- Нет, мы снимаем квартиру в малосемейном общежитии. Тесно, конечно, ну, да, в тесноте, да не в обиде. Главное, что у меня будет дочка, а остальное - приложится.
Анастасия хочет ударить её. У неё сейчас нет других мыслей и желаний. В правой руке зуд - вот бы врезать со всего маху по этому дебильно-счастливому лицу! Глубоко вздохнув и медленно выдохнув, она, тихим голосом и раздельно выговаривая слова, задала очередной вопрос:
- Муж против этой беременности, своей крыши над головой нет, и работы нет, - вы хоть понимаете, что сейчас говорите?
- Доктор, - она вдруг приблизилась ко мне, прижавшись грудью к краю стола, - вы знаете, как я сегодня утром была рада. Смотрю на тест. А там две полоски. И я разрыдалась, как дура. Стою в туалете над унитазом и навзрыд плачу, словно на этой бумажной полоске что-то ужасное нарисовано.
Она засмеялась. В глазах женщины набухли слезы. Пальцы сжались в кулаки.
- Ладно, раздевайтесь за ширмой, - Анастасия показала рукой на гинекологическое кресло за ширмой, старательно отворачиваясь от пациентки, - давайте убедимся в том, что беременность есть, и тест не ошибся.
Стандартный осмотр. Матка мягкая, увеличена до шести недель беременности. Всё так, как должно быть.
Анна Сергеевна, лежа в гинекологическом кресле, говорит:
- Девочка. Я знаю, что там девочка. Я уже начала говорить с ней. Ну, после того, как мужу утром сказала, а он накричал на нас. Так и сказала доченьке - Сашенька, дорогая, наш папа в душе добрый, просто всё это очень неожиданно для него. Он нас любит, он просто запаниковал от неожиданности. Потом привыкнет к мысли, что ты есть и обрадуется, так же как и я. Кстати, я сказала вам, что назову девочку Сашей?
Кивнув, Анастасия сказала, что можно вставать и одеваться.
Люди так часто обманывают себя, позволяя эмоциям брать верх над рассудком. Наивно верят в то, что сами себе придумывают. Строят воздушные замки. Возводят чертоги из пустых надежд и розово-объемных иллюзий.
Анна Сергеевна, получив рекомендации и время следующей явки, ушла, унося своё счастье. Анастасия, глянув на часы, поняла, что рабочий день закончился.
Медленно расстегивая белый халат, она словно снимала защитный слой врачебной отстраненности. Именно сейчас так хочется заплакать, потому что она по-прежнему не уверена в своем решении. У неё есть выбор, и так сложно сделать его. Легко решать за других людей, давая те или иные рекомендации. Легко советовать, как поступить. Почему же эти советы не помогают? Почему же ей самой так трудно сделать единственно правильный поступок?
Люди так часто обманывают себя, пытаясь погасить пламя эмоций, используя доводы рассудка, как единственно верные и правильные. Раскладывают всё "за" и "против" на весах и ждут, какое решение они выдадут. Что перевесит? И боятся узнать результат, уже подсознательно зная ответ.
Когда она вышла на крыльцо поликлиники, он уже был там. Стоял чуть в стороне, ближе к ограде больницы. Анастасия сделала вид, что не заметила его и пошла к автобусной остановке. Она предполагала, что увидит его, но полной уверенности не было. И то, что он пришел, говорило о многом. Но - решать всё равно ей.
- Добрый вечер, Настя.
Он догнал и пошел рядом.
Она, механически ответив на приветствие, словно идущий рядом мужчина всего лишь случайный знакомый, продолжила свой путь.
- Я подумал и понял, что не прав, - сказал он, суетливо жестикулируя руками, - послушай, я бы хотел, чтобы ты забыла о том, что я сказал утром. Понимаешь, я просто испугался. Ты так неожиданно сообщила о ребенке, что я растерялся. Ну, и наговорил всяких глупостей.
- Поздно.
- Что поздно? - спросил он. В голосе искреннее удивление. Он сейчас весь в себе - в мыслях об отцовстве и в решимости сделать всё правильно. Он тоже построил в своем сознании воздушное сооружение - гигантский замок, в котором появилось место и для них с ребенком.
- Помнишь, я тебе рассказывала о медикаментозном аборте? Ну, принимаешь таблетки и, фьють, всё вылетело? - сказала Анастасия, остановившись и повернувшись к нему лицом. Увидев, как он кивнул головой, она добавила:
- Так вот, уже поздно, потому что сегодня я выпила эти таблетки, и пути обратно нет. Неважно, что ты сейчас думаешь, неважно, что ты сейчас говоришь, для меня важно то, что ты сказал утром. Время нельзя вернуть назад. И, вообще, я не хочу видеть тебя рядом с собой, потому что ты предал не только меня, но и нашего не рожденного ребенка. Надеюсь, это понятно.
Он снова кивнул, и теперь это движение выглядело таким обреченным, что Анастасии стало его жалко. Но - ненадолго. Она повернулась и пошла дальше. Ей совсем не хотелось, чтобы он догнал, и, слава Богу, этого не произошло.
Она стояла на автобусной остановке и смотрела на проезжающие мимо автомобили. И думала о таблетках, которые лежали в ящике рабочего стола. Завтра она даст их пациентке, которая уже заплатила деньги за медикаментозный аборт, и избавится от соблазна.
Люди так часто обманывают себя, глядя в будущее сквозь розовые очки. Верят, что всё сложится прекрасно, что этот мир создан для счастья и что оно обязательно придет. И, может быть, благодаря этому самообману, жизнь на планете неизменно продолжается.
5
В больничном коридоре никого нет. Пациенты в своих палатах, врачи доделывают свои дела и собираются домой. Мария Давидовна села на один из стульев у палаты интенсивной терапии и задумалась. Идти домой не хотелось. Находится в палате у Вилентьева тем более. Странное состояние, - вроде рабочий день позади и впереди выходные дни, а заняться нечем. За окном лето, но жара последних дней уже надоела. В мыслях пустота, хотя так хочется с кем-нибудь поговорить о наболевшем. Услышав шаги, Мария Давидовна, повернулась. По коридору шла полная женщина с грустным лицом. Подойдя к двери палаты, где лежал Вилентьев, женщина остановилась и подозрительно посмотрела.
- Здравствуйте, - сказала Мария Давидовна, подумав о том, что, наверное, это жена майора.
Женщина кивнула и, зло прищурившись, спросила:
- А вы кто?
- Меня зовут Мария Давидовна. Я врач-психотерапевт, и я помогала вашему мужу в расследовании преступлений.
- И как часто ты помогала?
Мария Давидовна легко уловила ревнивые нотки в голосе и улыбнулась. Неужели Вилентьев давал ей повод для ревности? Майора, похоже, интересовал только Парашистай, во всяком случае, последние пару лет. Хотя, порой она чувствовала, что Вилентьев смотрит на неё не только, как на специалиста, но и как на женщину.
- В позапрошлом и прошлом году, когда ваш муж ловил маньяка-убийцу. Извините, не знаю, как вас зовут.
- Антонина Ивановна.
- Не знаю, что вы думаете, Антонина Ивановна, но ваш муж очень хороший следователь, - сказала Мария Давидовна, покривив душой и понимая, что истинные её мысли никому не нужны, - и работать с ним было комфортно. Я пыталась нарисовать психологический портрет убийцы, а он всегда внимательно прислушивался к моему мнению.
Антонина Ивановна села рядом и, хмуро глядя перед собой, сказала:
- Последние два года он только ночевал дома и практически не замечал меня. Я думала, что у него другая женщина. Я переживала, я ненавидела всё вокруг, я проклинала всех женщин мира, мне казалось, что в нашей совместной жизни больше ничего не будет. И тут вдруг несколько дней назад всё наладилось, - он пришел с работы и, вместо того, чтобы пойти на кухню к столу, любил меня, как в старые добрые времена. Так странно, - она посмотрела на Марию Давидовна, - что же такого произошло в его жизни, что он вдруг вспомнил обо мне?
- Он любит только вас, - сказала Мария Давидовна.
- Откуда такая уверенность?
- Он мне рассказывал, и всегда говорил с такой любовью в голосе, что я невольно завидовала вам, - не моргнув глазом, соврала доктор Гринберг.
Антонина Ивановна похлопала глазами, открыла рот, словно хотела что-то спросить, и промолчала. Встав со стула, она ушла в палату.
Мария Давидовна вздохнула, подумав, что лучше чуть соврать, чем лишить человека веры в любимого человека. Она не знала, чем Вилентьев занимался в свободное время, - вполне, возможно, что у него был свой скелет в шкафу, но так ли это важно сейчас. Майор в коме, а у его жены должна хотя бы остаться вера в благополучное возвращение мужа с того света.
Антонина Ивановна вышла из палаты и снова села на стул. Она подняла глаза на собеседницу и сказала:
- Он там лежит тихий такой, спокойный. Мне даже кажется, что он просто спит. Я хочу поговорить с ним, но боюсь.
- Чего вы боитесь?
- Боюсь, что начну рассказывать правду.
Мария Давидовна промолчала, понимая, что женщина сейчас сама всё расскажет. Так оно и вышло. Антонина Ивановна сглотнула слюну, вздохнула и стала говорить:
- Я ему изменяю. Уже почти два года. Сначала вроде я это назло ему делала, - не замечаешь меня, вот и получи. Сосед у нас этажом выше, вдовец, стал оказывать мне знаки внимания, ну, я, хоть и не сразу, но ответила на них. Я раньше стройнее была, - Антонина Ивановна похлопала себя по животу, - но, наверное, от переживаний стала больше кушать, пополнела, вот сосед на меня и запал. С худыми женщинами у него ничего не получается. Так он говорит.
Антонина Ивановна помолчала, словно собираясь с мыслями, и продолжила:
- Вот, значит, после того, как Ваня четыре месяца не подходил ко мне, я назло ему и ответила соседу взаимностью. Ваня на работу, а я к этому кобелю на верхний этаж. И вроде понимаю, что делаю нехорошо, не правильно, но когда вечером вижу равнодушный взгляд мужа, то так обидно становится. А потом в привычку вошло. Два-три раза в неделю к соседу хожу, и ничего - ни угрызений совести, ни дурных мыслей. И вроде желанной женщиной себя чувствую. И когда вот так всё устаканилось, вдруг однажды Ваня приходит домой и так страстно и нежно меня любит, что у меня всё перевернулось в душе. Я ведь тоже его люблю!
Антонина Ивановна заплакала. Слезы текли по жирной пористой коже, в глазах застыла тоска, руки судорожно сжимали запястья.
Мария Давидовна обняла женщину за плечи и подумала о своей любви.
В её жизни тоже были моменты, когда в глазах любимого мужчины она видела так много, что счастье казалось таким близким и реальным. Но эти моменты, словно миражи в пустыне, растворились в жарком мареве города, оставив после себя грусть и разочарование.
Пустые надежды и слезы на щеках.
6
Одиночество - это проклятье, которое и врагу не пожелаешь. Так думают тени, и ищут свою половинку. Постоянно и неустанно. Общество с подозрением воспринимает человека, живущего в одиночестве и не делающего попыток сближения с другим человеком. Если ты сторонишься других людей, если ты, как сыч, сидишь дома и отказываешься быть как все, - ты или психически болен, или маньяк, или гений. Впрочем, всё это однотипные понятия.
Я сижу за столом. Передо мной чистый лист бумаги и карандаш. Наверное, я хочу рисовать. Богиня сидит в дальнем углу, молчит и смотрит на меня. Наверное, она хочет знать, кого я начну рисовать.
Визуализация образов - зачем мне это? Это виртуальное жертвоприношение или я просто переношу на лист бумаги своё сознание? Я пытаюсь вспомнить, когда я в первый раз взял карандаш в руки и стал изображать людей (а потом и тени, которых приносил в жертву Богине). Наверное, это началось после её ухода. А, может, и раньше. Я не могу точно вспомнить. Да и не так уж это важно. Сейчас я не могу не рисовать.
Из газет я узнал о том, что майор Вилентьев тяжело ранен. Именно он был там, рядом с моим домом, где в кладовке находится склеп Богини. Семен Александров был тем, кто нанес ему удар ножом. Я вспоминаю свои слова, сказанные два года назад в тюремной больнице:
- Твой страх сожрет тебя, и умрешь ты так же, как жил.
Я ошибся. Я думал, что он умрет, как кролик, но он бросился на врага, как лев. Впрочем, я не ошибся в главном - ножевое ранение стало причиной того, что Вилентьев сейчас в коме. Наверное, это для меня хорошо. Я знал, что майор, не смотря ни на что, продолжал меня искать. И это враг в своей яростной неутомимости рано или поздно нашел бы меня.
Теперь у меня есть время.
И теперь я могу прийти к Марии Давидовне Гринберг.
Я беру карандаш и начинаю рисовать. Быстрые движения грифеля по бумаге. Приятные черты лица, грусть в глазах. Образ Марии в моей памяти не потускнел. Именно её я рисую, и Богиня видит это. И она ничуть этому не удивлена.
- Зачем? - задает она простой вопрос.
- Не знаю.
Последние штрихи и, подняв лист бумаги, я смотрю на портрет. Мария на нем, как живая.
- Пока не знаю, - снова повторяю я, - но у меня есть твердое убеждение, что я ей нужен ничуть не меньше, чем мне она.
- Ты её любишь?
Богиня настойчива. Она хочет знать то, о чем я даже не думал. Пока не думал.
- Нет, - я улыбаюсь, - я просто ей доверяю. Я ведь могу кому-нибудь доверять?! Я помню, что мне доставляло удовольствие общение с ней. Мне было приятно, когда она была рядом. И она единственная из людей, кто знает мою тайну. Она знает, где находится твоё тело, и пока не предала меня.
- Может, это все-таки любовь?
- Нет.
- Но ты рискнул своей свободой и пришел на помощь, когда узнал, что ей грозит опасность.
- Я врач, я должен помогать людям.
Богиня рассмеялась - открыто и доброжелательно. Она права, это смешная отговорка. Почему же тогда я спас её от ножа убийцы?
- Уже признайся себе, что ты к ней неравнодушен.
- Я просто решил использовать её, как источник информации. Однажды она предупредила меня о грозящей опасности, думаю, и теперь она скажет о том, откуда дует ветер. Она знает, где лежат все улики против Парашистая, но твоё тело и канопы с жертвенными органами находятся там, где им положено находится.
Помолчав, я продолжаю:
- Семена Александрова скоро найдут и на меня снова начнут активно искать.
Богиня недоверчиво покачала головой и отвернулась.
Я смотрю на рисунок и думаю.
Одиночество - это счастье, которое никогда не пожелаешь врагу. Потому что тогда враг станет сильнее тебя. И твоё поражение станет неизбежным. Если я приду к ней, одиночество, моё преимущество, больше уже не будет со мной. Я буду уязвим, и рано или поздно враг настигнет меня.
7
Мария Давидовна шла по коридорам Следственного управления в поисках нужного кабинета. Её вызвал следователь, который вел дело Вилентьева. Ничего удивительного, она работала с Иваном Викторовичем и ожидала этого. Увидев нужную цифру на двери, она постучала и, услышав приглашающий возглас, вошла.
- Здравствуйте, - сказала она высокому широкоплечему мужчине в сером костюме, - я, доктор Гринберг, вы мне сегодня звонили.
- Капитан Ильюшенков Владимир Владимирович, - представился следователь и протянул руку, - можно, просто Владимир Владимирович.
Голубые глаза. Короткие светлые волосы. Ямочки на щеках. Крепкое пожатие. На пальце правой руки кольцо. Красивый мужчина, и конечно, уже окольцован.
- Что вы так на меня смотрите?
- Это профессиональное, я психиатр и всегда смотрю на людей, - не моргнув глазом, соврала Мария Давидовна, - довольно часто я могу увидеть то, что человек мне никогда не скажет. И это поможет мне поставить диагноз.
- И что вы увидели во мне? - заинтересованно спросил капитан.
- Ну, вы же не у меня на приеме и мне не надо ставить вам диагноз, - улыбнулась доктор, - давайте лучше перейдем к делу.
Капитан кивнул и предложил сесть.
- Я, собственно, вас пригласил, чтобы больше узнать о Парашистае. Я знаю, что вы активно участвовали в расследовании его убийств. Да, в документах всё есть, но мне бы хотелось, что называется, из первых рук узнать.
- Да, конечно, рада помочь, - кивнула Мария Давидовна, и продолжила, - а что, есть подозрение, что это Парашистай напал на майора Вилентьева?
Капитан пожал плечами.
- Вроде, нет. Так что вы можете рассказать про Парашистая.
Мария Давидовна вздохнула, подумала о том, что она может и что не может рассказать о докторе Ахтине и стала говорить:
- Ахтин Михаил Борисович, работал врачом-терапевтом в областной клинической больнице. Умный, осторожный и замкнутый человек. Скорее всего, у него стертая форма шизофрении, но у меня не было времени поставить ему четкий диагноз, поэтому я могу только предполагать. Он начал убивать в две тысячи четвертом году, но мы поняли, что имеем дело с маньяком-убийцей только в две тысячи шестом году. Жертвы, как правило, ВИЧ-инфицированные наркоманы. У нас нет, и не было доказательств, но, я думаю, мотивация убийств - жертвоприношение. Парашистай - так, кстати, называли в Древнем Египте тех людей, которые готовили мертвое тело к загробной жизни - где-то хранил тело дорогого ему человека и именно этой мумии приносил жертвы. Ритуал у Парашистая прост - убить, выдавить глаза, разрезать тело и извлечь внутренние органы. Но так было не всегда. Я думаю, что главное ритуальное действие - это выдавливание глазных яблок, остальное необязательный элемент. Из дела вы знаете, что в две тысячи седьмом году Ахтина поймали. Но через несколько месяцев он смог бежать из больницы и исчез.
- Да, я в курсе, - кивнул капитан. Он очень внимательно слушал и не сделал ни одной попытки перебить.
- В две тысячи восьмом Парашистай возник снова. Он спас мне жизнь, когда убийца-подражатель, которого мы называли Киноцефал, напал на меня. Почему Парашистай спас меня, я не знаю. Вилентьев считал, что между нами есть какая-то связь, и не верил, что это спасение случайно. Может, просто, я была добра к нему и пыталась его понять, когда он раненный лежал в тюремной больнице? - Мария Давидовна грустно улыбнулась.
- И, я так понимаю, Парашистай в этом году тоже совершил ритуальное убийство? Анжелика Мясникова?
- Да, слепая на один глаз алкоголичка. Он выдавил у неё только зрячий глаз, а слепой оставил. И этим убийством он задал нам с Вилентьевым новую задачку. У нас создалось впечатление, что Парашистай хотел помочь девочке.
- Дочь Мясниковой, которую сажали в кладовку, чтобы не мешала?
- Да, мы съездили в детский дом и поговорили с девочкой. Она твердо уверена, что мать убил Дед Мороз, которого она попросила об этом в Новый Год. В ночь убийства она, как обычно, сидела в кладовке и не спала. Она слышала тихие шаги, как будто человек был в валенках. Он остановился перед дверью кладовки на некоторое время.
Капитан кивнул:
- Наш эксперт нашел четкие отпечатки Ахтина, словно он опирался на дверь кладовки.
Мария Давидовна глубоко вздохнула носом и медленно выдохнула. Где-то глубоко внутри ей захотелось закричать изо всех сил.
- И вот еще что, Мария Давидовна, - сказал капитан, - посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию.