настя почувствовала, что всё в ней замерло: так дичь застывает в присутствии ловчего и молит о том, чтобы он её не заметил, чтобы опасность миновала, чтобы…
Всё. Выстрел.
– Ну здравствуй, – спокойный голос Зонненлихта прозвучал откуда-то издалека; Настя ощутила шум в ушах, словно её окружило незримое море. Она прислушалась: нет, это не море, это огромное ополчение, и до неё доносится звон оружия и шелест знамён. – Не устал бегать?
Саша сел поудобнее и совершенно небрежно ответил:
– Ты знаешь, нет. Живому всё хорошо.
Зонненлихт посмотрел по сторонам, скользнул взглядом по Насте, словно не узнал её. Потом светло-зелёные глаза потеплели; теперь он глядел почто душевно, хотя это было ему отнюдь не свойственно.
– Оставьте его, Антон Валерьевич, – прошептала Настя. – Пожалуйста, оставьте.
Он грустно усмехнулся и перевёл взгляд на Сашу.
– А ты молодец, – уважительно произнёс Зонненлихт. – И курсовую сдал, и с Хариным договорился. Думаешь, его стрелок снимет меня?
Саша нахмурился и опустил глаза. Настя сидела ни жива ни мертва.
– Расстояние довольно приличное. И я сижу в стороне от линии огня.
Саша натянуто улыбнулся.
– Ничего страшного, – произнёс он. – Важно окончательно вывести из строя оболочку, она и так уже на ладан дышит. Я вообще удивляюсь, как ты до сих пор двигаешься.
Было в этих словах что-то такое, что Настя закусила губу от страха. Значит, где-то на крыше сидит снайпер, который в любой момент спустит курок – и снайпера позвал Саша. Её Саша.
Впрочем, сейчас это был совершенно другой человек. Спокойный, собранный и жёсткий, скрывающий усталость и внутреннее опустошение даже от себя, знающий, что ему придётся умереть, но готовый бороться за себя до конца – было в этом отчаяние и жажда, что сильнее смерти, что поднимают мёртвых из гробов.
– О какой оболочке идёт речь? – спросила Настя, и не услышала своих слов. Зонненлихт улыбнулся и поправил безупречно завязанный галстук.
– Настя, – сказал он заботливо. – Ты иди лучше, погуляй. Не надо тебе этого видеть и слышать.
Настя хотела ответить, но Саша её опередил:
– Отчего же не надо? – с ядовитым цинизмом поинтересовался он. – Настя, а ты знаешь, что такие, как он, делают с подобными мне? Разбирают на части. И не дают умереть. Старательно поддерживают жизнь в обезумевшем от боли полутрупе и наслаждаются его агонией. Недурно, правда?
Настя коротко вскрикнула и закрыла лицо ладонями.
– Господи, – прошептала она. – Это неправда. Антон Валерьевич, скажите, что это неправда. Ради бога, скажите, что это неправда!
Он промолчал – и это было красноречивее любого ответа. Насте показалось, что она разучилась дышать.
– Я убиваю первенцев на глазах их матерей и превращаю землю в соль, – наконец устало промолвил Зонненлихт. – Я славлю того, кто сотворил и соль, и землю. Покажи ей правду, раз уж ты настолько алчешь правды.
В эту минуту земля под Турьевском пришла в движение.
Кофе-машина содрогнулась, и кофейные струйки веером брызнули на передник официантки.
Где-то на перекрёстке машины столкнулись и истерически заверещали.
С неба на асфальт перед кафе рухнули обгорелые комочки – то, что прежде было голубями.
Снайпер Харина, поймавший в прицел бледное лицо Зонненлихта, вдруг увидел белое пятно на месте лица жертвы, а потом солнечный зайчик прошёл сквозь линзу и расцвёл в его мозгу. Последним, что он ощутил, был шелест огромных невидимых крыльев.
– Пусть так, – промолвил Саша. – Пусть так.
Столы и стулья пританцовывали на асфальте, выстукивая ножками неуловимо знакомый мотив. Со стороны перекрёстка донёсся женский визг и звон разбитого стекла.
– Зеркала рассыпаются, и из них выходят страшные сны, – совершенно спокойно произнёс Зонненлихт, удерживая пляшущую чашку. – Засыпая в одном мире, ты просыпаешься в другом, выбирая вариации будущего без своего желания. А я вижу все сны всех людей на свете, и знаю конец истории во всех возможностях развития сюжета. Проснись!
И Настя проснулась.
* * *
Дойти до кафе она не успела.
Настя увидела Сашу с чашкой дешёвого кофе в руке, и Зонненлихта, который садился за его стол, и поняла, что всё закончилось. Они скрывались долго, но окончательно скрыться так и не сумели.
И что теперь делать?
Саша поймал её взгляд и отрицательно помотал головой. Зонненлихт обернулся, некоторое время пристально рассматривал Настю, а потом что-то небрежно проронил Саше и поманил её.
Казалось, кроссовки липнут к асфальту. Настя шла медленно, будто повиновалась чужой давящей воле. Однако Зонненлихт смотрел на неё ласково и устало, и, насколько она успела его узнать, такой взгляд был для него несвойственен.
– Ты помнишь свой прошлый сон? – поинтересовался Зонненлихт, не утруждая себя приветствиями.
– Да, – кивнула Настя. – Началось землетрясение, и снайпер на крыше погиб.
