Споткнувшись о собственное Эго, я жду, когда Богиня протянет мне руку и поможет найти путь в темном лесу.
Сейчас я даже не сомневаюсь, что не имею никакого отношения к Богу.
Легкий шорох со стороны леса заставляет меня приподнять глаза от тлеющих углей. Я вижу во тьме две горящие точки. Чуть в стороне еще два горящих глаза. Я улыбаюсь - вот кто никогда не задумывается о своей роли и своем пути.
Почувствовать запах. Перехитрить жертву. Утолить голод. Спариться и дать потомство. Отдохнуть и снова на охоту. Простые жизненные ценности, позволяющие волкам выживать. Если подумать, то в человеческом обществе эти ценности тоже обязательно присутствуют, пусть даже на более высоком уровне, и это роднит мир теней с волчьей стаей.
Совсем недавно я был жертвой, и стая преследовала меня по лесу. Тогда я ушел, пройдя через трясину.
Я не шевелюсь. Я смотрю, как пара волков медленно приближается к палатке. Туда они попасть не смогут, а вот я для них вполне доступная жертва. Огонь в костре почти погас. Моя фигура неподвижна. Ничто не мешает им напасть.
Я жду. Мне хочется посмотреть, решаться ли они. Если вожак смелый, то стая набросится на меня. Если нерешительный, то я успею не только подбросить хворост в костер, но и выстрелить из ружья.
Я закрываю глаза, чтобы дать им шанс.
Непроизвольно и без каких-либо затруднений я отпускаю сознание, чтобы сверху смотреть на волков. И внезапно понимаю, что я всегда умел это - видеть, слышать и чувствовать сознанием. Странное и необычное ощущение - оставить тело у костра и посмотреть на него сверху, узнавая в отблесках костра знакомые черты лица с закрытыми глазами, словно я смотрю на себя в зеркало.
И это ощущение безумно нравится мне.
Я улыбаюсь сознанием, созерцая ночной мрак, пронзенный горящими огоньками глаз.
Пусть вожак волков попробует. Если я вновь смогу уйти от преследующих меня зверей, то это будет означать только одно - я не Бог, и никогда им не был.
Но у меня есть шанс однажды прийти к Нему и точно узнать своё место и роль в этом мире. Когда мы выйдем к свету далеких фонарей, у меня будет возможность стать самим собой.
4.
Когда вожак приближается очень близко, я, открыв глаза, встречаюсь с ним взглядом. Немигающая пара огоньков метрах в пяти. Нет луны, костер почти погас, поэтому я так хорошо вижу голодную ярость в глазах вожака. Если бы я не открыл глаза, то он бы уже напал. Но теперь он знает, что я жду нападения.
Две неподвижные фигуры, ведущие незримый бой. Кажется, что силы неравны - у меня есть огонь и огнестрельное оружие. У волков зубы и когти, голод и бесстрашие.
Возможно, пятеро против одного - это численное превосходство, но пока вожак не бросится, ни один из других волков не сдвинется с места.
Гипнотическая сила немигающих глаз. Я смотрю в голубоватую бездну зрачков. Я совершенно неподвижен. Думаю, что нет дыхательных движений, и напряжение мышц превратило меня в камень. В сознании бушует битва - когти рвут плоть, острый запах крови сводит с ума, заставляя через боль погружать зубы в мясо. Я не чувствую нижнюю часть тела, но это уже не имеет значения. Прекрасный вкус свежего мяса и ощущение умирающей жертвы. Это главное, это то, ради чего стоит рисковать жизнью.
Сознание слабеет, оставляя провалы в окружающем мире. Надо успеть насладиться кровью, потому что всё это в последний раз. Надо прожить последние секунды так, чтобы уйти счастливым. Надо остаться самим собой, даже когда созерцаешь бездну.
Я вижу, как решительность уходит из глаз противника. Вожак медленно отступает. Неожиданно два огонька гаснут, и - волк исчезает, растворившись в ночной мгле.
Я делаю первый вдох после длинного перерыва. Подбросив хворост в костер, я расслабляю мышцы. И сознание.
Мне понравилось созерцать бездну. Можно открыть так много всего, в первую очередь, в своем собственном сознании.
Я только что победил в битве.
И я чувствую себя побежденным.
И вот еще что странно - я уже однажды испытывал это приятное чувство, когда хочется выкрикнуть во весь голос о своей победе, зная, что уходишь навсегда.
Волки ушли, оставив моё тело растерзанным. Лучше бы я ушел с ними, - зачем существовать в мире теней, когда у меня нет ничего общего с ними?! Зачем быть человеком, когда понимаешь, что это звучит глупо.
