– Деклан! – услышал он крик госпожи за спиной, но она уже не могла его остановить.
Добравшись до подножия холма, он бросился по узкой тропинке к дому, но уже видел, что его не спасти. Деревянный каркас, высохший и растрескавшийся на морском ветру, горел, как хворост. Пламя вздымалось выше деревьев. Людям, окружившим дом Деклана, пришлось отступить, чтобы уберечься от небывалой жары.
Люди эти держали в руках факелы.
Они наблюдали за тем, как Деклан прорывается сквозь их ряды к дому, который был теперь уже полностью охвачен пламенем.
– Она там?! – кричал он, суматошно мечась то назад, то вперед в поисках входа.
Но входа не было. Пожар был слишком сильным, все двери горели.
Он подбежал к Илаю Пинчину.
– ОНА ТАМ?! – прокричал он ему прямо в лицо.
Илай не шелохнулся.
– Ты сам навлек на себя эту беду, парень, – сказал он своим громогласным шепотом, и хотя в Шуме людей, окруживших дом, чтобы не дать Мо уйти, Деклан видел ужас от того, как высоко вздымалось пламя, от того, во что они ввязались, были в нем и вызов, и злость.
Непривычная злость из-за того, что Деклан был близок с самкой спэка.
– Ты знал, – сказал Деклан, – знал о нападении по дороге в Хейвен.
– Твоя мать мертва, парень, – участливо сказал Илай, – но твой Шум по-прежнему бушует мыслями о том, как защитить тварь, убившую ее.
– Она не тварь! И ни на кого не нападала, – сказал Деклан. – Это были…
Но его остановил кулак Илая, ударивший прямо в лицо. Мальчик упал на влажный песок, выплюнул окровавленный зуб и на мгновение задумался, не сломана ли у него челюсть.
– Решай, с кем ты! – сказал Илай, стоя над Декланом, и в его Шуме, жутком, неумолимом Шуме, проявилось начало пожара.
Эхом раздавались крики Мо, пойманной в ловушку внутри.
Крики, которые постепенно утихли, а пожар продолжил бушевать.
Деклан вскочил, покраснев от злости, и налетел на Илая с кулаками.
Тот легко отмахнулся от него, и Деклан опять упал на землю. Голова кружилась. Пожар пылал так сильно, что он уже ощущал запах воспламенившейся на нем одежды.
Мо, думал он. Мо.
Но на этот раз он не смог подняться. Он скорее чувствовал, чем видел, как толпа расходится, тает в ночи.
А позади него догорал дом. Мать убита, Мо умерла.
Меньше чем за день он лишился всего, что имел.
* * *
Он очнулся и понял, что лицо его забинтовано. Настали сумерки. Пожар до сих пор пылал. Хотя языки пламени уже не поднимались так высоко, как прежде, жар по-прежнему был все так же силен. Его оттащили подальше, чтобы уберечь от ожога.
Оттащила его госпожа Койл.
– Ты не смог бы ее спасти, Деклан, – сказала госпожа, склонившись над ним и вытирая кровь с его лица, – у тебя не было шансов.
Он посмотрел на нее. Челюсть болела так, что он едва мог говорить. Но теперь он все понял и не собирался молчать.
– Вы… – с вызовом сказал он. – Вы отвели меня туда…
– Я сделала все что могла. Я могла спасти одного из вас или потерять обоих. Я должна была сделать выбор, и я его сделала, – сказала она, склонившись над ним и перематывая его лоб новым бинтом.
– Они знали о нападении. Вы сказали, что им ничего не известно. Вы увели меня, чтобы дать им возможность…
Он повернулся к пылающим руинам. Мо, подумал он, чувствуя, как его тело сжимается в комок от охватившего его горя.
– Все, что я сказала тебе, правда, – ответила госпожа Койл. – Твоя мать мертва. Началась война со спэками. Илай Пинчин узнал обо всем прежде, чем я смогла что-то сделать, и горожане были готовы повесить вас обоих на ближайшем суку. – Вид ее был решителен. – Я отговорила его, позволив вместо этого сжечь дом.
– Внутри которого осталась она. – Деклан смотрел на госпожу, не веря тому, что он слышит. На глаза навернулись слезы. – И теперь вы считаете, что совершили геройский поступок.
Госпожа Койл мотнула головой:
– Иногда тем, кто стоит во главе, приходится совершать ужасные, нечеловеческие поступки, Деклан.
Он сел. С бо́льшим трудом, чем хотелось бы, но сел, а затем встал на ноги. Госпожа Койл по-прежнему стояла на коленях.
– Она погибла, госпожа, – сказал он.
– Мне очень, очень жаль, Деклан.
– Она погибла, – сказал он снова, сжав кулаки. – И вы поплатитесь за это жизнью.
Госпожа Койл не шелохнулась, даже не моргнула:
– Значит, так тому и быть.
И ее решительность скорее, чем что-то еще, заставила его сделать шаг. На ее лице все еще была написана уверенность в своей правоте. Он огляделся и нашел короткую, толстую доску, отвалившуюся от дома. Она почернела, но уже не горела. Он поднял ее, понимая, что собирается сделать с ней, и это ужаснуло его, но так, будто он видел этот ужас со стороны.
Деклан взвесил доску в руке. Тяжелая, такой можно нанести непоправимый удар.
Он подошел к госпоже с доской в руке, словно бы наблюдая за собой издали. Они были одни. Люди, устроившие пожар, прятались в собственных домах, ожидая утра, с приходом которого они покинут это место навсегда.
– Что ты замыслил, Деклан? – раздражающе спокойно сказала госпожа. – Теперь решать тебе.
– Вы увели меня, чтобы дать им возможность убить ее, – сказал он, вращая палку в руках. – Мы могли бы убежать. Могли бы быть вместе.
– Ее народ тоже не принял бы вас, Деклан. Началась война…
– Вы убили ее. Можно сказать, подожгли своими руками.
Она все еще стояла на коленях перед ним и теперь впервые посмотрела на него обеспокоенно.
– Деклан, – сказала она.
– Не называйте меня по имени, – сказал он. – Мы больше не знаем друг друга.
– Деклан, – сказала она снова, а потом оглянулась на уцелевшие дома, вглядываясь в Шум их обитателей. Никто из них не собирался приходить ей на помощь. Она повернулась к нему, расправив плечи: – Делай что хочешь.
Он замер:
– Делать что хочу?
Она с вызовом взглянула в его глаза:
– Все, что ты говоришь, правда. Я сделала чудовищный выбор. Я должна была его сделать. И я заслуживаю последствий этого выбора.
Он снова взвесил палку в руках, глядя на нее свысока. Его Шум грохотал вокруг них, опутывая языки пламени за его спиной, до сих пор шокировавшие его новости о смерти матери и огромную, ужасающую пропасть, которую оставила в его душе потеря Мо.
Госпожа предлагала себя в жертву, чтобы утолить его ярость.
Она смотрела на него и, скорее всего, совсем его не боялась.
Он поднял доску.
Она слегка зажмурилась, но больше никак не реагировала.
До тех пор, пока он не бросил палку прямо ей под ноги с такой силой, что она отшатнулась.
– Придет день, госпожа, – сказал он, – когда вы уже не будете так во всем уверены. И тогда наступит ваш крах. В этот день вы падете. И я надеюсь, что смогу это увидеть.
Он обернулся спиной к огню, рухнул на колени и громко заплакал.
* * *
Когда оставшиеся жители покидали город на следующее утро, за ним никто не пришел. Он лежал среди запорошенной пеплом травы у развалин дома, свернувшись в клубок, и не видел никого – ни Илая Пинчина, ни госпожи. Он был готов им отказать, сказать им все, что думает о них и их бегстве в Хейвен, но никто так и не пришел.
Он подумал, не госпожа ли об этом позаботилась.
На рассвете он услышал, как заводится на площади атомобиль, как скрипят запряженные быками повозки, уходящие к реке, услышал сгущающийся Шум последних уходящих жителей Горизонта, опасающихся того, с чем им придется столкнуться на пути в Хейвен.
Он надеялся, что их всех перережут.
А потом передумал, хотя ему совсем этого не хотелось.
Среди беженцев были люди, которых он знал, люди, которые были ни в чем не замешаны, те, кому не хватило смелости пойти против воли Илая Пинчина. Он признался себе в том, что вот ему-то уж точно желал смерти.
Звук двигателя атомобиля, скрежет повозок и Шум становились все тише и тише, а потом и вовсе исчезли. Остался слышен лишь привычный плеск волн.
Он не знал, что делать. Не знал, куда пойти. Думал о том, сумеет ли прожить в одиночку. Или ему стоило бы уйти в океан с распростертыми руками, с облегчением приветствуя тварей, которые желали его сожрать…
– Тогда все наши старания будут напрасны, – сказала Мо, положив руку на его ссутуленные плечи и окутав его своим Шумом.
* * *
Все еще ошеломленный, он лежал на носу ее утлого рыболовного суденышка. Она пришвартовала его у устья реки, попросила его поторопиться, а потом лечь и не шевелиться… и спустила лодку на воду. Он без конца вертел в руках старый передатчик.
– Я думал, эти штуки больше не работают.
Сиди дома и читай книжки, сказала госпожа Койл, когда увела Деклана. Она сказала так потому, что смогла передать на планшет Мо сначала предупреждение, а потом и план побега.
– Она писала, что нет времени, – показала Мо, расставив ноги по обе стороны лодки, как это делали рыбаки-спэки, – она гребла единственным длинным веслом, направляя судно к коралловому рифу, за которым простирались глубокие воды, – и что мне нужно будет быть убедительной.
Госпожа Койл спрятала за кирпичом у входной двери дома Деклана два передатчика для Мо. Один нужно было оставить в горящем доме, другой – использовать на без опасном расстоянии. Когда разгорится пожар, Мо должна была прокричать в передатчик в ее руках, и тогда крики раздались бы из передатчика в пылающем доме, создавая впечатление, что она погибла. Она не думала, что план сработает, но попробовать стоило. И она не ошиблась.
Мо посмотрела на Деклана.
– И она не могла сказать мне об этом, потому что тогда это отразилось бы в моем Шуме и все узнали бы об этом. Я должен был верить, что ты погибла. – Он изумленно посмотрел на Мо. – Я угрожал ей. Готов был убить ее. – Он снова перевернул передатчик. – А она была готова скорее умереть, чем позволить горожанам узнать обо всем и линчевать нас обоих.
– Они должны были верить в то, что я умерла. Ты должен был в это верить. Все это было очень сложно.
– Да, – тихо сказал Деклан. – Да, очень сложно. – Он положил передатчик. – Находчивая, правда же?
И ведь никому не сказала ни слова об этом плане.
Они пересекли коралловый риф. Около них принялись осторожно кружить крупные рыбы, узнавшие лодку спэков, заплывшую настолько далеко.
– Мне жаль, что погибла твоя мать, – показала Мо.
Деклан ничего не ответил, но его Шум снова свернулся в клубок от горя.
– Не все из нас хотят этой войны. Не все хотят той боли, которую она принесет, – сказала она.
Ее поселение было мирным, и, пока воинский призыв был добровольным, жители его оставались в стороне, надеясь, что война закончится. Но они порицали Мо за то, что она хочет сбежать с человеком, рассказывали ей об ужасных деяниях людей с запада. Они с отвращением отвернулись от нее, когда она сказала им, что Деклан – отдельный человек, а не целый народ.
Она гребла, уводя судно в глубокие воды, а он чувствовал, как горька для нее разлука.
Значит, у нас обоих горе, подумал он.
– Да, – ответила она, прочитав его мысли, – но оно у нас общее.
Они отплывали все дальше и дальше от берега. Чудовищная рыба теперь держалась на расстоянии, но лодка по-прежнему казалась Деклану хлипкой.
– В то место за морем, где мы сможем быть вместе, – показала она, продолжая грести.
– Но это же невероятно далеко.
– Далеко, но не так уж невероятно, – показала она.
Деклан обернулся и долго смотрел, как Горизонт тает вдали. Он казался таким маленьким. Впереди простиралась лишь вода – ничего, кроме воды, в глубинах которой бушевали чудовища. Кроме бесконечности, которую им каким-то чудом предстояло пересечь на этой мелкой плоскодонной лодчонке.
Но сейчас они были живы, они были вместе и уносились все дальше по волнам огромного моря. Моря без конца и без края.
Снегач
ЕСЛИ БЫ НЕ УИЛФ, я бы пропал.
– Назад! – кричал он. – Назад к кораблю!
В его Шуме я видел лишь белизну, окутывавшую нас, густую пелену снега, пришедшего с началом кошмара и заполнившего собой и небо, и землю. Мне стыдно признаться, но я запаниковал, потому что, честно скажу, подумал, что снова слепну. А потом, глазами Уил фа, я увидел длинную красную полосу на снегу, слишком глубокую и широкую, чтобы тот, кто ее оставил, смог остаться в живых.
– Поймал, – сказал он, схватил меня за руку и потащил за собой.
Он тащил меня быстро, но его Шум был слишком спутанным, слишком неразборчивым, чтобы я мог легко следовать за ним. Я неловко упал, и меня наполовину завалило снегом.
Уилф снова потянул меня за собой:
– Нужно бежать, Ли. Прочь отсюда.
– Оставь меня. Помогай остальным. В такую погоду я только обуза.
– Не дождешься, Ли.
А потом снова раздался рев.
Чертова тварь пробежала кругом и вернулась обратно.
Уилф не сказал ни слова, просто взял меня под мышки, снова поднял на ноги и силой рванул за собой.
Я не различал почти ничего, только то, что видел Уилф: белый снег, много-много белого снега.
Рев снова взрезал воздух прямо за нашими спинами, на ужасной, невозможной высоте. В шуме твари не было ничего, кроме желания нас прикончить. Уилф утянул меня в сугроб – лучше укрытия было не найти.
Мы слышали громоподобный топот твари, несущейся на нас с невероятной скоростью.
Но она прошла мимо, и вдали мы услышали крик – человеческий крик.
Он резко оборвался.
– Нужно помочь им, – сказал я.
– Да, – отрезал Уилф, и я видел, как клубится его Шум.
Когда мы вышли с разведывательного корабля, стоял ясный день, и нам ничто не должно было угрожать. Мы увидели, что начинается буран, и решили вернуться, но тучи настигли нас прежде, чем мы успели собраться, и среди голых деревьев поднялся ураган.
Ураган, который принес с собой нечто.
У Фостер было с собой ружье, но она погибла первой. Кричала, а потом внезапно умолкла. Остальные побежали, пытаясь добраться до корабля, но метель усилилась, и все они ослепли так же, как и я.
По Шуму Уилфа я понял, что он думает об оружии, которым оснащен любой разведывательный корабль.
– Мы должны попытаться, – сказал я.
– Угу.
Он схватил меня за руку, и мы снова побежали, уворачиваясь от камней и вырванных с корнем деревьев.
Рев, казалось, окружил нас со всех сторон. Мы слышали крики остальных заблудившихся и мечущихся в панике среди метели. Я совсем потерял корабль, но Уилф наверняка знал, где он, – в его Шуме впереди нас виднелась его темная тень. У двери стоял человек. Миккельсен, оживленно машущий нам рукой.
– Скорей! – крикнул он.
– Оружие? – спросил Уилф, когда мы взбегали по небольшому трапу внутрь.
– Уже на взводе, – отозвалась из кабины Коллиер, размахивая руками над экранами, на которых остальные из нас, оставшиеся снаружи, отображались в инфракрасном спектре.
Уилф посмотрел на них, а я увидел их благодаря ему.
– Только двое? – спросил он.
– Фостер, Джанг и Стаббс мертвы, – неживым голосом сказала Коллиер, указывая пальцем на неподвижные, уже начинающие синеть в инфракрасном спектре тела на экранах.
На двух экранах по сторонам от главного бежали в противоположном направлении две фигуры. Компьютер опознал их: слева Фуку-нага, справа Джефферсон. Мы все наблюдали за тем, как огромная голубая тень в три раза выше Джефферсон поднялась за ее спиной из-под снега, подняла ее оранжевый силуэт в воздух и разорвала надвое.
– Господи боже, – проговорил Миккельсен.
– Привожу ракеты в боевую готовность, – сказала Коллиер, нажимая на кнопки.
– Что это за тварь? – спросил я.
– Где Доусон? – спросил Уилф, и я понял по его Шуму, что он внимательно изучает каждый экран. От нее не осталось ни следа. Ни от мертвой, ни от живой.
– Тварь гонится за Фукунагой, – прокричал Миккельсен.
Мы видели темно-голубую тень, нечеткую в инфракрасном спектре, словно бы она была так же холодна, как и все, что ее окружало. Она отвернулась от того места, где теперь лежал труп Джефферсон, и пересекла первый экран, затем второй. Фукунага – сильная и здоровая, но ей давно уже за шестьдесят. От чудовища ей не убежать.
– Ракеты к бою готовы, – сказала Коллиер, поднимая крышку, под которой находилась пусковая кнопка. – Произвожу захват цели.
– Стой! Там люди! – крикнул Уилф.
На обоих экранах из снега возникло множество маленьких фигур, оранжевых в инфракрасном спектре, но менее ярких, чем бегущая Фукунага. Пять, десять, двадцать. Целые ряды, появившиеся словно из ниоткуда. Среди них виднелся одинокий ярко-красный силуэт. Компьютер опознал его как Доусон.
– Спэки? – спросил Миккельсен.
– Не может быть. Нам сказали… – ответила Коллиер.
– Чудовище отступает, – сказал Уилф. – Уходит чудище.
Мы наблюдали за тем, как огромная голубая тень прекратила гнаться за Фукунагой и исчезла в лесу. Рев, доносившийся издали, постепенно затихал.
Мы тяжело дышали и ошарашенно смотрели друг на друга.
– Что произошло? – спросил я наконец.
– Не знаю, – сказал Уилф, повернувшись к трапу, ведущему наружу. В Шуме Миккельсена я увидел, что он нахмурился. – Но если есть ответы, я должен их получить.
В анклавах спэков, встреченных нами на пути, нас уверяли, что эта заснеженная земля за последними деревьями арктического леса должна быть пустынна. Дальше – только ледяная шапка, покрывавшая северный полюс планеты.
Суровый, непригодный для жизни последний фронтир.
Почему мы отправились туда?
А почему бы и нет?