– Да. Его по-хорошему предупреждали, – хмуро проговорила я. Икар с детства казался мне глупым. Его было, конечно, жаль, но безутешного Дедала – куда больше.
– Расскажи поподробнее, – Мефистофель откинулся на спинку кресла. – Кажется, наши истории немного различаются.
Придется признаться, что этот мерзавец сумел меня заинтриговать. Даже мысли о Вороне уступили догадкам, что же за вариант всем знакомой истории хранится в голове у Мефистофеля.
Снова браться за книгу мне не хотелось (еще не хватало показать себя неучем перед этим нахалом!), и я начала рассказывать по памяти, хотя последний раз читала эту историю в незапамятные времена. Черт знает, почему именно ее я привела в пример Мефистофелю.
– Ну, если вкратце, жил в Афинах известный умелец Дедал. Потом его обвинили в убийстве, и ему пришлось бежать. Он добрался до Крита, но там его заставил работать на себя царь, Минос… Позже Дедалу захотелось вернуться, но он знал, что Минос его ни за что не отпустит. Тогда он решил сделать крылья и улететь с острова. Сделал – скрепил птичьи перья нитками и воском, научился летать и научил своего сына, Икара. Он сказал ему не опускаться слишком низко к воде, чтобы перья не намокли, и не подниматься к солнцу, иначе воск растает. Но Икар увлекся, возгордился, все выше ему хотелось, и полетел прямо к солнцу. Воск растаял, крылья распались, он упал в воду и умер. А бедный Дедал проклял свое искусство, – закончила я невеселое повествование.
– Бедный Дедал, – поцокал языком Мефистофель, явно меня передразнивая.
– Да, представь себе, – нахмурилась я.
– Нет, это ты представь! – Мефистофель улыбнулся поистине садистской улыбкой и протянул мне руку.
На этот раз я уверенно коснулась его ладони. Как обычно, в глазах у меня потемнело, а когда прояснилось, взгляд уперся в живое полотно, перед которым расхаживал Мефистофель.
– Итак! – он картинным жестом указал на полотно. – Дедал.
Я испытала самый настоящий шок. Не такой, какой бывает от того, что ты видишь нечто ужасное или наблюдаешь опровержение истины, с которой идешь рука об руку с самого рождения. Это было совершенно иное потрясение. Как будто сидишь и дремлешь, то и дело норовя погрузиться в настоящий сон, но кто-то подкрадывается к тебе сзади и вдруг со всей силы ударяет ладонью по затылку. Именно такое у меня было чувство, хотя, конечно, никто меня не бил, да и спать не хотелось. Просто я никак, ну никак не могла ожидать, что Дедал будет выглядеть так.
Читая или слушая историю, волей-неволей пытаешься представить себе главных действующих лиц. А иногда даже и не пытаешься, образы сами возникают в сознании. Но как-то так получилось, что герои древнегреческих мифов при знакомстве со мной избежали этой участи. Хотя, может, я просто не помню… Но, как бы то ни было, человек, которого Мефистофель назвал Дедалом, потряс меня своим видом. Спорить, доказывая, что это не он, что едва ли он мог так выглядеть, что такой облик противоречит истории в принципе – в общем, затевать разговор на эту тему было бы глупо. Раз Мефистофель так его нарек, значит, Дедал таков и есть, по крайней мере, в его представлении. Сказанное, записанное и просто подуманное уже существует – с этим ничего не поделаешь. История Мефистофеля может отличаться, она может быть извращена до неузнаваемости, но все-таки с фактом ее существования спорить нельзя.
Дедал стоял на краю обрыва и с задумчивым видом созерцал простирающуюся перед ним бесконечную водную гладь. Черты его лица были необыкновенно суровыми и холодными, прямые черные волосы безжалостно трепал ветер. Мускулы на руках невольно заставляли ежиться, да и вообще этот человек поражал своей мрачностью. Он больше напоминал бывалого воина (и, значит, закоренелого убийцу), чем художника-изобретателя.
– Это Дедал? – вырвалось у меня, как я себя ни сдерживала.
– Он самый, – кивнул Мефистофель с самодовольной улыбкой. Он тоже посмотрел на живое полотно, и, надо заметить, как-то по-особенному. Я готова была поклясться, что он смотрит на Дедала с любовью. Так, наверное, скульптор смотрит на свое только что законченное, на редкость удачное творение.
За спиной у Дедала показался паренек лет четырнадцати. Вид у него был отчаянно любопытствующий, что не прибавляло симпатии к нему: конечно, это не блиставший умом Икар.
– Дедал решил сделать крылья и улететь с острова, – заговорил Мефистофель. – Только, к твоему сведению, Икар был не в восторге от этой идеи…
– Я сделаю крылья, как у птиц, и мы улетим с этого острова, – сказал Дедал.
Икар отчаянно побледнел; любопытство с его лица словно стерли влажной тряпкой. Он хотел что-то сказать, но не то передумал, не то просто не решился. На этот раз мне не в чем было его упрекнуть. Дедал был каким-то странным. Когда он произносил эти слова, его глаза, устремленные вдаль, сверкали маниакальным блеском. Впрочем, творческие люди, как известно, все не от мира сего, и чем они гениальнее, тем хуже у них обстоят дела с головой. Хотя, может, Дедалу просто настолько осточертели Крит и Минос, что мечта стала навязчивой идеей и вгрызалась в сознание, заодно придавая лицу такое устрашающее выражение.
Но я немного позавидовала Дедалу. Мне давно не приходилось чувствовать, как разум и душу захлестывает идея, лихорадочно требующая воплощения. Как голову разрывает множество голосов, кричащих на разный лад – "обдумай!", "сделай!", "скорее!"… Потрясающие, ни с чем не сравнимые, в моем случае давно забытые и похороненные ощущения.
– Он сделал крылья! – произнес Мефистофель с одной ему понятной гордостью – ей-богу, будто бы не Дедал сделал крылья, а он. – Научился летать и научил своего сына. Ну как научил? Показал, что к чему, и сказал…
– Не отставай от меня, – велел Дедал Икару. Они стояли на краю все того же обрыва. За их спинами распростерлись огромные крылья.
Икар неуверенно кивнул. Изображение на живом полотне замерло.
– Как думаешь, что было дальше? – спросил Мефистофель.
– Они полетели, Икару понравилось, и он малость увлекся, – не было у меня ни малейших сомнений на этот счет. Пока история Мефистофеля никак не расходилась с тем, о чем читала я. Ну, не считая, конечно, необычной внешности Дедала, но кто знает, как он выглядел на самом деле?
– А вот и нет!
Довольство Мефистофеля в этот момент было просто не описать словами. Полотно вновь ожило. Он плавно отодвинулся в сторону, предоставив мне самой смотреть на то, что случилось.
Дедал и Икар, как им и было положено на данный момент истории, неслись по небу, окрашенному красками заката. Картина была изумительной, но, увы, воображение не поражала. К великому сожалению, волей-неволей всякие штуки вроде кино отучают как следует реагировать на подобное.
Думая об этом, я немного отвлеклась и не сразу заметила, как история начинает отклоняться от знакомой прямой. Казалось, все идет своим чередом, и вот-вот Икар начнет выделываться и подниматься все выше. Действительно, он вроде бы устремился к солнцу, но затем снова упал к воде. К солнцу – к воде.
Мефистофель ухмыльнулся, указывая на него, и Икара стало можно рассматривать, что называется, крупным планом. Его крылья двигались далеко не так плавно, как у Дедала, но судя по перепуганному лицу подростка, дурачества в этом не было никакого. Им двигала неуверенность, или ему просто не хватало сил. Через минуту он кое-как справился с этим и, немного успокоившись, устремился за отцом.
Вот уж кто вел себя странно. Я растерялась. Наблюдая за Икаром, я как-то не обращала на Дедала особого внимания, а стоило. Вопреки известной легенде, где говорилось, что он непрестанно оборачивался, следя за сыном, он вообще ни разу не оглянулся. Его лицо светилось каким-то садистским упоением, на губах застыла безумная улыбка. Он поднимался все выше, и выше, и выше… Икар, как послушный сын, изо всех сил старался не отставать от него, но ему приходилось туго. У него в руках, к которым прикреплялись злосчастные крылья, было далеко не так много сил, как у отца.
Дедал тем временем все поднимался. Казалось, он вот-вот повторит судьбу Икара из мифа, но легендарный мастер вдруг замер на одном месте – на недосягаемой вышине – и расхохотался. Он хохотал долго, с таким же тщеславным упоением, какое я недавно видела в его глазах. А потом так же неожиданно оборвал смех и выкрикнул:
– Чем я не Бог?! – и снова стал смеяться.
У меня в душе все замерло. Дедал не обезумел. Он увлекся, придал слишком большое значение полету. Слишком высоко оценил себя. И не слышал за своим ликующим смехом, как Икар отчаянно кричал, призывая его на помощь: он пытался приблизиться к отцу, но, теряя силы, не заметил, что хотя из-за плотных облаков на Дедала не падали солнечные лучи, он-то как раз буквально купался в их свете. Неизбежное произошло; воск растаял, и Икар в вихре птичьих перьев рухнул вниз. Дедал не услышал его крика, молящего о спасении. Он продолжал смеяться и выкрикивать что-то непокорным прежде небесам.
Лишь через несколько минут Дедал полетел дальше и, вспомнив об Икаре, завертел головой, разыскивая своего сына. На его лице не отразилось ничего, кроме напряжения – спустившись ближе к воде, он парил над волнами, вглядываясь в водную гладь, потом взмывал вверх, зовя его по имени, но, конечно, все было тщетно. Дедал вернулся назад и снова спустился поближе к морю. На этот раз он увидел сотни перьев, покачивающихся на волнах.
Описать лицо Дедала в этот момент сложно. Он закрыл глаза, сжал кулаки и что-то пробормотал. Если бы я не знала его истории, подумала бы, что выругался в сердцах. А, может, так оно и было. И все-таки, когда он тряхнул головой и продолжил прерванный путь, весь его силуэт сквозил болью.
Но это продолжалось недолго. Очень скоро он полностью овладел собой – разве что лицо стало еще ожесточеннее, чем прежде.
– Бедный Дедал, – ухмыльнулся Мефистофель.
Глава X: Планы Муфлона, история Авторитета и сила Оратора
Взгляд на историю Дедала и Икара под таким углом здорово выбил меня из колеи. Можно было сколько угодно говорить, что все это проделки Мефистофеля и его нездоровой фантазии (или откуда он там берет свои истории), но приходилось считаться с тем, что история, откуда бы она ни взялась, имела место быть, и подобный взгляд, неважно, обоснованный или нет, все-таки существует.
Мысли об этом занимали меня не один день. Бывает, что, к примеру, раз за разом на протяжении многих лет пересматриваешь любимый фильм, а потом в один прекрасный момент случается то, что в шутку называют "познать истину" – ты замечаешь некую деталь, о которой знали все и каждый, и на которой, собственно, держится чуть ли не весь сюжет. И вот так вот – раз! – ты волей-неволей меняешь все свои мысли и взгляды касательно просмотренного, потому что, хочешь ты или нет, из-за увиденной детали или осознания какого-нибудь момента история предстает в совсем ином свете. После рассказа Мефистофеля я чувствовала ровным счетом то же самое. Очень хотелось отвлечься, но Дедал нет-нет да и появлялся перед моим взором, а в ушах слышался умоляющий крик Икара. За ним следовал скорбно-насмешливый голос Мефистофеля. "Бедный Дедал"… Несложно было догадаться, что, вопреки логике любого нормального человека, этот мерзавец на стороне Дедала, и смеется он надо мной и моим шоком от рассказанной истории.
Каждый раз красочные повествования Мефистофеля обескураживали. Они словно лишали выбора, и хотя теперь я категорически отказывалась благоволить Дедалу, у меня остался неприятный осадок.
Я хорошо поняла, что хотел сказать мне Мефистофель этой историей. Смерть Икара и ее причина были здесь линией скорее побочной, показанной с искренним удовольствием лишь для того, чтобы подразнить меня. То, что Мефистофель действительно хотел до меня донести – величие Дедала, ослепленного собственной идеей.
Негодяй и Эгоист… Аж дрожь пробирает, как подумаешь, сколько, должно быть, людей берет за основу те же принципы, что и Мефистофель. Как бы и мне такой не стать. Разумеется, Дедалу нет прощения. Но с другой стороны – я могу его понять… И даже позавидовать ему.
Подобные нездоровые размышления не оставляли меня и во сне. Так что однажды я открыла глаза в Пустоши со стойким ощущением, что меня кто-то прервал. Сидел человек, думал, думал, может, даже задремал, но вдруг на плечо легла чья-то рука, и волей-неволей пришлось вырваться из плена мыслей.
Это была рука Авторитета. Он стоял, склонившись надо мной, и ласково, снисходительно улыбался. Увидев его лицо так близко, я онемела – голос не слушался, двинуться не представлялось возможным. Все чувства сковало не то благоговение, не то страх. Он смотрел на меня мягко, будто бы с пониманием, но вместе с тем было абсолютно ясно, что это огромная милость, и неугодный ему имеет все шансы узнать его с иной стороны. Что ж, если он и не дотягивал до статуса бога, то ангелом мог быть вполне. Правда, в моем представлении ангелы, уж конечно, высокие и обязательно золотоволосые, но ведь и Дедал не представлялся таким, каким мне довелось его узнать.
Несколько минут (или, может, секунд?) прошли в полном молчании. Но вдруг Авторитет, явно углядев что-то в моих глазах, недобро усмехнулся, убрал руку и выпрямился во весь рост.
– Вижу, ты узнала еще одну историю Мефистофеля.
Авторитету, конечно, не понравилась эта новость, но что тут скажешь? Я просто кивнула, после чего осторожно спросила:
– А почему тебе не нравится, что Мефистофель рассказывает мне истории?
– Потому что я не хочу, чтобы ты стала похожей на него, – мягко проговорил Авторитет. – Пока ты Проволока, ты можешь стать кем угодно. Он добивается того, чтобы ты стала такой же, как он. Все просто.
– А почему ты этого не хочешь?.. – начала было я, но сама себя одернула:
– Странно, вырвалось само собой. Обычно я не задаю таких вопросов.
– Это потому, – Авторитет снова усмехнулся, – что я побуждаю людей к поискам истины. Почему я этого не хочу? Потому что в моих целях показать тебе эту самую истину. Примешь ты ее или нет – дело твое. Но если ты прислушаешься к Мефистофелю, не получишь даже выбора, не то что истины.
Я растерянно молчала. Во фразах, сказанных Авторитетом, чувствовался огромный вес, но смысл слов ускользал от меня. Истина, истина, истина… Что он имеет в виду?
Во мне проснулось любопытство. Конечно, все еще было жутковато, но вдруг Авторитет действительно готов поделиться знаниями? Ведь говорил он мне в прошлый раз о Системе. И о вере обещал рассказать. В общем, вполне имело смысл набраться решимости и задать несколько вопросов.
– Почему Муфлон меня преследует? – спросила я.
– Только потому, что ты Проволока. Пока ты не являешься тем или иным человеком, ты можешь вольно или невольно пошатнуть мироздание. Не настолько, чтобы уничтожить мир, но согласись, будет не слишком приятно, если ты будешь идти своей дорогой, а тебе под ноги вдруг бросится неразумный ребенок, которого вообще не должно было быть в этом месте и в это время… Иными словами, его не должно было быть на твоем пути. Ты для Муфлона – именно этот ребенок. Ты видишь то, чего не должна видеть; чем больше твоя душа разлагается от апатии, тем четче ты видишь скелет мироздания и саму Систему. У Муфлона свои дела в этом мире, своя работа. Зачем ему наблюдатели вроде тебя?
– Так он… – при воспоминании о Вопле меня пробрала дрожь. – Так он мог сразу убить меня, и все…
– Он дает тебе время одуматься. Ты – это своеобразный сбой Системы. В мире не так уж много Проволок вроде тебя, и они очень быстро заканчивают свое существование, становясь такими, как Мефистофель… – Авторитет в величественном жесте развел руки в стороны, – …или такими, как я.
Я неотрывно смотрела на него. Многое стало ясным. Странно, подумалось мне, почему Мефистофель не сказал мне об этом раньше, почему я сама не догадалась? Все было настолько очевидно, что не дойти до этого своим умом теперь казалось чуть ли не преступным.
– Не сомневайся, – спокойно проговорил Авторитет. – Если продолжишь метить не на свое место, Муфлон настигнет тебя.
– А где мое место? – улыбка у меня на губах появилась будто сама собой.
– Это нужно решить тебе. Я не такой, как Мефистофель, чтобы лишать тебя этого выбора. – Авторитет улыбнулся в ответ, но улыбка его в сочетании со взглядом показалась очень жестокой. – Я здесь для того, чтобы показать тебе преимущества правильного варианта.
Страх неожиданно отхлынул. Да, Авторитет, безусловно, опасен, сущность его по-прежнему представлялась мне величественной и внушающей ужас, зато плотная пелена, окутывавшая все, что происходило со мной, стала чуть прозрачнее.
Все просто. Муфлона я раздражаю, нужно побыстрее определиться со своим жизненным путем и занять свое место, а Мефистофель и Авторитет, как представители типов, на которые делится человечество, пытаются склонить меня каждый в свою сторону. Мефистофель не раз показывал мне истории и указывал на темные части человеческой души, отмеченные упрямством, заносчивостью и злостью, присущими ему самому, и наталкивал на путь эгоизма. А Авторитет… В сущности, я пока ничего о нем не знала. Таинственный Благодетель, соблюдающий законы вверенной ему обители – именно это определение я присваивала второму типу. Что ж, вполне подходит, однако я понятия не имела, какими ценностями он дорожит и что проповедует. В каждой отдельной категории есть множество разнообразных людей, хотя все они подходят под два общих понятия. Если копнуть глубже, обнаружатся принципы, представления, устремления и так далее. Мефистофель уже дал понять, чем мне придется руководствоваться и от чего отказаться, если я стану Негодяем и Эгоистом, а вот что представляет собой Авторитет, я еще не знала.
– Хорошо, я постараюсь решить, – пробормотала я. – Так в чем же преимущества твоего варианта?
– Для этого я должен рассказать тебе историю, – Авторитет ласково улыбнулся. – Это история о вере.
Он протянул мне руку. Неотрывно глядя на него, как зачарованная, я коснулась его ладони.
Видимо, Авторитет не очень любил комментировать свои истории. Или полагал, что рассказ воспринимается лучше, если не просто смотришь на происходящее, а находишься в самом центре событий. В любом случае, никакого живого полотна не было; едва наши пальцы соприкоснулись, мы оказались в другом месте. Но, странное дело – то ли я уже привыкла, то ли дело было в Авторитете, но, в отличие от прошлых путешествий, я почти не испытала страха. Сердце лишь слабо дрогнуло и тут же успокоилось. "Всего лишь история", – напомнила я себе на всякий случай, хотя это было излишне. На сей раз грань между реальностью и рассказываемой историей проявлялась весьма четко. Все-таки Мефистофель, не считая его последнего повествования об Икаре, рассказывал в основном о вещах, происходивших в нашем времени. Мы же с Авторитетом углубились в прошлое, и не заметить этого было нельзя.
Мы находились в небольшой комнате, освещаемой лишь тусклым светом свечей. Подсвечник стоял на деревянном столе, пламя выхватывало из тьмы закрытые ставни, стоящие у стен стеллажи и, главным образом, сидящего за столом человека. В его поведении было нечто такое, что сразу выдавало в нем гостя, а не хозяина комнаты – средних лет, с измученным лицом, он сидел на крае грубо сколоченного табурета и нервно барабанил пальцами по столешнице, периодически вращая глазами – словно был уверен, что здесь есть кто-то еще. Что ж, он не ошибался.
– Он нас не видит и не слышит, – мягко проговорил Авторитет.