Разгоревшийся огонь освещает поляну. Ничего не напоминает о том, что сюда приходили волки. Нет ни малейшего следа кровавой битвы. Но я знаю, что, не смотря на то, что они ушли голодные, волки победили.
Клапан палатки пошевелился, и наружу вылезает Виктор. Подойдя к костру, он спрашивает:
- Что это было?
- Ты о чем?
- О волках. Через щель в палатке я видел, как там, - он показывает рукой, - стоял волк и хотел напасть на тебя.
- Хотел, но не напал, - коротко отвечаю я.
Виктор молчит и пристально смотрит на меня. Он ждет, что я все-таки отвечу на вопрос, но мне нечего сказать. Он не поверит, если я скажу, что только что в битве с вожаком стаи я победил, хотя моё обескровленное и израненное тело не способно жить. Так и не дождавшись от меня ответа, он говорит:
- Может, они испугались огня?!
Ему нужно рациональное объяснение, потому что Виктор один из теней, и он не способен увидеть невидимое, услышать неслышимое, почувствовать вкус крови и запах смерти.
- Возможно.
- Иди в палатку, поспи. Я подежурю, - говорит Виктор и забирает у меня ружье.
Медленно, словно у меня на плечах стотонный груз, я встаю. Иду к палатке, забираюсь в неё и устраиваюсь на спальнике Виктора. Можно залезть внутрь, так будет теплее, но тогда я буду ограничен в движениях.
Рядом ровно дышит Валентин. Я не верю, что он спит. Поэтому я не делаю то, что хочу. Я не прикасаюсь к нему.
Устроившись удобно, я закрываю глаза. Сна не будет, но совсем нет необходимости показывать это противнику. Пусть думает, что я засыпаю. Мое дыхание постепенно урежается и углубляется, тело застыло в неподвижности. Сознание свободно.
Я снова приближаюсь к краю бездны, но только теперь она совсем другая - и в битве, которая скоро состоится, не будет победителей и побежденных. Даже бездна останется ни с чем.
Я чувствую, что Валентин смотрит на меня. Он лежит боком, поэтому ему не надо шевелиться - просто открой глаза и смотри. Он слушает ночь и ждет. Он ненавидит и бесится от ярости. Он хочет убивать, и пока не делает этого, потому что боится.
Валентин так же далек от вожака стаи, как трусливый шакал отличается от благородного волка. Мне нет необходимости открывать глаза, чтобы встретиться с ним в открытой битве. Главное, не подставлять открытую спину, и не убегать.
Когда Валентин почувствует страх, он нападет.
Если он ощутит панику…
Он надеется, что это мгновение придет, но он не знает, что такое созерцать бездну.
Я лежу на спине и ровно дышу. Бессонница, мой верный спутник последних лет, не дает моему сознанию расслабиться, и, наверное, это хорошо.
В мире теней надо всегда быть готовым к битве.
И не важно, слаб противник, или превосходит тебя по силе. Победят тебя, или победишь ты. Умрет твой враг, или умрешь ты. Нет никакой разницы, потому что важен не результат, а сама битва. Бесконечный и неизбежный процесс выживания на пути к Богу, с именем которого тени бредут стадом в неизведанную даль. Отойдя в сторону и пытаясь найти свою дорогу, считая себя другим и свободным от стада, ты все равно продолжаешь прокладывать путь через преграды и препятствия, оставляя за спиной мертвых врагов и собственную кровь.
Именно это дает возможность смотреть в пропасть с удовольствием.
Именно в этом притягательность бездны.
5.
Подойдя к поликлинике, Мария Давидовна обратила внимание на молодых людей. Девушка в яркой куртке что-то эмоционально говорила парню с бутылкой пива в руке, а он равнодушно отмахивался. Приблизившись к ним, она услышала:
- Фигня, все бабы делают аборты. А потом рожают. Хрень всё, что ты мне тут говоришь.
Мария Давидовна вздохнула, - ничего не меняется в этом мире. Аборт не считается убийством, а рождение новой жизни - чудом. Молодым не свойственно заглядывать далеко вперед, - они уверены, что вся жизнь впереди, и будет так, как они хотят, совсем не ожидая от жизни подвоха.
К кабинету ультразвуковой диагностики она пришла вовремя.
- Вы - Гринберг? - спросила врач с короткой стрижкой и в возрасте около сорока лет. Она пригласила её внутрь и показала, где раздеваться.
Постелив пеленку на кушетку, Мария Давидовна подняла вверх блузку, освободив живот, и легла.
