Аггел подошел к собравшимся, интеллигентно, прикрыв рот рукой, зевнул и сел верхом на мятую молочную флягу. Все почему-то тоже зевнули и уставились на него. Аггел оглядел аборигенов свалки.
- В одном поселке городского типа жили два мытаря. И вот однажды…
- Один, - перебил аггела проснувшийся Фома Кузьмич. - Думай, что говоришь. Это курей и коз у него было некуда девать, а мытарь был один.
- Мытарь? - удивился бомж. - Это кто же такой?
- Комиссар налоговой полиции, - пояснил литератор.
Звонко ударившись ногой о жестяную флягу, аггел встал и ушел в наступившую ночь.
Утром ни свет ни заря аггел разбудил девочку и попросил научить его буквам. Девочка громко в голос зевнула.
- Букварь нужен.
- Вот. - Он показал заляпанную изодранную книжицу с интеллигентным малышом на обложке.
Выучив буквы, аггел прочел недельной давности "Комсомольскую правду", растерзанный томик "Тысячи и одной ночи", глянцевый журнал "Кое-что кое о ком" и снова задумался о суетности мира. В обед к нему подошли три дамы. Две помоложе и дама со шрамом на щеке пригласили его к столу.
- На первое сегодня солянка с каперсами, на второе голубцы. Закуска и десерт по выбору, - сказала дама со шрамом.
Обед был сервирован в стороне от духовитых развалов на длинном столе. Когда все расселись, аггел оглядел сидящих, благословил трапезу и начал:
- Дошло до меня, что в одном поселке городского типа жили Киркоров и Магомаев, - произнес он и посмотрел на Фому Кузьмича.
Фома Кузьмич положил ложку на стол, нахмурился и уставился на аггела.
- И вот однажды, - осторожно сказал аггел, глядя на Фому Кузьмича.
- В разных, - сказал Фома Кузьмич.
- Что в разных? - тоскливо спросил аггел и укоризненно
- Думай, что говоришь. В разных местах эти мужики живут. Один у себя, другой у себя. И, говорят, терпеть друг друга не могут. Так что уж извини, - с издевкой произнес Фома Кузьмич.
- В разных, - подтвердила Мадонна. - Уж я-то знаю. У Филиппа дача на Рублевке, а у Магомаева где-то рядом с Баку.
- Вот, говорят, вы винцо из земли умеете, - сладким голосом сказал однорукий бомж Славик. - Как-то не очень верится.
Аггел встал, выломал ножку из своего стула, выбил ею фонтан кагора рядом со столом и удалился.
А к вечеру к ним приехали на грязном козелке с мигалкой сержант Никодим Петрович и простой мент Федя. Никодим Петрович был сиз лицом и свирепо маялся похмельем. Федя, наоборот, был худ, лупоглаз и затянут в новенький камуфляж. Старуха Извергиль изобразила тихую радость "Наконец-то!", пригласила их в дом и брякнула на стол бутылку хорошей водки. Никодим Петрович опрокинул стакан, дрогнул телом и спросил: "Как дела?" Федя выпил, ничего не спросил и стал смотреть по сторонам.
- Как бы матросик у тебя объявился, - сказал Никодим Петрович, нюхая эклер с марципаном. - Народ смущает. Тут еще или ушел?
- Вот уж не знаю, товарищ лейтенант, - проворковала старуха, - народ тут вольный, гулящий. Нешто за всеми уследишь? Про морячка не ведаю.
- Как это не ведаешь? Сигнал был! - веско произнес сержант, выливая остатки водки в стакан. - Федя, разберись!
Федя молча откозырял и исчез. Никодим Петрович посмотрел ему вслед и прошептал оперным басом:
- Партию контрабанды взяли. Через твою свалку пропущу. Как бы сожгу бесследно на твоем полигоне. Поняла?
- Так точно, товарищ капитан, - отрапортовала старуха Извергиль.
Никодим Петрович успел изрядно откушать семужки и уже перешел к заливной осетрине, когда Федя привел аггела. У аггела был фингал под глазом, и он удивленно озирался по сторонам. Федю мотало в разные стороны, смотрел он в потолок, в руке у него мотался ствол, и он старался держать аггела на мушке.
Никодим Петрович проглотил рыбу, встал, выдернул у Феди оружие, арбузным кулаком двинул ему в зубы, спросил удивленно:
- Ты чего?
Федя вытянулся в шатающуюся струнку, пробормотал:
- Кагор… море разливанное… фонтан…
- Что? Какой фонтан? Почему рукоприкладство? - Оказывал… не желал…
- Кругом!!! - рявкнул сержант. Брысь в машину!
Федя, руки по швам, шагнул в закрытую дверь, распахнул ее лбом, исчез.
Старуха, сидя за столом, напряженно вгляделась в аггела, спросила:
- Есть хочешь, мил-человек? Садись за стол. Аггел посмотрел на старуху, потом на сержанта.
- Не положено.
- Да ты взгляни на стол, матросик. Осетринка заливная с хреном. Где еще доведется?
Аггел потрогал рукой вздувшийся фингал.
- Не положено.
- Не положено, конечно, - согласился Никодим Петрович. - Но я разрешаю. Можешь врезать стакан.
- Не положено.
- Так, - произнес Никодим Петрович с некоторой досадой. - А как тебя звать, матросик? Документ можешь предъявить? Болтают о тебе разное.
- Не матрос я, а пастух, ежели вникнуть, - неопределенно сказал аггел, поглаживая фингал. - Потомственный пастух.
- Так, - произнес Никодим Петрович. - А документ есть? Аггел оглянулся и, не увидев Фомы Кузьмича, начал интимным завлекательным голосом:
- У одного мытаря в поселке городского типа было стадо послушных овец и одна заблудшая. И вот однажды… - Аггел оглянулся и посмотрел на дверь. - …И вот однажды, не досчитавшись ее в стаде, мытарь возроптал, взял посох, оставил стадо свое и пошел на поиски. И сколь велика была радость его, когда отыскал он заблудшую овцу среди козлищ алчущих. И возблагодарил он Господа за милость сию.
Аггел замолчал и проникновенно посмотрел в заплывшие глаза сержанта.
- Так, - произнес Никодим Петрович и понюхал эклер с марципаном. - Стало быть, документа у тебя нет.
- Я вижу, что ты скверно понял меня, добрый человек. И причиной этого является похмельный синдром и иные заботы. Болит голова?
Никодим Петрович дернулся, случайно откусил эклер, брезгливо выплюнул его, растоптал и злобно взглянул на старуху.
- Голова? Чья голова? Моя голова? - Он шевельнул головой и почувствовал, как тяжелые булыжники переместились в ней и ткнулись в виски.
- Болит? - участливо спросил аггел.
- Побаливает, - сознался сержант.
Аггел возложил длань на пылающий лоб Никодима Петровича.
- А теперь?
Сержант тряхнул головой, еще раз тряхнул и удивленно ухмыльнулся.
- Прошла! Ловко! Ведь надо же! В один момент без всякого рассола. Так и запишем: терапевт. Но документик какой-никакой все же нужен. Паспорт или, скажем, книжка; трудовая из поликлиники.
- Трудовая книжка? - Аггел поправил торбу, одернул тельник, таинственно улыбнулся и начал: - Дошло до меня, что однажды в поселке городского типа случился пожар, и все мытари начали спасать золото, жен, скот и иное имущество. Но один из них пал ниц и взмолился Господу. И Всевышний ниспослал на поселок дождь и погасил пожар.
Никодим Петрович осторожно встряхнул головой, глубоко втянул в себя горячий, как в парилке, воздух, выдохнул облако перегара и занюхал его огрызком эклера.
- Ладно, терапевт. Ступай отсюда. Иди куда знаешь. Свободен.
- Стой! - вдруг сказала старуха. - А про какие иные заботы ты сейчас помянул, мил-человек?
Аггел светло улыбнулся. - Да это я так, к слову. Добрый человек осмысливал всуе, как ему половчее имущество присвоить, за которое подать властям не уплачена. - Аггел небрежно махнул рукой и повернулся к двери. - Дело житейское.
- Стоять! - тихо приказал сержант и выхватил ствол. - У тебя тут погреб есть? - спросил он старуху Извергиль.
- Там с прошлого раза консервы и колбасные изделия.
- Поместится. Колбасу своим скормишь.
- Заморозим. В нем холодильный агрегат работает. Отключить?
- Нет, - отрезал сержант.
* * *
Аггел возлежал на бычках в томате и размышлял о суетности и греховности мира, в который он попал. Температуру в погребе он не чувствовал, но его угнетало и раздражало обилие возможных вариантов своего поведения, обилие собственных возможностей. Во всякое время он мог вознестись и заново начать свою миссию, отыскав иную посадочную площадку на планете. Мог избежать злоключений, став невидимым для этих непутевых созданий. Мог, наконец, позволить себе разок воспылать гневом и испепелить к едрене фене этого драчливого балбеса Федю. Опять же мог укрыться в какой-никакой норе, уйти в анабиоз и переждать сотню-другую лет, пока тут все не устаканится. Только вот устаканится ли тут все само без стороннего вмешательства? Аггел горестно вздохнул и скорбно покачал головой, пачкая светлые кудри солидолом с консервных банок. Не внимают, не вникают в суть, не веруют, смотрят, куда не положено, ну это ладно, но к тому же еще и воруют, и податей не платят. Грешат, одним словом. Непрестанно грешат и живут в грехе без покаяния. Нет, уклониться от своего предназначения он не мог. Не мог позволить себе выйти из образа Спасителя, из образа Мессии. Инструкция составлена и подписана самим Верховным Пастырем и завизирована всеми мужами Вселенского Престола. Не может он ее нарушать, не имеет права. Аггел так сжал пальцами консервную банку, что она лопнула, и из нее полезла какая-то рыбная гадость. Положено ему спасать грешников? Положено. Стало быть, нужно спасать. Старуха. Аггел вспомнил седую с крючковатым носом и золотым зубом женщину, по догляду которой тучный злой мытарь сунул его в этот тесный острог с рыбой в липких, впивающихся в бока банках. Разумеется, если бы он смог без помех поговорить с ней наедине, он непременно обратил бы ее на путь истинный. Обратил бы, и покаялась бы, и стала бы жить в любви к Господу. Баба, какая ни есть, всегда остается бабой. Тут проблем нет. Вот мытарь? Да, ментяра та еще сволочь! Но и от него отступиться нельзя. Не положено. На то он и послан сюда Спасителем, чтобы всякую дрянную душонку тут спасать. Мысли о Никодиме Петровиче взволновали аггела, и, чтобы успокоить душу, он придумал и вслух поведал себе притчу о том, как тучный мытарь пошел в лес прятать краденое, провалился там в болото, и его с потрохами сожрали тигры рыкающие. Вообразив зверей, пожирающих жирного аппетитного мента, аггел благостна улыбнулся, вытер липкие руки о тельник и стал думать о самозабвенной любви и вечных ценностях.
СМУТА.РУ
Софокл, Фома Кузьмич, однорукий бомж и простой мент Федя пили кагор и беседовали о чудотворце. Литератор, Фома Кузьмич и бомж черпали вино чашками. Федя лежал на земле и пил из лужи. Литератор, оттопырив мизинец, нюхал напиток и глотал не сразу, держал секунду во рту, смакуя букет. Бомж пил зал пом чашку за чаш кой и мрачнел. Фома Кузьмич смотрел на вино с недоверием, всякий раз, перед тем как выпить, проверяя окружающих, живы ли еще, а проглотив, прислушивался к своему организму. Федя изредка озирался и жадно алкал из лужи аки пес.
- Божественный напиток. Нектар! - с чувством произнес литератор, испив очередную чашку.
- Пожалуй, согласился бомж. - Худо то, что напор падает Надолго ли хватит? Надо бы запас сделать в канистру
- Рислинг иссяк через полчаса, а этот вторые сутки бьет и хоть бы что. Странно это. Настораживает, - с сомнением пробормотал Фома Кузьмич.
- Нет, это не гипноз, - прочувствовав порцию, убежденно оповестил окружающих Софокл. - Купаж гипнозу не подвластен.
- Пожалуй, - снова согласился бомж и добавил озабоченно - Нужно флягу от молока отмыть и наполнить, пока напор есть.
Фома Кузьмич понюхал чашку и взглянул на литератора с подозрением.
- Натуральная выдержанная "Массандра" купажированная "Изабеллой", - резюмировал дегустацию Софокл.
Все, кроме Феди, молча взглянули на дегустатора и уважительно кивнули.
Проснувшиеся после дебютного возлияния старожилы свалки потянулись к фонтану с разнообразной посудой в руках. Благообразный старец е пылающей обожженной cолнцем лысиной и неухоженной седой бородой нес двумя руками бюст всенародного старосты Калинина. Старец перевернул Калинина головой вниз и подставил литьевое отверстие бюста под падающую струю. Емкость старосты была никак не меньше ведра, и, наполнив его под завязку, фонтан вдруг иссяк. Аборигены растерянно переглянулись и кинулись наполнять принесенную тару из лужи. Но лужица быстро истаяла, впитавшись в грязную рыхлость свалки. Купажированная "Изабеллой" халява исчезла, и помойный народ пригорюнился, посуровел и возроптал.
И тут к свалке резво подлетел старенький замызганный "фольксваген", и из него выпрыгнул красноглазый плюгавый мужичок с канистрой. Увидев, что кагорного фонтана нет, он злобно сплюнул, но потом, прислушавшись к ропоту аборигенов, закинул канистру в машину и споро полез на мусорный отвал. Забравшись на самый верх, красноглазый оглядел страждущих и вознес над собравшимися длань.
- Товарищи!
Все примолкли и окружили мусорный холм. А старец, нежно обняв всенародного старосту, спешно поволок его по земле подальше от назревающей смуты. Дама со шрамом на щеке грохнула оземь пустую цветочную вазу и выкликнула:
- Говорите, товарищ! - потом оглядела толпу и вдруг возопила: -Долой!!!
Похмельные аборигены подхватили клич, и он эхом разнесся над мусорными холмами:
- Товарищи! - повторил плюгавый. Он сунул большие пальцы рук в проймы жилета и устремил вперед острую рыжую бороденку. - Масоны, их приспешники и примкнувшие к ним политические проститутки перекрыли милость Господа простому народу. Вам, товарищи. Отняли то, что принадлежало вам по праву. Недра этой земли и бивший оттуда фонтан принадлежали вам, и только вам, товарищи. Вас ограбили, и сейчас архиважно понять этот требующий возмездия политический факт. Призываю отнять и разделить награбленное.
- Грабь награбленное! - яростно завопила дама со шрамом, и все накинулись на благообразного старца с ведерным бюстом товарища Калинина. Всесоюзный староста не выдержал народного напора, хрустнул и дал течь. Кагор излился из него, и все, кто смог, приникли к кровавой луже вина, быстро уходящей в недра свалки. Покончив с бюстом, аборигены торопливо отметелили старца и заозирались в поисках вождя. И тут из того же "фольксвагена" вышел кудлатый парень в пенсне на цепочке. Он, как и плюгавый, воздел над похмельными массами длань и повел их на приступ особняка старухи Извергиль. Аборигены послушно остервенели и, подстрекаемые кудлатым пенснюком, изготовились громить властную вертикаль. Особняк защищали три убогих бугая и Никодим Петрович. С воплями "Долой!!!" массы волнами накатывали на особняк, но всякий раз отступали, убоявшись гневного взгляда и неприличных слов сержанта. Только совсем поздним вечером, когда Никодим Петрович утомленный нецензурной риторикой задремал, сидя на ступенях крыльца, особняк старухи был взят. Победный штурм возглавил пенснюк. Распахнув парадную дверь резного дуба, он ворвался в прихожую, аза ним в дом повалили массы.
Разрушив вертикаль, плюгавый, пенснюк и простой мент Федя создали правящий триумвират "Николина Гора и ее окрестности". Указом триумвирата Извергиль была низложена, отстранена от власти и заточена до поры в чулан вместе с плененным Никодимом Петровичем. Социально близких бугаев после победного штурма не нашли и пленять до поры не стали. Другим указом триумвират реквизировал в пользу народа ящики с ливерной колбасой, складированные за домом, и всех бычков в томате. Аггел был извлечен из подвала и без колебаний приобщен к победившим массам, как социально полезный служитель культа.
Опасаясь таящихся в массах агентов мирового сионизма, плюгавый жил и боролся под псевдонимом Аксакал. Пенснюк выбрал себе грозный псевдоним Тайгер. Федя тоже хотел псевдоним, но ему не разрешили. Для конспирации Аксакал и Тайгер позволили ему содрать погоны, замазать камуфляж ваксой и нацепить конфискованные у старухи очки.
Завоеванное царство свободы закружило головы труженикам помойки. Дней пять аборигены ликовали. А на шестой карета "скорой помощи", скорбно и страшно завывая клаксоном, увезла Элеонору Бушприт в горбольницу номер 230 с пищевым отравлением. Еще через день в больницу попали уже три аборигена. У одного открылась язва желудка, у двух других приключились печеночные колики. Приученный старухой к трехразовому горячему питанию победивший контингент загрустил. Повар и прочая обслуга свергнутой королевы удрали, прихватив с собой бывшие в доме припасы, ливерная колбаса протухла окончательно, а бычки в томате поддержать пафос победителей не могли. Кураж аборигенов сменился унынием.
Софокл, глядя, как Фома Кузьмич запекает ворону, прослезился.
- Ты что? - удивился Фома Кузьмич.
- Птичку жалко.
- Ребенку нужен белок, а от помидорной рыбы девчонка звереет
- Я тоже. Бычки без водки никак не идут.
- Никак, - подтвердил однорукий бомж Славик, подойдя к костру. - Но скоро все наладится.
- Без старухи? - удивился литератор, вытирая слезы несвежим платком.
- Зачем нам старуха, если у нас в штате чудотворец имеется? - заявил бомж Славик. - Аксакал бросил в народную гущу новый лозунг "Каждому ветерану помойки - свой индивидуальный фонтан!"
- Грандиозно! - всплеснул руками Софокл. - Мыслитель! Как верно он чувствует и понимает заботы и потребности простых людей! А срок назначил?
- А как же без срока? - удивился бомж. - Трехнедельный. Через три недели вынь и положь каждому свой фонтан. Кому что. Кому сухарь, кому портвешок, кому водяру. Вот так, господа хорошие.
- По два фонтана в день! - быстро прикинул Софокл. - Грандиозно! Какой масштаб и темп свершений!