Фома Кузьмич бережно перенес ворону на реквизированное при штурме особняка фарфоровое блюдо и с сомнением взгляд пул на однорукого.
- А этот чокнутый с прибаутками согласится?
- Да куда он денется, если состоит в штате? - злобно ощерился однорукий Славик. - Триумвират - это тебе не старуха. Тайгер мужик конкретный. С ним не покочевряжишься. Приговорит и приведет в исполнение.
- Это верно, - кивнул Фома Кузьмич и заорал: - Верка-а-а! Птица стынет.
Аггел сидел а прихожей особняка и смущался. Дама со шрамом на щеке брезгливо морщилась и опрыскивала его дезодорантом.
- Господи! Да, в чем это вы так извозились? Тельняшка эта драная! Может, что другое оденете? Что у вас есть? И Бога ради, мешок снимите. Что у вас в нем? Перья какие-то грязные торчат. Снимайте. Оставьте его здесь.
- Не положено, - вздохнул аггел, отворачивая лицо от шипящей струи.
- Господи! Что же вы так и предстанете перед триумвиратом с этим гадким мешком?
- Предстану, - вздохнул аггел.
- Господи! Вы же культурный человек, не дикарь какой-нибудь. Как можно? Вы что, боитесь, что я его украду? Что у вас в нем? Золото? Алмазы? Ну, Все. Оставьте мешок и входите. Они вас ждут.
Из гостиной, в которой проходило заседание триумвирата, выскочил Федя и, страшно выпучив глаза, зашептал:
- Ну, что тут у вас? Что за канитель? Аксакал изволят гневаться.
- Дух от него. Запах. И мешок вот не хочет, - тоже шепотом объяснила шрамная дама.
Федя принюхался, отчаянно махнул рукой.
- Гневаются они. Запускай с запахом и мешком. - Он громко чихнул, выбил нос и грозно взглянул на аггела: - Проходи, мешочник.
Для заседаний триумвирата стол в гостиной бы покрыт красным сукном и к нему были приставлены два кресла и стул для Феди. Назначенная секретарем триумвирата, дама со шрамом нашла в сорной куче портрет Клары Цеткин, стерла с него пририсованные усы и прилепила на стену в красном углу комнаты. Перед креслом Аксакала на столе помешался мраморный письменный прибор, роман Флобера "Мадам Бовари" на французском языке в бордовом плюшевом переплете и бронзовый канделябр без свечей. Перед Тайгером - только канделябр. Перед Федей стол был пуст, и это тяжело угнетало его самолюбие. Он хотел положить перед собой на стол карманные часы с дарственной надписью "от кодлы", проходившие уликой по закрытому уголовному делу, но ему не разрешили.
Аггел стоял перед столом и смотрел через окно на чахлую березку с пожухшими от жары листьями. В ветвях дерева кучковались мелкие птахи с желтыми грудками. Птичкам было весело.
- А способны ли вы творить котлеты по-киевски? Аксакал прищурился и положил руку на бордовый переплет романа. - И если да, то в каких количествах?
Аггел молчал, не отрывая взгляда от птиц.
- Ну а рубленый шницель с картофелем фри? - спросил Тайгер, сурово насупив брови.
- Или кашу перловую? - поучаствовал в допросе Федя, испуганно взглянул на Тайгера и быстро добавил: - С маслом.
- Гурман, - покачал кудлатой головой Тайгер и специальной тряпочкой протер пенсне. - А вы не молчите, гражданин чудотворец. Отвечайте, когда вас спрашивает народная власть.
- Народ должен жить в любви и смирении, - сказал аггел, с укором глядя на Федю. - А драться зачем? Сие есть большой грех перед Пастырем. Это Он может все, а я ничего не могу против воли Его.
- Так можете или не можете? Вы определитесь, товарищ! - Аксакал сердито разрубил ладонью перед собой воздух. - Оппортунистам не место в наших рядах. Именно в этом состоит сейчас особенность политического момента. Вы меня поняли, товарищ?
- Ты его понял, гнида крылатая? Определись с котлетой! - грубо уточнил Федя.
Аггел протянул руки к Аксакалу, дунул в его сторону, и в канделябре перед ним появились свечи, тут же сами воскурились, и в комнате благостно пахнуло фимиамом.
- Однако! - поморщился Аксакал. Вы мне прекратите эти поповские штучки.
Тайгер взял свой канделябр, понюхал пустые патроны для свечей и поставил его на прежнее место.
- Чревоугодие неугодно Господу, - тихо молвил аггел. - Хлеб насущный могу.
- Скромно, - сказал Тайгер.
- Да уж, - кивнул Аксакал. - Буханки или батоны? Пшеничный, надеюсь. А в каких все-таки количествах?
- Всех накормлю. - Все сыты будете, - подумав, произнес аггел.
- Все? - прищурился Аксакал. - А вы себя не переоцениваете, товарищ?
- Всухомятку, стало быть. А кашу не можешь, - с сердцем подытожил Федя,
- Рыбу могу, - вздохнул аггел,
- Рыбу? - заинтересовался Аксакал. - Позвольте спросить, какую? Осетринку заливную? Может, угорь горячего копчения вам под силу или судачок по-польски?
- Живую, - вздохнул аггел. - Образец нужен и обширная водная гладь. Ловить сами будете.
- А море тебе здесь не нужно? - с сердцем съязвил Федя. Аггел посмотрел на Федю и промолчал.
- Похоже на саботаж, - тихо сказал Тайгер Аксакалу. - Никогда не доверял представителям религиозных конфессий. А ты?
Аксакал вздернул бородку, почесал под ней горло.
- Попрошу вас, товарищ, перечислить полный ассортимент ваших гастрономических возможностей. Мы ждем!
Аггел вдруг почувствовал, что он проваливается в темную, смрадную бездну, и подумал, что надо бы вот прямо сейчас приладить крылья и вознестись отсюда, и присмотреть с высоты птичьего полета местечко, где можно будет спокойно и радостно воссиять. Он взглянул на дерево перед окном и увидел, что там уже не было веселых птах с желтыми грудками. Птички улетели. Аггел было потянулся к торбе за крылами, но удержался.
- Напрасно вы, люди добрые, посулили населению фонтаны винные. Напрасно. Не будет вам фонтанов. Не в радость, а во зло они здесь людям.
В гостиной повисла зловещая тишина. Все посмотрели на Аксакала.
- Вы правы, товарищ, - задумчиво произнес он, - поведение нашего чудотворца сильно попахивает саботажем.
- Ага, - радостно подтвердил простой мент Федя, - он у нас двурушник, ренегат и агент мирового сионизма. И его нужно немедленно карать по всей строгости.
- По всей строгости, - повторил Тайгер. - И что ты предлагаешь?
- В чулан без права переписки, - отчеканил Федя, вылупив глаза на Аксакала.
- Согласен, - кивнул Аксакал.
- Согласен, - эхом повторил Тайгер.
К специально приспособленной фанерке Фома Кузьмич приладил петлю из тонкой лески и рядом с петлей положил медную пуговицу с тисненым значком. Чтобы уж совсем незаметно было, присыпал петлю землей, а пуговицу для яркости потер о штаны. Полюбовавшись ловушкой, он положил фанерку под дерево с вороньими гнездами и залег в заросли высокого репейника следить. Какое-то время он следил за ловушкой и досадовал, что любопытные птицы шастают по ветвям дерева и не видят красивую пуговицу, но потом закатное солнце его сморило, и Фома Кузьмич задремал. Когда проснулся, вздрогнул от азарта. На фанерке, приглядываясь к пуговице, стояла упитанная, не меньше курицы, ворона. Фома Кузьмич затаил дыхание и замер, чтобы не спугнуть птицу, а она сбросила лапой пуговицу с фанерки на землю, повернула голову и хриплым патефонным голосом Утесова сказала:
- Ты вот что, горе-охотник. Ты это дело брось!
- Чего? - удивился Фома Кузьмич и поднялся на четвереньки. - Вы это мне?
- А то кому же? Тебе. Еще раз увижу, бельма выклюю.
- Что увидите? Это вы о чем? - как бы не понял Фома Кузьмич.
Ворона посмотрела на него злым янтарным глазом:
- Не придуривайся, не серди меня. Знаешь о чем.
- Так белок нужен девчушке-то. Где же еще? Не от хорошей жизни. Ты птица мудрая, понять должна.
Ворона оценила комплимент, повернула голову и взглянула на охотника другим глазом чуть добрее.
- Вот ведь глупый злыдень. Да много ли белка в вольной птахе? Что за девка? Дочь, что ли?
- Ага, дочь. Веркой зовут
- Рыжая, что ли? Босая тут по горемотается, грибы ищет?
- Она.
- А мать ее где?
Фома Кузьмич поднялся на ноги и не ответил. Птица помолчала, потом приказала:
- Подойди!
Фома Кузьмич послушно подошел к дереву с вороньими гнездами.
- Помнишь, где пуговицу эту взял? - спросила птица.
- В яме с крапивой на вершине горы. С пиджака какого-то драного срезал.
- Камзол, - грустно поправила ворона Фому Кузьмича. - Это был парадный камзол герцога Тосканского. Великого Герцога Тосканского. Похоть, гордыня и пустое тщеславие занесли его в этот дикий край. Хочешь видеть его в тот день? Смотри!
И Фома Кузьмич на миг увидел высокого, худого, бледного человека в небесно-голубом одеянии. Лицо привидевшегося было искажено яростью, и он отчаянно махал длинной шпагой. Рядом с ним на окровавленной траве валялся парике напудренными буклями. Видно было и другого со шпагой в красном охотничьем костюме и ботфортах.
- Видел? спросила ворона.
- Видел. С кем это он?
- Мерзавцы. Придворная шелупонь. Трое на одного. Живым один ушел. А теперь с вами правнучка этого авантюриста герцога гужуется. - Ворона помолчала и почистила желтым клювом угольные с синим отливом перья. - Ладно, дело давнее. Так вот на камзоле герцога таких пуговиц осталось семь штук. Эту тоже возьми. Продавать будешь по одной. Надолго хватит.
- Да кто же их купит? - пробормотал Фома Кузьмич и проснулся….
Он выпростал из-под головы затекшую руку и посмотрел на яркий маслянистый блин луны на черном уже небе. Наступило полнолуние.
После трусливого бегства дворни державной старухи Фома Кузьмич пристроился жить в опустевшей каморке повара. Вернувшись к себе, он поправил одеяло на раскрасневшейся во сне дочке и опустился на свою раскладушку. Луна заливала каморку золотым волшебным светом. Спать не хотелось. Не раздеваясь, Фома Кузьмич прилег поверх тощего солдатского одеяла на кровать и стал вспоминать нелепый лесной сон. Вот ведь привидится говорящая курица в вороньем облике! К чему бы это? Ощутив что-то твердое, он полез в карман и вынул оттуда засиявшую в лунном свете пуговицу. Вот те раз! Он отлично помнил, как установил ловушку с ней перед тем, как залез в репейник и заснул. Проснувшись, сразу потащился домой. И мысли не было искать ночью пуговицу. Как же она снова оказалась в его кармане? Фома Кузьмич внимательно рассмотрел ее й только теперь заметил, что пуговица особенная. Не пустышка обычная, собранная из двух штампованных половинок, а тяжелое литое изделие. Он вспомнил слова приснившейся вороны, вскочил на ноги, плотно стиснул пуговицу в кулаке и резво пошел, побежал почти, будить благообразного старца, который когда-то, до тюремной отсидки, был ювелиром. Перепуганный и сонный старец не сразу понял, что от него хочет сосед, а когда наконец уяснил, торжественно извлек из сундучка лупу и инструмент. Провозившись минуту, старец спрятал инструмент и, пристально глядя на Фому Кузьмича, изрек:
- Золото. Червонное золото высокой пробы. Откуда у тебя?
- Нашёл, - сказал Фома Кузьмич и почему-то виновато улыбнулся.
Благообразный старец хмыкнул, покачал нечесаной бородой, спросил язвительно:
- В вороне?
- Не так чтобы, но вполне, - витиевато ответил Фома Кузьмич уже без улыбки.
* * *
Убедившись, что в чулане кроме сухофруктов ничего нет, Никодим Петрович начал буянить. Он постучал в забранное решеткой оконце, пнул сапогом дверь и призвал подчиненного к исполнению служебного долга.
- Федор, сучий сын, отопри дверь, сволочь! Даю тебе три минуты. Время пошло. Не отопрешь, напишу рапорт о несоответствии.
- Тогда я тоже напишу докладную о ваших делах с Ангелиной Степановной из управления, - огрызнулся член триумвирата. - Уж не знаю, как это понравится Ибрагиму Ивановичу, - съехидничал подчиненный.
- Пристрелю как собаку!!! Сгною в обезьяннике!!! - взревел, уязвленный в самое сердце, Никодим Петрович. - Не было у меня с ней ничего. Чисто деловые.
- А вот и было, - не сдавался борец за чистоту рядов.
- Не было. - Было.
- Придавлю, как последнего клопа. Урою, - пообещал Никодим Петрович и стал грызть каменный сухофрукт.
- А Ибрагим Иванович наведывался ко мне с этой Ангелиной на прошлой неделе, - неопределенно сказала старуха Извергиль. - Представительный мужчина. Весьма и весьма.
- Да не было у меня ничего с его бабой, - с досадой повторил Никодим Петрович.
- Было, - вдруг тихо сказал аггел.
В чулане возникло тягостное молчание.
- Ну хоть бы и было, - спокойно согласился Никодим Петрович. - А тебя-то, терапевт, за что сюда сунули?
- За саботаж, - вздохнул аггел.
- За саботаж? - Никодим Петрович изумленно присвистнул. - Статья серьезная. Было это. Карали врачей за саботаж. Сурово карали. Тебя-то как?
- Сказали, что без права переписки.
И снова в чулане произошла нехорошая пауза.
- Чудны дела твои, Господи, - нарушил молчание Никодим Петрович. - Убил, что ли, кого?
- Могу ли убить, если спасаю для жизни вечной? Вина моя по их умыслу в том, что посулили они людям фонтаны греховные моим старанием, а я утолять их помыслы неправедные готов ли? И не спросивши, без ведома моего, распространили слух в народе. И как судить меня, если тем спасаю?
Произнеся эту невразумительную тираду, аггел горестно вздохнул и оглядел сокамерников, а точнее, сочуланников.
- Так, - сказал Никодим Петрович и принюхался. - Дух от тебя, терапевт, тяжелый. Ты, случаем, не одеколоном ли надрался? Или еще какую гадость пил? Колись, доктор!
- Дух материя субтильная, - прошептал аггел со значением.
Он произвел мановения, и на небрежно оштукатуренных стенах чулана распустились тюльпаны и дали сильный запах розового масла холодного отжима Затем аггел набрал из мешка горсть сухофруктов и жестом сеятеля бросил их на цементный пол каземата. И тотчас стены чулана раздвинулись, и выросли там смоковницы, перевитые виноградной лозой, и масличные деревья, тоже перевитые, и диковинные кусты со всевозможными гроздьями, и разнообразные кущи, и все, что положено в обычном райском саду. Аггел придирчиво оглядел сад, улыбнулся, напустил в него птичью мелочь с желтыми грудками, после чего, удовлетворенный содеянным, устало прилег под развесистой грушей сорта "дюшес" и назидательно молвил сержанту и старухе:
- Забудьте о зле и пребывайте в благости.
- Так, - сказал Никодим Петрович и понюхал зажатый в кулаке сухофрукт.
Низложенная королева свалки ничего не сказала, а, оглядев благодать, поджала сухие губы и задумалась о чем-то своем, старушечьем.
А ворона между тем показала себя худощавой даме со шрамом на левой щеке. И произошло это уже не в лесу, а совсем наоборот, в закрытом помещении реквизированного особняка старухи. Дама, которую, к слову сказать, звали Виолетой Макаровной, исполняла свои секретарские обязанности, приводила в порядок гостиную комнату особняка после заседания в ней властной тройки. Она поправила на столе тяжеленный письменный прибор из черного мрамора с прожилками, потрогала канделябр с оплывшими огарками свечей и хотела смахнуть пыль с портрета Клары Цеткин, когда вдруг услышала непонятное хлопанье крыльев и мелодичный мужской голос, назвавший ее дурой.
- Я? - возмутилась дама, обернувшись на голос.
- Дура и есть, - подтвердила птица, расположившаяся на буфете с изделиями из чешского хрусталя и набором мраморных слоников: - Мало тебе твои анархисты рожу попортили, так ты еще и в эту помойную смуту сунулась. Ну и кто же ты после этого?
Дама выронила из рук пыльную тряпку и присела в кресло Аксакала.
- В тебе голубая кровь благородного герцога, а ты орешь "Грабь награбленное!" - продолжала ворона. - Кого грабить-то собралась, дуреха непутевая? Ну, ладно по молодости лет путалась с рваниной, так пора и в разум войти. Тридцать три годка тебе нынче сравнялось. Сколько же можно в казаки-разбойники играть?
- Тридцать два, - шепотом поправила дама птицу.
- Тридцать три. Мать твоя на лапу дала девке, которая метрику оформляла. Такие обстоятельства случились, и ее понять можно, а тебя я никак не пойму. На кой ляд тебе далась шпана эта динамитная? Из-за атамана их смазливого?
- Из-за него.
- Ох, бабы-бабы! Вот и подвел он тебя под монастырь, хахаль твой ненаглядный. И сам загремел в гиблые места, и тебя оставил в розыске. Ведь ищут тебя, уж какой год ищут по отметине на роже.
Дама испуганно оглянулась и с укором взглянула на птицу. Ворона замолчала, потом перепорхнула на покрытый алым сукном стол и ловко устроилась на канделябре перед дамой.
- Ох, бабы-бабы! - с чувством повторила птица. - Ладно, поздно тебя перевоспитывать. Мне нужно заклятие с себя снять и исполнить обещанное твоему прадеду. Ты хоть знаешь, кто он был?
- Кто был?
- Ну, прадед по материнской линии. Дедов отец. Деда помнишь?
- Вот про деда не надо.
- Да одни мы, одни, - прохрипела ворона, но, оглядевшись, все-таки перешла на шепот: - Так вот, прадед твой был правителем герцогства Тосканского. Ах, какое герцогство было! - восторженно застонала птица. - Мечта! Греза! Одних голубятен с вольными кормушками было семь штук. А какие постоялые дворы с просторными закромами для лошадей! Как сытно и обильно в ту далекую пору потчевали лошадок овсом! Знаешь ли ты постоялый двор? - спросила ворона даму в ностальгической тоске и сама, оставаясь в ней, ответила: - Нет, ты не знаешь постоялого двора. - Ворона помолчала, вспоминая. - Но, конечно, были в герцогстве твоего прадеда и мерзости. Не буду врать, были. Коты! Тощие, коварные звери. Были. У вас они тоже есть, но по сравнению с теми, с тосканскими, ваши - голуби. Впрочем, знаешь, если в умеренных дозах для адреналина и моциона… Что такое жизнь без риска? - Ворона меланхолически примолкла, ожидая ответа. Но Виолета Макаровна не ответила, медленно приходя в себя. - Ах, ну что это я все о своем, о птичьем, - укорила себя ворона. - Вернемся к твоему прадеду. Так вот, богат он был несказанно. А богат был потому, что правителем герцогства он работал по совместительству, а основными его занятиями были магия и алхимия. Черные манускрипты с заклятиями читал и ведал он тайну философского камня. Золото плавил из какой-то вонючей дряни в любых количествах. Не знал куда девать. Пуговицы отливал из него и кокарды своим гвардейцам. Транжирил как мог, а что не мог, закалывал в тайные места. - Птица сделала паузу и многозначительно взглянула на даму. - Вот так, красавица моя, в тайные места золотишко закапывал. Ну и для отдыха, под настроение, твой прадед изредка творил фантомов. Ну, в этом деле успехи у него были поскромнее. Когда как творил. Иногда удачно, но если куража не было, - ворона хихикнула, - выходило черти-те что.
- Фантомов? - наконец собралась с мыслями Виолета Макаровна.
- Ну да, фантомов. Я вот, к примеру, фантом. Но я удачный фантом. Очень удачный.
- Вы фантом?
- Ну да. Плод его мысли и фантазии.
- Как это?
- Ну, смотри. Видишь меня?
- Вижу.
- А сейчас?
- О Господи. Где же вы?
- Тут я, тут. Не пугайся. Это я так. Пошутила.
- А когда вас нет, вы не самом деле есть?
- Что? - Ворона распушила хвост и внимательно его рассмотрела.