* * *
Сухопаров гладил кота. Кот был бело-рыжий, длинный, вытянутый, похожий на греческих поджарых котов. Они сидели на автобусной остановке и ежились от холода. Сухопаров – больше. Кот грелся от человека.
– От меня мертвечиной пахнет, – пожаловался Петр.
– Мурр…
– Я сегодня человека убил. Женщину.
– Фрр…
– Я и сам знаю, что нехорошо. Но вот ты ловишь мышей, правда? Ты их убиваешь?
– Мурр…
– Вот и я…
– Фрр…
Сухопаров разозлился:
– Шипеть-то зачем? В чем разница между моими девками и твоими крысами? У тебя инстинкт и у меня инстинкт. Разницы никакой. Только ты убиваешь для еды, а я – чтобы с ума не сойти. Ты вот по своим делам пойдешь, а я к ней. И вроде все в ней, как я люблю, а чувствую, что неправда. Не такая она. Притворяется. Врет. А зачем врет, не понимаю. Тошно. Силу свою чувствую, но для чего она? Почему я? Не знаешь? Ты думаешь, я хочу убивать? Не хочу. Но если не убью, сам умру. Инстинкт выживания.
– Фрр…
– Опять возражения?! Тебе не дано понять. Вам, животным, проще: либо жрешь, либо совокупляешься, либо жизнь свою спасаешь. А нам каково? Есть тысяча причин, по которым ближний убивает ближнего. И человек – не кот, всегда найдет себе оправдание. Убедит себя, что все во благо человечества. Я сегодня мир от гадины спас, понимаешь?
– Мурр?
– Именно так. Все, что из земли выходит, в нее и уйдет. И ты уйдешь, и я. Это не страшно, кот. Умирать не страшно. Гораздо страшнее жить и мучиться, что никому не нужен. А я нужен! Вот теперь я всем нужен, без меня никак. Бабка сказала, что Кайрос мне подчинится. Буду временем управлять. Сам стану решать, кому быть мертвым, кому – живым. Все плохое должно уйти раньше, чтобы хорошим стать.
– Фрр…
– Да пошел ты! – Сухопаров отбросил кота, и тот, перевернувшись в воздухе, упал на асфальт. Зло мяукнул и исчез.
Сухопаров закрыл глаза. Напряг пальцы. Ледяная земля закружила спиралью, поднялась ввысь, закрывая солнце, рассыпалась и снова обрела форму. Обняла человека, убаюкала, и все исчезло в желто-коричневой пелене. Только затихающий умоляющий голос:
– Для чего я здесь? Кто я?
* * *
– Зачем все это? – думала Кира.
Ее тело ритмично двигалось под другим телом. На полу – одежда. На столе конверт с деньгами и пачка документов. Кира не хотела помнить имени того, с кем сейчас занималась сексом. Не хотела помнить никаких подробностей. Удачное завершение сделки. Почему бы и нет? Секс без обязательств. Любовью и бизнесом надо заниматься. В бизнесе нет ничего личного.
Как и в любви.
– У тебя красивое тело, – пробормотал партнер.
Вадим тоже когда-то так говорил. С тех пор минули века, и Земля не единожды совершила путь вокруг своей оси. Любовь прошла. Любовью и бизнесом надо заниматься.
– Ты слишком к нему привязалось, – сказал отец.
– Это преступление?
– Это глупость. Кому и что ты хочешь доказать?
– Нельзя унижать женщину и остаться безнаказанным.
– Что ты знаешь о наказании? Возможно, Вадим в эту самую минуту наказывает себя намного страшнее, чем ты ему уготовила.
– Пусть. Я хочу отнять его бизнес, статус, деньги, уверенность.
– Ты хочешь отнять иллюзию.
"Зачем все это?"
Мужчина протяжно застонал, конвульсивно дернулся и скатился. Наконец-то!
– Прости. Быстро, наверное. У меня давно никого не было.
– Все в порядке, – Кира коснулась чужой влажной кожи и поморщилась. – Все отлично.
Она оделась, поправила прическу, бросила конверт в сумочку.
– Красиво ты Вадика сделала. Не ожидал. Он тебя бросил?
– Нам стало скучно. Мы разошлись.
Она вышла из офиса.
Бизнес-центр был пуст и обезличен. Каблуки били по тишине.
Цок. Цок. Цок.
Кира спустилась по лестнице и остановилась у окна. За стеклом проплывало и гасло плотное, матово золотистое небо. Однажды, когда у них еще все было хорошо, Вадик сказал: море и небо – две грани одного целого. И одно без другого существовать не может. Небо вглядывается в море, море – в небо. Когда им становится скучно, они занимаются любовью. И, наверное, делают это хорошо. В отличие от людей.
* * *
Дэн нервно разговаривал с матерью в кабинете. Сквозь полуоткрытую дверь долетали отголоски слов и эмоций.
Мара сунула тарелки и чашки в посудомоечную машину и прислушалась к своим ощущениям.
День обещал быть долгим, трудным и отчасти неприятным. Но, тем не менее, знаковым. Иногда случается и такое. Мелочь за мелочью складывается в цепочку событий, которые уже не изменить.
– Мама, позволь мне решать самому! Если ты не забыла, это моя фирма, и в ней я сам буду решать, кого увольнять, а кого оставлять. И с подписанием контракта я разберусь. Без тебя. Да, так! Да, жестко! Ты с ума сошла. Это невозможно. Повторяю: я не буду с тобой встречаться в девять утра. И в десять тоже не буду. Даже если это дело государственной важности. Кстати, что ты вообще делаешь в моем офисе?
Дэн вернулся на кухню – взъерошенный и мрачный.
– Слышала?
– Отчасти.
– Удивила, ничего не скажешь, – пробурчал Дэн. – Макиавелли в юбке. Решила сегодня с утра пораньше воспитанием коллектива заняться. Пять приказов на увольнение.
– Хорошее начало дня, – после паузы ответила Мара. – Но вряд ли тебя расстроили увольнения. Что еще?
Дэн повернулся, и Мара отпрянула от красного, бешеного от боли, взгляда.
– У тебя сосуды в глазах лопнули.
– Голова, – простонал Дэн. – Сверлит опять изнутри, хоть вой, хоть помирай. Извини, мне нужно побыть одному, – он рассеяно потер лоб. – С утра плохо соображаю. Сделай кофе, пожалуйста.
Дэн снова ушел в кабинет. Мара включила кофеварку и забралась на подоконник. Странная весна. В феврале снег почти сошел. В марте снова замело. Под снегом зеленая трава. Неуловимо пахнет осенью. Все времена года смешались, спутав календарные отметины.
Состояние Дэна пугало. Желчен. Мрачен. Неспокоен.
– А чего ты хотела? – знакомый голос из включенного телевизора. Бабка без ложной скромности залезла в "Семейку Аддамс" и, устроившись на ступеньке, нежно, будто кошку, поглаживала одного из персонажей – бегающую кисть руки. Та едва ли не мурчала от удовольствия. – Предупреждала ведь: сила должна быть разбужена, и разбужена в определенное время. Сухопарова проглядела? Проглядела. Теперь и ты, и он мучаетесь. Он – от силы своей темной, ты – от мороков. Опутала травами и заговором, да ведь все равно рвется. Однажды не удержишь. Такую силу не удержать. Ни тебе, ни мне. Отдай их Кайросу. Будет легче.
– Чтобы он их пожрал?
– Чтобы он их впитал.
– Слова разные, суть одна.
– А хоть бы и так! Ему, – бабка кивнула в сторону кабинета, – хочешь такую же судьбу?
– Ему – не хочу.
– Мне-то не ври, – Софья благодушно шлепнула мертвую кисть. – Себе мальца наметила, прибрала к сердцу. Думаешь, Кайрос не заметит потери? Тебе отдаст? Пустое, Мара. Дэн твой либо руки на себя наложит, либо спятит. А тебя увидит – сбежит. Вон как облупилась личина, старость проглядывает. Все едино – потеряешь. Не так, так эдак. Или в любовь поверила?
Мара спрыгнула с подоконника и в прыжке же сдернула джезву с плиты. Кофе с корицей. Аромат дома. Символ того, чего у нее никогда не было и не будет. Рука дрожала, пока кофе перетекал в чашку.
– Дай ему шанс самому сделать выбор, решить, хочет он иной жизни или нет. – Бабка, казалось, ничего и не заметила. – Если любишь – отпусти. Истинная любовь не в том, чтобы быть рядом, а в том, чтобы отпустить, когда придет время. Остаться проще, чем уйти.
– Знаю. Ты учила. Ни к чему не привязываться, ни от кого не зависеть, уходить, когда захочется остаться. Я меняла города и страны, имена и судьбы, встречала разных мужчин и женщин. Кто-то меня любил, кто-то ненавидел. Но я всегда уходила. Чтобы однажды проснуться в холостяцкой квартире и пить с мужчиной кофе из одной чашки. Потому, что так вкуснее. Я не хочу уходить. Я хочу с ним жить, спать, разговаривать, дышать.
– Ты же знаешь, это невозможно, – вздохнула Софья. – У них свое предназначение. Каждый из них избран – с момента и по факту своего рождения. Только убивая, Сухопаров будет чувствовать величие. Только убегая, Дэн поверит в то, что свободен. Они все изменятся. Сара, Вадим. Они обречены. И ты вместе с ними, если решишь вмешаться. Эта сила убьет тебя.
– Ты растила их как тельцов на заклание.
– Да.
– Ты с самого начала искромсала их жизни.
– Да.
– И ты знала, что и я обречена?
– Конечно. С момента и по факту рождения. Там, где Кайрос, нет ни жизни, ни смерти. Там есть Время. Оно бесконечно. Его можно менять, его можно направлять, сжимать и расширять. Послушай, девочка, еще не поздно: ты можешь к нему вернуться. Он поймет и простит.
– Он вне прощения и понимания. Он просто приходит и берет то, что ему нужно.
– Так поступает любая сила. От твоей воли будут зависеть миллионы. Перед тобой склонится весь мир. Четыре человека или целый мир. Выбор за тобой.
– Пять.
– Что?
– Нас пятеро, которых пожрет твое время.
Мара нажала кнопку на пульте. Экран почернел.
Нас пятеро, которых пожрет твое время. И ничего нельзя сделать.
Время, время! Сколько себя помнила, всегда было время. Всегда был Кайрос. И если сначала она верила, что мир имеет свое начало и свой конец, то после встречи с Кайросом поняла: мир не подчиняется линейным законам, существует по своим, иррациональным, непредсказуемым и совершенно необъяснимым законам.
Все есть настоящее. Прошлое и будущее – лишь плод воображения, иллюзия искаженной памяти. Все события, которые были когда-то, повторятся снова. Возможно, с теми же самими людьми. Изменится лишь антураж.
Время – это дыхание. Можешь замедлить его, можешь ускорить, можешь настроить. Но если перестанешь дышать, время не остановится. Потому, что ты перестал дышать в прошлом, а в настоящем снова дышишь, обретая силу.
Все мы застряли в прошлом. В тупике своих представлений, как все могло и должно быть. Бабка права. У Мары нет права скрывать от Дэна его силу. Мы все обречены и все погибнем. Во имя Кайроса.
Дэн сидел в кресле, обхватив голову руками.
– Я принесла тебе кофе.
– Что? – посмотрел затравленно. – Я не знаю, что со мной происходит, Мара. Живьем гнию. Оно сейчас где-то внутри меня: смеется, вгрызаясь. Я чувствую, как оно перекусывает жилы. Кровь сворачивается. Я весь забит тромбами. Я чувствую это! Просыпаюсь от того, что устал жить. Не хочу жить, не хочу дышать, верить не хочу. Посмотри на меня! Ты его видишь? Ты видишь его во мне? Это черное, тягучее, как комок смолы – с каждым днем его становится больше, а меня меньше. Нерв за нервом меня стирают. Вот сейчас я есть, а завтра меня не станет. Почему я, Мара?! Почему я?!
Дэн плакал. Из глаз текла черная кровь. Вдруг встал на колени перед ней, лихорадочно зачастил:
– Раньше все было просто и понятно: есть черное и белое, есть радуга. И в каждом цвете еще миллионы оттенков. Есть хорошие отношения, и есть плохие. Есть друзья и враги. И все находится в равновесии. Все гармонично и естественно.
Я был счастлив от того, что могу любить и тебя, и Сару. А теперь мне нужно доказывать себе, что у меня есть право на такую любовь.
Я был счастлив от того, что свободен и у меня нет детей. А теперь я оправдываюсь перед чужими мне людьми, словно я какой-то урод и мое место в Кунсткамере за стеклом.
Я был счастлив, когда рисовал картины и ездил по миру. Картины продавались, и я радовался, когда видел улыбки людей. Кто-то во мне сказал, что это неправильно, так нельзя. Нельзя работать по четыре часа в день и быть счастливым. Надо работать по двенадцать часов, делать деньги и управлять людьми. Надо так надо. Я добился, чтобы семейный бизнес стал моим. Провел несколько выгодных сделок, заработал кучу денег и возненавидел всех, кто работает рядом со мной. Зачем мне все это? Зачем мне быть таким, как все? Я никогда не буду верным мужем и хорошим отцом. Если мы начнем жить с тобой вместе, я сбегу от тебя так же, как ты сбежала от меня.
– Тогда я опередила тебя всего на полчаса.
– На час, – уже спокойнее поправил Дэн. Приступ прошел. – Меня задержала сентиментальность. Хотел напоследок купить тебе цветы. Но никак не мог найти эту чертову лавку.
– Она была в том же доме. На первом этаже.
– Странно, почему я ее не видел. Но разве это сейчас важно? Я не живу. Я с каждым днем умираю. Если ты можешь, помоги мне. Так будет честно.
– Мы ведь никогда не будем вместе? Быт, дети, герань на подоконнике, щенок, лужа на ковре, отдых на море?
– Никогда.
– Один умный человек сказал, что есть люди, настроенные на музыку разлук, но не встреч. Встречи для нас, как фальшивые мелодии.
– Бедный старый Казус…
Мара с нежностью вытерла кровь с лица Дэна:
– Ты знаешь, что мы обречены?
– С самого рождения. И ты знаешь. Ты это еще тогда знала, в Праге. Потому и сбежала.
– Правда тебе не понравится.
Он пожал плечами:
– Мне снится ветер. Каждую ночь. Ветер разный. Холодный и жаркий, с вкраплением дождя, песка, моря и льда. Мы несемся с ним, дуем в унисон, смеемся и каждый раз достигаем края мира. Там я останавливаюсь. Мне страшно зайти за край, я могу только до края. Ветер летит дальше, а я стою и не знаю, что делать и как жить дальше.
– Пошли, – Мара резко поднялась.
– Куда?
– За край мира. Ты ведь этого хочешь?
* * *
На работу Сухопаров приехал поздно. Сдал пальто в гардероб и, чувствуя подступающую мигрень, бесцельно побрел по коридорам. В поисках людей. Может, у кого-то найдется таблетка. Хотелось спать и горячего сладкого чаю.
В одном из лабиринтов столкнулся с Вадимом. Тот искренне обрадовался встрече. Или Сухопарову так показалось. В последнее время все происходящее вызывало в нем подозрение и неприятие.
– Мои поздравления, – рукопожатие Вадима было бодрым и чуть влажным. – Ты, как в сказке: семерых одним махом. Молодец, уважаю. Сидел себе на одном месте тихо, сидел, а потом раз – и всех подсидел. Как кабинет-то? Покажешь?
Сухопаров запоздало понял, что Вадим говорит о его новом назначении в Смольном. По такому случаю вчера был банкет.
После банкета он снял на Невском девочку. Как же ее звали? Лариса? Не запомнил.
Помнил только, как кормил ее красной глиной из тарелки с веселыми утятами ("Попробуй, это вкусно!"), а она испуганно мотала головой и пыталась кричать. Он зажимал ей рот, а потом, не в силах сдержаться, посильнее нажал на шею и, кажется, сломал.
Помнил, как она дернулась в последней раз, когда он кончал.
Помнил испуганную женщину.
Помнил кота.
Помнил свое спокойствие, когда упаковывал тело в брезент и вывозил на свалку.
И ботинки, испачканные в красно-бурой глине.
Он посмотрел на обувь. Вычищена до блеска.
Головная боль отступила. Стало весело.
– Кабинет? Конечно, покажу…
В правительственных коридорах красивые барышни на тонких каблучках ему кланялись, что привело в хорошее расположение духа. Ключ в замочной скважине повернулся быстро, мягко и уверенно. По-хозяйски.
Вадим оглянулся, присвистнул:
– Богато живешь. Секретаршей почему не обзавелся?
Сухопаров ухмыльнулся:
– Всему свое время. В конце недели кастинг. Хочешь присутствовать?
– Не откажусь. Баня? Раки? Девочки?
– Девочки раком.
Оба загоготали.
– У большого начальника большие планы. Своих-то на новом месте не забудешь?
– Обижаешь. Своих всегда помню.
Они дежурно хлопнули по стопке.
– Не женился еще? – так же дежурно спросил Вадим.
– Собираюсь, вроде бы, – и снова приступ амнезии. Сухопаров мучительно пытался вспомнить имя женщины, в чьей квартире он сейчас жил.
– И кто эта счастливица?
Вера? Ирма? Ира? Мара!
– Имя у нее редкое – Мара. И вообще – она красавица.
– Мара? – голос Вадима дрогнул. – Брюнетка? Худая?
– Не, блондинка. В теле. Попка, грудки – все при ней.
– Блондинка? – Вадим заметно выдохнул. – Не такое, видать, и редкое имя. Кругом Марины. Мою секретаршу так зовут. Только она – брюнетка и худая.
– Тебе всегда такие нравились. Брюнетки и худые.
– Твоя – дура?
– Умная. Я ведь политик, мне об умных вещах надо говорить. Даже дома. В постели – дикая кошка. Не представляешь, что вытворяет. Камасутра!
Он еще долго вдохновенно сочинял, придумывая новые и новые подробности связи, в которой ничего не понял и не запомнил. И, в конце концов, сам поверил. Да, он счастливчик. У него новый кабинет. Новая должность. И жена в перспективе. А вечером он снова поедет на Невский. И найдет себе новую девочку. Маленькую, голодную и податливую. Он скажет: "Привет, я ищу Лару". Она все поймет: "Привет. Я Лара. И ты меня нашел".
Вадим давно ушел, а Сухопаров все сидел в новом кресле и подписывал бесчисленные бумажки по градостроительству. Это снести, это продать, это сдать в аренду. Одним росчерком пера уничтожал кварталы, и чувствовал себя не просто умиротворенным, а, пожалуй, и счастливым.
Наконец-то на своем месте.
Наконец-то делает полезное дело.
Наконец-то его уважают.
Город, как и человек, должен обновляться. Патина никому не нужна. Нужны глянец, уверенность, лоск. Нужны новые люди, способные принимать даже самые непопулярные решения.
Он подумал, чтобы хорошо бы снести Эрмитаж, но в последний момент отложил проект в папку. Это слишком. В Эрмитаж все же люди ходят. Картины смотрят.
Теперь он знал, что по-настоящему всесилен. И уже не сомневался в том, что ему делать дальше:
Убивать.