– Он и сейчас там, – мрачно заметил Саша. – Настя, слушай… тебе лучше погулять где-нибудь. Не надо тебе в этом участвовать.
Зонненлихт усмехнулся и отодвинул от стола свободный стул.
– Садись. В ногах правды нет.
Некоторое время они сидели молча. Официантка за барной стойкой силилась оттереть пятна с фартука, не понимая, где её угораздило так измазаться. Бродячий кот с невероятно наглой рыжей физиономией принюхивался к двум горелым комочкам на асфальте.
– У тебя оружие с собой? – безразличным голосом поинтересовался Саша. Зонненлихт криво ухмыльнулся и провёл ладонью над столом. Повеяло озоном, и на грязном пластике возникла серебристая катана с тонким рисунком по лезвию. Настя не удержала вскрика.
– Хочешь устроить дуэль? – мягко осведомился Зонненлихт.
– Ни в коем случае, – произнёс Саша. – Просто хочу посмотреть, как именно меня будут убивать.
Настя почувствовала, как дрогнула земля под ногами.
– Дурак, – слово выстрелило, словно щелчок кнута, словно пощёчина. – Я принёс тебе весть.
Саша насторожённо смотрел на Зонненлихта. Катана медленно растаяла в воздухе, и Зонненлихт промолвил:
– Тебя прощают. Ты прощён, дурак, и можешь вернуться на небо. В любой момент.
– На небо? – испуганно и недоумевающее переспросил Саша. Впрочем… это был уже не он: за привычным и родным лицом Настя вдруг увидела иные черты – когда-то прекрасные, но теперь опалённые огнём.
– На небо? – прошептала она.
Зонненлихт посмотрел на них с привычным брезгливым недоумением.
– Да. Чего тут непонятного? Тебя простили. Ты снова равен нам в чести и в славе.
Воцарилась тишина. Настя смотрела на Зонненлихта и видела совершенно другого человека – хотя к человеку это существо имело очень отдалённое отношение. Оно сияло золотом и насыщенной лазурью, а за его спиной трепетали огромные белые крылья, и это было настолько прекрасно и страшно, что Настя зажмурилась – а когда открыла глаза, то удивительное видение исчезло, и за столом сидел прежний Зонненлихт. В пальцах он крутил невесть откуда взявшуюся лилию на тонком стебельке; однако Настя уже ничему не удивлялась.
– А если я откажусь? – спросил Саша каким-то мёртвым голосом. – Если я скажу "спасибо" и не приму предложения?
Зонненлихт вопросительно изогнул бровь.
– У вас, Падших, всегда был интересный подход к делу, – проговорил он. – Один бунт против Самого чего стоит. Знаешь, чего-то в этом роде я и ожидал.
Саша улыбнулся – и теперь это была настоящая, живая улыбка.
– Пока есть такие, как ты, – сказал он, – должны существовать такие, как я. Равновесие мира чего-нибудь да стоит.
– Пожалуй, так, – кивнул Зонненлихт и, обернувшись к Насте, протянул ей цветок. – Вы знаете, Ковалевская… Я бы вам советовал найти другого парня.
Лилия была ослепительно белой. Настя склонила к ней голову и почувствовала едва уловимый холодный аромат далёкого весеннего моря. Золотистая пыльца тычинок сияла россыпью звёзд, целой вселенной.
– Пора просыпаться, – тихо сказала Настя. – Пора.
Эпилог
Иногда чудеса всё-таки случаются, правда мы не всегда можем их заметить.
Преподаватель английского языка Антон Валерьевич Зонненлихт весь день чувствовал себя отвратительно. Наверно, виной тому был сон: долгий, муторный и тяжкий. Ему снилось, будто он умер: убит местными гопниками за сущую мелочь в кошельке – а затем пришёл в себя в морге, но это была не жизнь, а странное посмертное существование в одном теле с непостижимо мощным и властным духом.
Проснувшись, Антон долго умывался холодной водой, потом выпил кофе и впервые за долгое время закурил, однако наваждение не проходило.
Рабочий день тянулся густой смолой. Антон составил планирование для третьего и четвёртого курсов и сдал его завкафедрой на подпись, потом написал несколько конспектов и набросал "скелет" статьи по староанглийской ономастике, но так и не смог избавиться от мрачного настроения. Приснится же такое, а ты потом ходи весь день, как в воду опущенный!
Возле дома он остановился и сел на скамью. Был обычный августовский вечер, около шести – люди шли с работы и из магазинов, и некоторое время Антон рассматривал их: весёлых, грустных, задумчивых, угрюмых, сердитых – так, словно видел людей впервые. Идти домой не хотелось: он поудобнее устроился на скамье и прикрыл глаза.
Сон, нахлынувший на него, был коротким и ярким – он увидел молоденькую блондинку с лилией в руке: хрупкая, испуганная девушка, казалось, собирается перевернуть мир или изменить прошлое.
– Пора просыпаться, – сказала девушка. – Пора.
Антон открыл глаза: из подъезда выходили соседские подростки. Те ещё оторвы – он не раз и не два гонял их с лестничной площадки, устав от диких воплей и пьяных песен по вечерам. Обычно подростки огрызались и матерно посылали его в такие дали, о которых он, лингвист с высшим образованием, мог только догадываться. Антон подумал, что сейчас эта троица пацанов с повадками молодых волчат не упустит случая крикнуть в его адрес что-то гадкое, однако подростки прошли своей дорогой и не посмотрели в его сторону.
Сон не сбылся.