Однажды он попробовал. Взял октябрятскую звездочку и стал старательно примерять ее. Но Анфиса привыкла, что брат постоянно вертится перед зеркалом, и не обращала на Сашу ни малейшего внимания. Наконец, не выдержав, тот крикнул:
- Эй, Анфиска! Посмотри, что у меня есть!
Анфиса подошла и с любопытством взглянула на звездочку:
- Что это?
- Это? Это - октябрятская звездочка! Видишь - Ленин в середке сидит, только очень маленький.
Саша увидел, как заблестели у сестры глаза, и понял, что рыбка клюнула.
- А знаешь, почему я эту звездочку ношу? Потому что я - октябренок. Не веришь? Честное октябрятское! Октябрята вообще никогда не врут. Знаешь, как их еще называют? Внучата Ильича!
Анфиса просто растаяла от таких слов. И по ее восторженному лицу Саша понял: настало время для рокового удара!
- Только в октябрята не всех принимают. Вот ты, например, никогда не станешь внучкой Ильича! Слышишь? Никогда!!! Потому что ты - жаба! Жаба! Жаба! А жаб в октябрята не берут!
Исступленно глядя на сестру, Саша ждал бурной реакции. Судя по тому, как Анфиса судорожно сглотнула, он понял, что задел сестру за живое. Но Анфиса быстро совладала с собой и, улыбнувшись, сказала:
- Но ведь тебя же пг’иняли.
Вот и сейчас Саша так же исступленно глядел на Анфису, а та смеялась. Выдержать подобную пытку было невозможно. Глаза у Саши налились кровью, и вне себя от злости он рванулся к столу. Отпихнув Анфису, он сгреб открытки с Лениным в кучу и стал яростно их рвать, приговаривая: "Вот тебе! Вот!"
Растерзав всех вождей на мелкие кусочки, малолетний преемник Каплан немного успокоился и теперь с испугом поглядывал на сестру.
Осмотрев валявшиеся на полу ошметки любимого Ильича, Анфиса перестала смеяться. Она подняла глаза на брата и тихо прошипела:
- Ну что, внучок, доигг’ался?
Затем Анфиса медленно взяла со стола кухонный нож и так же медленно стала им прицеливаться.
У Саши поплыло перед глазами, и, собрав последние силы, он рванул из кухни, крича по дороге:
- Мама! Она меня заг’ежет!
Когда Елена Николаевна вбежала на кухню, то действительно застала там дочь с ножом в руках. Анфиса весело смеялась:
- Мама, ты видела, как он побежал? Ну вылитый пг’инц!
Елена Николаевна сурово сдвинула брови. Она могла простить дочери все. Кроме Саши.
- Анфиса! Прекрати сейчас же! И положи нож на место!
Анфиса перестала смеяться и удивленно уставилась на мать. Но Елена Николаевна уже не могла остановиться:
- Мне надоело потакать тебе во всем! Ишь, распоясалась! Считаешь себя самой умной?! Ну так я покажу тебе, кто из нас умнее!
Тут Елена Николаевна увидела, что дочь опять улыбнулась, и окончательно впала в ярость:
- Что ты улыбаешься? Смешно, да? Хорошо! Ты у меня еще наплачешься! Ехидна! Я тебе покажу, как над всеми издеваться! Ты сейчас же пойдешь и попросишь прощения у Леночки и у ее мамы!
Но этого Елене Николаевне показалось мало. Она решила усугубить наказание:
- И еще: бабушка подарила тебе такую же шапку, как у Леночки. Так вот, с сегодняшнего дня будешь ходить гулять только в ней! Пусть все дети во дворе смеются и показывают на тебя пальцами! Побывай в чужой шкуре!
С этими словами Елена Николаевна схватила дочь за руку и потащила в коридор, где, одев ее и напялив на голову дурацкую шапку, выпихнула за дверь:
- Иди! И не извинившись не возвращайся!
Тут в голове Елены Николаевны зародилось некое беспокойство, и она подозрительно добавила:
- Да, и не вздумай хитрить! Или еще хуже - какую-нибудь пакость мне в ответ сделать!
Анфиса была уже на лестнице, но, услышав эти слова, она обернулась:
- Пакость? Зачем? Пг’осто запомню.
Спустившись на несколько пролетов вниз, Анфиса остановилась и села на ступеньки. Расчет Елены Николаевны оказался точен - идти в этой шапке во двор было смерти подобно. Благодаря недавней Анфисиной байке вся местная детвора объявила бой владельцам плюшевых шапок. Тут в ход шли и обзывательства, и снежки, и даже кулаки. Никто не хотел дружить с новоявленной дурочкой или дурачком. Об этой яростной борьбе юных законодателей мод знали все, даже родители.
Итак, Анфиса сидела на ступеньках и разглядывала мохнатую шапку, лежащую на коленях. Шапка напоминала Анфисе бездомную кошку со слипшимся мехом. Она осторожно погладила кошку по впалому боку и, вздохнув, достала из кармана расческу…
Ребята играли в снежки, когда увидели, что к ним направляется вражеский лазутчик с ненавистной шапкой на голове.
Командование на себя принял Толик. Все, спрятавшись за сугробом, заняли оборону.
- Внимание! Приготовиться к атаке! Пли! - скомандовал Толик, и смертоносные снаряды полетели во врага.
Хотя расстояние было большое и снежки не долетели, враг остановился. Все с нетерпением ждали, когда же он с позором сбежит.
Но противник не только не удирал, но и вообще повел себя как-то странно: засмеявшись, поднял руку и… любовно погладил себя по мохнатой голове.
- Ой, да ведь это Анфиса! - удивленно прошептала Настя.
- Молчи! - цыкнул на нее Игорек. - Не видишь, на ней же шапка! Во, гляди, она опять сюда идет…
Увидев, что нападающие замешкались, Анфиса снова направилась к сугробу. Но Толик грозно окликнул:
- Стой! А то мы опять атакуем!
Анфиса остановилась.
- А ну отвечай, - потребовал Толик. - Зачем шапку надела?
- Холодно, - пожала плечами Анфиса.
Толик хотел еще что-то спросить, но тут из-за сугроба высунулась Катя.
- Ой, глядите, - крикнула она остальным, - что у нее на шапке!
Все повылезали из-за сугроба и принялись разглядывать Анфису. Шапка действительно выглядела странновато. Виной всему был идеальный пробор, красовавшийся прямо посередине.
- А это зачем? - возобновил допрос Толик.
- Нг’авится, - ответила Анфиса и зачем-то добавила: - По-цаг’ски.
Все вокруг зашумели. Кто-то засмеялся, кто-то досадливо ухмыльнулся, кто-то побежал домой - надевать такую же шапку. Но тут выскочила Леночка и возмущенно завизжала:
- Да фто фы ее флуфаете! Фхёт она фё! Это ее мать зафтафила фапку надеть - ей моя мамочка пофо-фе-тофала…
Ребята недоверчиво замолкли. И лишь Настя одиноко передразнила Леночку:
- Да фто ты гофорифь!..
- Не ферите?! - взвизгнула Леночка. - А фот фмотрите, фейчаф она у меня профения профить будет!
Настала тишина.
Анфиса почувствовала, как вокруг неумолимо смыкается кольцо. Это было кольцо немого унижения, кольцо жаждущего крови любопытства.
А прямо перед ней стояла Леночка - единственная дверь из этого кольца, из этого мертвого круга. Дверь, в которую нельзя гордо выйти. В нее можно только униженно вползти, чувствуя спиной ожоги презрительных взглядов.
Леночка стояла и ждала. Но страшно было не от этого. Страшно было от того, что ждала не только Леночка - ждали все.
Анфиса оглянулась и увидела, как в окне напротив ждет Елена Николаевна, обняв за плечи улыбающегося Сашу. Этажом ниже ждала Надежда Георгиевна, влюбленно глядя на Леночку. И почти в каждом окне кто-нибудь стоял и ждал - с любопытством, ненавистью или просто равнодушием. Словно блокада - кольцо ожидания шириною в мир. Мир, в котором любят смотреть, как ломается то, что не гнется.
Анфиса еще раз оглядела дверь: у Леночки были розовые щечки-яблочки, прижимающие глазки почти к бровям, и толстые, капризно сложенные губы. Обиднее всего выходить именно в эту дверь.
Анфиса дернула за завязки и, стянув с себя шапку, медленно пошла на Леночку. Та испуганно попятилась, но, вовремя вспомнив, что она победительница, встала в позу и самодовольно заулыбалась.
Анфиса подошла вплотную и, поймав бегающий Леночкин взгляд, с расстановкой произнесла:
- Я пг’ощаю тебя, как пг’ощаю всех убогих. И в знак своего пг’ощения я даг’ю тебе этот головной убог’, - и Анфиса напялила на Леночку шапку по самые брови.
Вокруг послышался ропот. Обернувшись, Анфиса сказала остальным:
- А на вас не хватило, извините. Но можете эту шапку по очег’еди носить.
Первой пришла в себя Катя:
- Да она опять дурачит нас! Что мы смотрим? Бей ее, ребята!
Анфиса уже немного отошла, когда в спину попал первый снежок. Она оглянулась:
- Почему?
- Это мы с тобой играем так! - крикнула ей в ответ Катя, лепя новый снежок. - Как будто ты наша принцесса! Иди ближе! Мы хотим с тобой поиграть!
Анфиса собралась ответить, но вдруг почувствовала резкую боль в виске, и по щеке потекло что-то теплое. "Дурачки, - подумала она. - Кто же льдинками швыряется?"
Бомбежка резко прекратилась. Дети с испугом смотрели, как Анфиса упала на колени, схватившись за лицо, и на снег закапало что-то красное.
Оторвав руки от лица, Анфиса обвела взглядом нападавших. Вид у тех был крайне испуганным. Малейшее резкое движение, и они рванули бы по домам. Взгляд Анфисы остановился на Леночке, все еще стоявшей в двух шапках. Дареный головной убор по-прежнему был вплотную надвинут на глаза, которые и без того имели слишком мало в диаметре. Поэтому Леночка походила на слепого поросенка с печально повисшими ушами.
И тогда Анфиса засмеялась.
Дети, прижавшись друг к другу, стояли и наблюдали эту до страшного странную картину. А Анфиса, размазывая по лицу кровь, смеялась и кричала им:
- Так вы хотите со мной игг’ать? Вы хотите со мной игг’ать? Вы хотите со мной игг’ать?
Дети словно завороженные продолжали смотреть на Анфису. Им казалось, что даже если они захотят, то не смогут сдвинуться с места. Потому что она не хочет, чтобы они уходили. Она будет с ними играть.
Ярослав Олегович поставил машину в гараж и направился к дому. Еще издалека он заметил: во дворе творилось что-то неладное. Подойдя поближе, он увидел странную картину. Кучка малышей стояла, прижавшись друг к дружке, словно загипнотизированная. А напротив, заливаясь истерическим смехом и выкрикивая что-то непонятное, бесновалось маленькое черное существо с окровавленным лицом. Ярослав Олегович узнал свою дочь.
- Анфиса!
Малыши от этого окрика очнулись и врассыпную кинулись по домам. Ярослав Олегович подбежал к дочери и, схватив ее за плечи, развернул к себе:
- Анфиса! Чем вы тут занимались?
Анфиса, увидев отца, расплылась в ужасающей улыбке:
- Мы игг’али.
- Какие игры! - возмутился Ярослав Олегович. - У тебя все лицо в крови!
Но Анфиса, все так же улыбаясь, возразила:
- Ты сам говог’ил: у каждой игг’ы свои пг’авила.
Ничего не ответив, Ярослав Олегович взял дочь на руки и понес домой. По дороге Анфиса, прижавшись к отцу, шептала ему на ухо:
- Ты знаешь, пап, это была замечательная игг’а! Все было как в сказке: и птичий двог’, и гадкий утенок…
Ярослав Олегович шел по лестнице, прижимая к себе драгоценную ношу, и думал. Даже он никак не мог привыкнуть, что дочь так умна не по годам. Было в этом что-то зловещее. Хотя врачи успокаивали: мол, случается иногда в детстве такой всплеск интеллекта. Но потом все застопоривается. И сверстники быстро догоняют вундеркинда, а бывает - перегоняют.
- Пап, но я выг’асту, - продолжала шептать Анфиса, - я обязательно выг’асту! И стану настоящим лебедем! Пап, ты хочешь, чтобы я стала лебедем?
Ярослав Олегович остановился. Поставив дочь на пол, он присел рядом на корточки и печально покачал головой:
- Нет, не хочу.
Дочь удивленно посмотрела на отца.
- Пойми меня, Анфиса. Лучше оставайся тем, кто ты есть. Быть гадким утенком среди уток намного проще, чем одиноким лебедем среди индюшачьей стаи…
Анфиса молча глядела на отца. Ярослав Олегович, не выдержав, смутился и полез в карман за носовым платком. Вытирая кровь с дочкиного лица, он совсем тихо добавил:
- Лебедей, девочка моя, отстреливают.
И услышал в ответ:
- Я научусь высоко летать.
Шла ее первая Зима.
Прошло еще десять долгих зим.
Десять лет. Это волшебный срок. Как известно, история отмеряется десятилетиями. Но почему, мало кто знает. Ответ одновременно прост и сложен.
Десять лет - это минимальный срок, за который все может максимально измениться. Вот и ты, дружок, близишься к своему новому рубежу. Кто знает, станешь ли ты счастливей, приписав к своим годам еще один десяток. Хочешь, я угадаю, что ты почувствуешь? Ты испытаешь досаду и горечь. Потому что прожито так много, а сделано так мало.
Бедный дружок! Мне жаль, что мы с тобой встретились так поздно. Но хоть узнай напоследок, как все это могло быть…
Прошло десять лет. И наши, возможно, совсем тебе безразличные герои успели подрасти и измениться.
Больше всех изменилась Елена Николаевна. Оставалось лишь ужаснуться, что может сделать жизнь с человеком за десять лет. Из красивой женщины, которой никто не давал ее тридцати, она превратилась в пятидесятилетнюю тетку с вечно недовольным лицом и сгорбленными плечами. Год за годом эти десять лет с какой-то молчаливой жестокостью забирали у нее все, чем так щедро была она наделена от природы. Гордая осанка растворилась в обрюзгшей фигуре. Красивое лицо покрылось морщинами. Звонкий голос потерял свою чистоту и напоминал теперь дребезжание сломанного будильника.
А улыбка? Где та застенчивая улыбка, в ответ на которую каждый мог бы отдать полцарства?
Всё кануло в Лету, оставив после себя безобразный кокон.
Прошедшие десять лет ознаменовались еще одним событием: от Елены Николаевны ушел муж. В зале суда, где проходил развод, всё выглядело весьма прилично, хотя и немного странно - супруги прожили в мире и согласии пятнадцать лет, а тут вдруг…
Однако дома Елена Николаевна устроила бывшему мужу такую сцену, от которой даже у Ярослава Олеговича волосы встали дыбом. Она кричала, что он пьянь и бабник, что он испортил жизнь и ей и детям, что она подозревала: он ей изменяет, но молчала, чтобы сохранить для детей семью. При этом она сдабривала каждую фразу сочными нецензурными эпитетами, что случалось раньше с Еленой Николаевной не часто.
Впрочем, расставание было кратким. Только выходя за дверь, Ярослав Олегович бросил бывшей жене прощальную фразу:
- Боже мой, Лена, что ты с собой сделала?!!
Теперь о детях.
Что и говорить, выросли, возмужали…
Особенно Саша. С ним эти десять лет обошлись намного милосерднее, чем с Еленой Николаевной. Можно даже без зазрения совести заметить, они пошли ему на пользу. И хотя каких-то особых талантов в области интеллектуальных занятий Саша так и не обнаружил, внешние данные с лихвой окупали его нерадивость в учебе.
Окончив школу, Саша благополучно провалился в институт, и началась его вольная жизнь. Это были прекрасные дни, наполненные веселыми праздниками и, как говорится, фейерверками. Это были видеосалоны, кафе, бары (протоптанная, как видите, дорожка), разнообразные тусовки, где Сашина физиономия приводила всех в неописуемый восторг, ну и конечно много-много-много милых подруг.
Вольная жизнь ограничилась годом, после чего достаточно логично перетекла в службу Отечеству. Побыв защитником Родины положенные два года, Саша вернулся в отчий дом, где в нелегком споре с матерью выяснил, что прежняя жизнь может продолжаться лишь в том случае, если ее финансовая сторона никоим образом не будет соприкасаться с бюджетом самой Елены Николаевны.
Словом, Саша был поставлен перед выбором: или вести примерную жизнь, отдаваясь как душой, так и телом только науке, или поступать на работу, что обеспечивает материальную сторону вольной жизни, но совершенно лишает времени на нее. В противном случае предлагалось валить ко всем чертям.
Меньше всего Сашу прельщала последняя перспектива. Однако и первые два варианта его явно не устраивали. Поэтому, посоветовавшись с друзьями и улыбнувшись пару раз в нужном месте, Саша поступил на работу. Профессия его называлась романтично-пошлым словом "фотомодель". Или натурщик. Как вам будет угодно.
Узнав о новой Сашиной профессии, Елена Николаевна отреагировала одним коротким и ясным словом:
"Идиот".
А младшая сестра просто попросила автограф.
Кстати, о младшей сестре.
Врачи оказались правы. Ее интеллект больше не прогрессировал с такой страшной силой. Вернее сказать, миновав тот прекрасный возраст, когда вслух высказывается все, что думается, он стал просто менее заметным. Из пятилетнего болезненного монстра Анфиса превратилась в пятнадцатилетнюю особу с милой привычкой смеяться в самых патетических местах. Все остальное было унаследовано с аптекарской точностью: и хрупкая фигура, и лицо, и хриплый голос, и даже ленинский прищур. С той лишь разницей, что со временем все это обрело более взрослые и законченные формы, наполняя детское уродство чарующе-отталкивающей силой. Если только можно соединить эти два понятия.
Самые большие изменения в Анфисе претерпели ее идеалы. Владимиру Ильичу пришлось уступить дорогу более молодому и, возможно, более предприимчивому претенденту. Место, освобожденное вождем пролетариата, занял один талантливый актер. И надо сказать, по праву. Это был мастер своего жанра, король юмора и гений непосредственности, возведенной в закон. Друзья, как, впрочем, и все остальные, называли его просто - Хрюша.
Каждый вечер Анфиса наблюдала своего кумира по телевизору в отведенное ему в эфире время. Боже мой, как он блистал!
Елена Николаевна с остервенением резала овощи в салат. Жизнь у нее складывалась лучше некуда. Мало того, что старший сын нашел себе на редкость замечательную работу, так и дочь делает все, чтобы жизнь мамочки стала как можно веселее. Елена Николаевна уже смирилась с тем, что детство пришло к дочери несколько запоздало. Все полки в комнате Анфисы были заставлены зайчатами, ежиками и им подобными резиновыми дегенератами. Ей исполнилось пятнадцать, а она до сих пор каждый вечер смотрела "Спокойной ночи, малыши!". К тому же вот уже три года Анфиса спала в обнимку с плюшевым медведем, которого купила себе на первые же заработанные деньги. Однако этим дочкины странности не ограничивались. Елена Николаевна до сих пор не могла забыть скандальной истории, положившей начало восьмилетней эпопее вызовов родителей в школу и визитов учителей на дом.
Анфиса училась тогда в первом классе. Был общешкольный субботник, и все достойные школяры мыли, скребли и чистили свой второй дом - школу то есть. Лишь один из внучат Ильича, не отлынивая от уборки, умудрился напакостить так, что все это чуть не вылилось в общешкольный, если не в общерайонный, скандал. Вместо того чтобы, как все нормальные дети, скрести унитазные бачки и выуживать из батарей усохшие яблочные огрызки, Анфиса отмыла и натерла до блеска коричневой мастикой бюст Ленина в актовом зале. Сделала она это из самых лучших побуждений, так как, по ее словам, тот просто нуждался в подобной процедуре: был пыльный и совсем-совсем бледный.
Очистить вождя от пахучего загара так и не удалось. Елена Николаевна с содроганием вспоминала, сколько неприятных лекций на эту тему ей пришлось выслушать.