- Ну, как дела? Ничего не беспокоит? - спросила врач с улыбкой. Она выдавила на живот специальный гель и датчиком размазала его нижней части живота.
- Все хорошо, - улыбнулась в ответ Мария Давидовна, - ранний токсикоз практически прошел.
Врач перевела глаза на монитор, и стала пристально изучать изображение. Губы шевелились, словно она что-то мысленно говорила. Застывшая на лице улыбка казалась приклеенной маской.
- Что там, доктор? - не удержавшись, спросила Мария Давидовна.
- Ребенок, - односложно ответила врач.
- И как он?
Врач ультразвуковой диагностики утомленно вздохнула, всем своим видом показав, что она услышала очень глупый вопрос, повернула монитор так, чтобы пациентка могла видеть изображение и сказала:
- Всё, как обычно, мамаша. Вот, смотрите. Ручки, ножки на месте. Вот голова. Смотрите и не мешайте мне пока.
Она продолжила шевелить губами, водить датчиком по животу и левой рукой нажимать на кнопки стоящего перед ней аппарата.
Мария Давидовна широко открытыми глазами смотрела на черно-белое изображение, где не совсем понятные очертания маленькой человеческой фигуры находились в постоянном изменении, словно ребенок пребывал в бесконечном и неутомимом танце. Она на мгновение увидела, как плод крутит головой, как поджатые ножки распрямляются. И тут же поняла, что, наверное, это были не ножки, а ручки. Затем тело перетекло в боковое положение, словно плод совершил очень пластичное танцевальное па, и теперь она даже не понимала, что какие части тела видела на мониторе.
- Ну, вот, теперь можно и поговорить, - наконец-то сказала врач, и убрала датчик, - своей пеленкой сотрите гель с живота и одевайтесь.
Врач переместилась за стол и стала писать в диспансерной книжке.
Мария Давидовна быстро привела себя в порядок и села рядом.
- Судя по размерам плода, беременность сейчас тринадцать недель. Голова, тело, ручки и ножки присутствуют в обычных местах, - улыбнулась врач своей шутке, - кости лицевого черепа в норме, воротниковое пространство полтора миллиметра.
- А кто там, мальчик или девочка?
- Так, я думала, что разговариваю с человеком, имеющим медицинское образование, - усмехнулась врач, - а вы такие же глупые вопросы задаете, как и все остальные беременные женщины.
- Да, конечно, - кивнула Мария Давидовна, - я просто подумала, что, может, вы случайно увидели пол плода.
- Нет. Держите свою карту, и идите. Ваш врач всё вам объяснит.
Мария Давидовна сказала спасибо, взяла свою карту и вышла из кабинета.
Тринадцать недель или три месяца и одна неделя.
Много это или мало?
У неё прошел ранний токсикоз, и теперь она кушала всё, что хотела. По утрам не тошнило, аппетит присутствовал даже после того, как она плотно поест, но, главное, снова хотелось жить. Она с удовольствием ходила на работу, хотя теперь выполняла свои обязанности без особого энтузиазма, отказывая в консультациях и освидетельствованиях, где могли обойтись без неё. Она с радостью шла домой после работы, даже зная, что в четырех стенах её никто не ждет, - тот, с кем она могла поговорить и о ком она заботиться, всегда был с ней.
В тишине своей квартиры она говорила, обращаясь к ребенку, и только одно мешало ей вести полноценный разговор - она не знала пол плода, поэтому обращалась к нему неопределенным словом "ребенок". Она садилась перед проигрывателем, ставила диск с успокаивающей музыкой и вместе с ребенком слушала записи, пребывая в мире, где нет никаких раздражающих факторов. Она перестала смотреть новостные программы по телевизору, чтобы не было отрицательных эмоций.
Мария Давидовна вышла на крыльцо поликлиники. Спорящей парочки уже не было. Она посмотрела на небо - низко висящие серые тучи, редкие "белые мухи", как предвестники скорой зимы. Да, уже середина осени, за которой придет зима. А потом будет весна. Она мысленно посчитала, в каком месяце она будет рожать. Получилось, что в конце марта или начале апреля. Она улыбнулась, словно эти весенние месяцы будущего года совсем недалеко. Время пролетит быстро.
Мария Давидовна пошла домой, думая о том, что она расскажет ребенку о встрече с ним. И что она даст своему ребенку всю свою любовь и нежность.
На стоянке перед поликлиникой в служебном автомобиле сидел капитан Ильюшенков. Он пристально смотрел на женщину, стоящую на крыльце и созерцающую окружающий мир со счастливой улыбкой на лице. Если вначале он подумал, что Гринберг пришла в поликлинику к терапевту или какому-нибудь другому специалисту, то теперь он начал сильно в этом сомневаться. Такое же выражение лица он видел у своей жены, когда она впервые сказала ему о своей беременности.
- Что же, если я думаю в правильном направлении, то надо точно узнать, в чем тут дело, - пробормотал он в тишине автомобиля. Он смотрел вслед уходящей к автобусной остановке доктору Гринберг и пытался прийти в себя от пришедших в голову неясных предположений.
6.
Мы по-прежнему идем вдоль реки, которая медленно несет свои воды в неизвестную даль. Я поднимаю голову и вижу первые снежинки, которые падают сверху. Похоже, что скоро придет зима. Вчера мы доели последние запасы продуктов, которые в последние дни старательно растягивали. В глазах Виктора я всё чаще замечаю обреченное непонимание происходящего - он никак не может смириться с тем, что заблудился в тайге и не знает, где находится. Валентин молчит уже два дня, и, судя по лицу, ненавидит всё и вся.
Я спокоен и невозмутим, потому что уверен в том, что скоро всё закончится. Нет, я не думаю, что мы придем к людям. Я уверен в том, что в ближайшее время в сознании Валентина голод и ярость преодолеют страх и нерешительность. Он станет самим собой, и в этот момент мне надо быть рядом с Виктором.
Потому что он мне нравится, и мне бы не хотелось, чтобы он умер, как жертвенная скотина.
- Какое сегодня число по календарю? - спрашиваю я.
- Пятнадцатое октября, - отвечает Виктор.
- Для середины осени еще достаточно тепло.
- Не знаю, - мотает головой Виктор, - может, так оно и есть, но если мы в ближайшее время не выйдем к людям, то нам придется очень нелегко. Особенно тебе - в свитере и ветровке.
Я слышу явное сомнение в его голосе. Он совсем не уверен в том, что мы найдем людей.
- В последние годы на Урале зимы теплые, - неожиданно для нас говорит Валентин, - впрочем, как и во всей европейской части России.
Виктор останавливается, поворачивается к нему и спрашивает:
- А с чего ты решил, что мы сейчас находимся на Урале?
- А где же еще? - опешив от удивления, говорит Валентин.
- Не знаю. Если бы мы были в уральской тайге, то я бы знал, куда идти.
Он отворачивается от собеседника и продолжает путь.
Валентин отрешенно смотрит на его спину, и не знает, что делать. На лице странная мимика - дрожащие веки, перекошенные губы, словно он вот-вот заплачет, крылья носа раздуваются, будто слепая ярость заполонила его сознание. В глазах отсутствует ясность, словно он пытается объяснить самому себе то, что не может понять, и что не принимает Виктор.
Я задумчиво смотрю на Валентина. Мне кажется, что у него совсем плохо с разумом, но у меня нет диагноза. Если бы я мог сжать руками его голову, чтобы увидеть проблему, то всем нам было бы проще.
- Что смотришь?! - зло говорит мне Валентин.
Улыбнувшись, я ничего не отвечаю.
- Что скалишься? Доволен, что мы заблудились?!
Валентин почти кричит. Обвиняя меня, он складывает в своем сознании образы. Он составляет из образов рациональное с его точки зрения решение проблемы:
- Это ты виноват. Да, мы заблудились в тот день, когда появился ты. Если мы убьем тебя, то сразу найдем дорогу домой.
Сначала он кричит мне в лицо обвинения и угрозу, а потом выполняет то, что сказал. Валентин всем телом бросается на меня, и, сбив с ног, оказывается сверху. Я пока не сопротивляюсь. Сейчас мне нужен телесный контакт.
Противник, сидя сверху, сжимает мою шею руками. Он что-то кричит прямо в лицо, но я не слышу его. Я перестаю дышать, но пока в этом нет проблемы. Подняв руки, я сжимаю лицо Валентина, как бы отталкивая его, но на самом деле я делаю всё, чтобы увидеть его проблему. У меня есть несколько десятков секунд, и этого вполне хватает. Когда я понимаю, что можно сопротивляться, мне уже трудно это сделать. А точнее, я уже не могу ничего сделать, чтобы выжить. Валентин настолько тяжел, что я не могу пошевелить телом. Руки слабеют, отсутствие кислорода еще больше освобождает сознание, которое готово взлететь над местом битвы. В глазах появляется муть, - мне кажется, что лицо Валентина расплывается. Оно меняется настолько, что я вижу над собой совсем другое лицо - молодое и улыбающееся. Губы начинают шевелиться, и в сознании возникают слова: