- Ну да, только… Чарли, ты уверен, что готов вернуться на работу? - И он повел подбородком на лягушку и кроссовки.
- А, это. Мне кажется, с ними что-то не так. Ничего странного не замечаешь?
Рэй присмотрелся.
- Не-а.
- Или вот: когда я отнял у нее лягушку, она сразу кинулась к кроссовкам явно не своего размера?
Рэй взвесил истину против славной сделки, которая у него тут сложилась, - бесплатная квартира, "черный" доход и начальство, которое по сути своей было приличным парнем, пока не случилось 51/50, - и сказал:
- Да-а, что-то в ней было не то.
- Ага! - сказал Чарли.
- Вот бы еще где-нибудь раздобыть счетчик Гейгера.
- У меня есть, - ответил Рэй.
- Правда?
- Ну да. Сбегать?
- Потом, - сказал Чарли.
- Только запри дверь и помоги мне тут кое-что собрать.
Еще час Рэй наблюдал, как Чарли перемещает явно случайный набор предметов из лавки на склад, по ходу внушая Рэю, что никогда, ни при каких обстоятельствах не следует выставлять это и кому бы то ни было продавать. Затем Рэй принес счетчик Гейгера, по дружбе выменянный на огромную теннисную ракетку без струн, и проверил всю кучу, собранную Чарли. Предметы, разумеется, оказались инертны, как грязь под ногами.
- И ты не видишь никакого сияния, никакой пульсации в этой куче? - спросил Чарли.
- Извини. - Рэй покачал головой, несколько смущаясь от того, что приходится такое наблюдать.
- Но все равно хорошо, что ты на работу вышел, - добавил он, стараясь приободрить босса.
- Может, и хватит на сегодня? Сходи проверь малышку, а утром позвонишь насчет этого наследства. Я все тут сложу и надпишу, чтоб Лили не продавала и не меняла ни на что.
- Хорошо, - ответил Чарли.
- Но и не выбрасывай. Я с этим еще разберусь.
- Ну, босс, еще бы. До завтра.
- Ага, спасибо, Рэй. Когда закончишь, можешь идти домой.
Чарли вернулся в квартиру, всю дорогу наверх поглядывая на руки - не осталось ли красного сияния от кучи, - но все казалось в норме. Он услал домой Джейн, выкупал Софи и на сон грядущий почитал ей несколько страниц из "Бойни номер пять", после чего сам лег пораньше и спал урывками.
Наутро очнулся в некоем тумане и сразу же подскочил на кровати - распахнув глаза и колотясь сердцем: на тумбочке лежала записка. Еще одна. Потом он заметил, что на сей раз почерк не его, а номер - очевидно, телефонный, и вздохнул. Это встреча, которую ему назначил Рэй. Чарли сам положил записку на тумбочку, чтобы не забыть.
"М-р Майкл Мэйнхарт, - гласила записка; и ниже: - Высококачественная женская одежда и меха".
Последнее слово два раза подчеркнуто. Номер - местный.
Чарли взял листок - под ним обнаружилась еще одна страничка из блокнота: имя на ней было то же самое, теперь уже почерком самого Чарли, а под ним - цифра 5. Он не помнил, чтобы писал такое.
Тут у окна его спальни на втором этаже проскользило что-то крупное и темное, но, когда Чарли посмотрел в окно, это что-то уже пропало.
На Заливе лежало одеяло тумана, и с Тихоокеанских высот огромные оранжевые башни моста Золотые Ворота торчали из туманного сугроба, как морковки из физиономий уснувших снеговиков-двойняшек. На Высотах же утреннее солнце уже расчистило небеса, и повсюду гоношились работники - прибирали дворы и сады вокруг особняков.
Приехав к Майклу Мэйнхарту, Чарли первым делом обратил внимание, что на него никто не обратил внимания. Во дворе работали двое парней - Чарли помахал им на ходу, но те в ответ махать не стали. Затем почтальон, спускавшийся с обширного крыльца, согнал его с дорожки на росистую траву, даже не попросив прощения.
- Прошу прощения! - саркастически обратился к нему Чарли, однако почтальон был в наушниках и слушал нечто такое, что вдохновляло его трясти башкой, подобно голубю, клюющему амфетамины, посему он скакал себе дальше.
Чарли собирался крикнуть ему вслед что-нибудь насмерть умное, но передумал: хотя о почтовом служащем, устроившем кровавую баню, он слыхал много лет назад, коль скоро выражение "дойти до почты" относилось к чему бы то ни было, помимо выбора средства пересылки сообщений, ему казалось, что судьбу лучше все же не испытывать.
Вчера совершенно посторонняя дама назвала его "извращенцем", сегодня спихнул с дорожки гражданский служащий… Город все больше напоминает джунгли.
Чарли нажал на кнопку звонка и отступил вбок от двенадцатифутовой двери с витражом в свинцовом переплете. Минуту спустя до него донеслось легкое шарканье и за стеклами показался миниатюрный силуэт. Дверь медленно распахнулась.
- Мистер Ашер, - произнес Майкл Мэйнхарт.
- Спасибо, что пришли.
Старичок утопал в костюме в мелкую ломаную клетку, который, наверное, купил лет тридцать назад, будучи покорпулентнее. Он пожал Чарли руку, на ощупь стариковская кожа напоминала старую бумажку от китайского пельменя - остывшую и чуть присыпанную мукой. Чарли постарался не вздрогнуть, входя в величественную круглую залу, облицованную мрамором, где витражи доходили до потолка в сорока футах над головой, а плавная лестница вздымалась до площадки, уводившей к верхним крыльям дома. Чарли, бывало, задавался вопросом, каково это - жить в доме с крыльями. Как тут найти ключи от машины?
- Сюда, пожалуйста, - произнес Мэйнхарт.
- Я покажу, где моя супруга держала одежду.
- Соболезную вашей утрате, - машинально сказал Чарли.
Он уже десятки раз ездил в особняки усопших.
"Ты же не стервятник, - говаривал его отец. - Всегда хвали товар; может, тебе он покажется барахлом, а для хозяина в нем - вся душа. Хвали, но не желай. Можно и выгоду получить, и по пути не уронить ничьего достоинства".
- Срань господня, - вымолвил Чарли, заходя вслед за стариком в чулан размерами со всю свою квартиру. - То есть… у вашей супруги был изысканный вкус, мистер Мэйнхарт.
Перед ним простирались ряды дизайнерской одежды от кутюр - все, от вечерних платьев до вешалок в два этажа с трикотажными костюмами, распределенными по цвету и уровню официальности; пышная радуга шелков, льна и шерсти. Кашемировые свитера, пальто, накидки, пиджаки, юбки, блузы, белье.
Чулан был устроен в форме буквы Т, в центре - большой туалетный столик с зеркалом, а в крыльях (даже чулан тут с крыльями!) - аксессуары: туфли с одной стороны, ремни, шарфы и сумочки - с другой. Целое крыло туфель - итальянских и французских, ручной работы, из кож тех животных, что раньше жили счастливо и без пятен на коже и репутации. По бокам туалетного столика размещались зеркала в полный рост, и Чарли поймал в них отражение себя и Майкла Мэйнхарта: он сам - в подержанном сером костюме в тонкую полоску, Мэйнхарт - в своей ломаной клетке не по размеру, этюд в черно-серых тонах, в сем цветущем саду нагой и безжизненный.
Старик подошел к креслу у столика и сел, скрипнув и засопев.
- Полагаю, вам на оценку потребуется время, - сказал он.
Чарли стоял посреди чулана, озирался еще секунду и лишь потом ответил:
- Это зависит, мистер Мэйнхарт, от того, с чем вы желаете расстаться.
- Со всем. До последней нитки. Самого духа ее я здесь не вынесу. - Голос его прервался.
- Хочу, чтобы ничего не было. - Он отвернулся от Чарли в обувное крыло, стараясь не показывать, что готов сорваться.
- Понимаю, - сказал Чарли, не понимая.
Что тут еще сказать? Эта коллекция была совершенно не про него.
- Ничего вы не понимаете, молодой человек. Вы не можете понять. Эмили была всей моей жизнью. Я вставал по утрам ради нее. Ходил ради нее на работу, создал для нее бизнес. По вечерам мчался домой, чтобы рассказать ей, как прошел день. Ложился с ней спать и видел о ней сны. Она была моей страстью, моей женой, моим лучшим другом, любовью всей моей жизни. И вдруг однажды ее не стало, и вся жизнь моя сразу отменилась. Как вам такое возможно понять?
Но Чарли понимал.
- У вас есть дети, мистер Мэйнхарт?
- Два сына. Приехали на похороны и опять разъехались по домам, к своим семьям. Предложили сделать все, что смогут, но…
- Ничего не смогут, - сказал Чарли.
- Никто не может.
Теперь старик поднял на него взгляд - лицо его обратилось в утрату и пустыню, как морда мумифицированного бассета.
- Я просто хочу умереть.
- Не говорите так, - сказал Чарли, потому что говорить так принято.
- Это у вас пройдет. - Сказано это было потому, что ему самому все так говорили.
И теперь Чарли явно бросался чепуховыми штампами.
- Она была… - Голос Мэйнхарта зацепился за острый край всхлипа.
Сильный человек, как-то вдруг оборенный своей скорбью, стыдился ее показать.
- Понимаю, - сказал Чарли, думая о том, что Рэчел по-прежнему жива у него в сердце: когда он оборачивается в кухне что-нибудь ей сказать, а ее нет, у него спирает дыхание.
- Она была…
- Понимаю, - снова перебил его Чарли, стараясь облегчить старику жизнь, ибо знал, каково тому сейчас.
"Она была смыслом, порядком и светом, а теперь ее нет, и темной свинцовой тучей меня давит хаос…"
- Она была просто феноменальной дурой.
- Что? - Чарли так быстро повернул голову, что услышал, как в шее щелкнул позвонок.
Не ожидал.
- Эта тупица нажралась кремнегеля, - произнес Мэйнхарт.
С мукой и раздражением.
- Чего? - Чарли замотал головой, словно стараясь в ней что-то растрясти и оторвать.
- Кремнегеля.
- Чего?
- Кремнегеля! Кремнегеля! Кремнегеля, пень!
В ответ Чарли вдруг захотелось проорать некое жуткое потустороннее заклинание:
"Так это Крамнэгел! Крамнэгел! Крамнэгел, засеря!"
Но вместо этого он спросил:
- То, из чего делают фальшивую грудь? Она этого наелась? - По долям его головного мозга запинающимся призраком заметался образ пожилой дамы, обжирающейся вязкой пакостью из искусственных сисек.
Мэйнхарт оперся о туалетный столик и поднялся.
- Нет, пакетиков такой дряни, их суют в упаковки электроники и фотоаппаратов.
- Дрянь, на которой говорится "Не употреблять в пищу"?
- Именно.
- Но там же прямо на пакетике написано - и она это употребила?
- Да. Меховщик положил их ей в шубы, когда устанавливал этот шкаф. - Старик показал какой.
Чарли обернулся: у огромной двери чулана стоял освещенный стеклянный шкаф, и внутри висело с десяток меховых шуб. Вероятно, в шкафу имелся свой кондиционер, чтобы контролировать влажность, но Чарли не на это обратил внимание. Даже в тусклом флуоресцентном свете шкафа одна шубка совершенно явно тлела и пульсировала красным.
Чарли посмотрел на Мэйнхарта, стараясь не выдать себя, - хотя вообще не понимал, чего именно в себе выдавать не должен, - поэтому заговорил спокойно, однако пудру с мозгов при этом сдул.
- Мистер Мэйнхарт, я соболезную вашему горю, но обо всем ли вы мне рассказываете?
- Простите, но я не понимаю.
- Я вот о чем, - ответил Чарли.
- Почему вы решили обратиться именно ко мне из всех торговцев подержанной одеждой в Районе Залива? Есть люди, гораздо более квалифицированные для работы с коллекциями такого размера и качества. - Чарли метнулся к шкафу с шубами и дернул дверцу. Она мягко фукнула в ответ - туфф-та, - как герметизированная дверь холодильника. Чарли схватил рдевшую шубку - похоже, лисью.
- Или дело вот в этом? Вы позвонили из-за вот этого? - Чарли воздел шубу, словно орудие убийства перед обвиняемым.
"Говоря короче, - хотел было продолжить он, - и вы желаете смерти мне и моему мозгу?"
- Вы первый торговец подержанной одеждой в справочнике.
Шубка выпала у Чарли из рук.
- "Ашеровское старье"?
- Начинается на "А", - пояснил Мэйнхарт, - медленно, тщательно, стараясь, очевидно, не поддаться порыву снова обозвать Чарли пнем.
- Значит, шубка тут ни при чем?
- Отчасти при чем. Мне бы хотелось, чтобы вы ее забрали со всем остальным.
- А, - сказал Чарли, пытаясь прийти в себя.
- Мистер Мэйнхарт, я ценю ваш звонок, и коллекция у вас действительно прекрасная, вообще даже - поразительная, но я не готов принимать такой ассортимент. И буду с вами честен, хоть мой отец и перевернется в гробу от того, что я вам такое говорю: в этом чулане одежды - быть может, на миллион долларов. А то и больше. Если учесть то время и то место, которое займет ее перепродажа, стоит она, вероятно, где-то четверть этой суммы. У меня просто нет таких денег.
- Мы сумеем что-нибудь придумать, - ответил Мэйнхарт.
- Чтобы вы просто вывезли ее из дома…
- Наверное, я мог бы взять часть под реализацию…
- Пятьсот долларов.
- Что?
- Давайте мне пятьсот долларов, вывозите до завтра - и все это ваше.
Чарли начал было возражать, но тут нутром ощутил, как отцовский призрак восстает из гроба, чтобы тяпнуть его по башке плевательницей, если он не прекратит немедленно.
"Мы предоставляем важную услугу, сын. Мы - сиротский приют искусству и ремеслам, потому что согласны заниматься нежеланным, - мы придаем ему цену".
- Я не могу так поступить, мистер Мэйнхарт, - я как будто пользуюсь вашим горем.
"Ох, ешкин дрын, какой же ты, блядь, рохля, - ты мне не сын. Нет у меня сына".
Что это - призрак отца потрясает цепями у Чарли в голове? Почему тогда у него словарный запас и голос - как у Лили? Бывает ли совесть алчной?
- Вы окажете мне услугу, мистер Ашер. Огромную услугу. Если не возьмете вы, я тут же позвоню в "Гудвилл". Я обещал Эмили, если что-нибудь с ней случится, ее вещи не просто так раздать. Прошу вас.
В стариковском голосе звучало столько боли, что Чарли пришлось отвести взгляд. Чарли ему сочувствовал, потому что понимал. Не мог ничем помочь, не мог сказать: "Это пройдет", как все твердили ему. Оно не проходило. Становилось как-то иначе, но ничем не лучше. А у этого деда по сравнению с Чарли есть лишние полвека, в которые умещаются надежды, хотя для старика надежды эти - уже история.
- Давайте я подумаю. Проверю свои складские мощности. Если буду справляться, позвоню вам завтра, - вас устроит?
- Буду вам благодарен, - ответил Мэйнхарт.
И тут ни с того ни с сего Чарли сказал:
- Можно мне взять эту шубку с собой? Как образец качества коллекции - на тот случай, если придется ее делить с другими торговцами.
- Не возражаю. Позвольте, я вас провожу.
Когда они вышли в круглую залу, тремя этажами выше за свинцовыми переплетами промелькнула какая-то тень. Крупная. Чарли помедлил на ступеньках и глянул, заметил ли старик, но тот ковылял вниз, изо всех сил цепляясь за перила. У дверей повернулся к Чарли и протянул руку:
- Простите меня за эту… вспышку наверху. Я сам не свой с тех пор, как…
Едва старик начал приоткрывать дверь, на крыльцо рухнула какая-то фигура, отбросив на стекла птичью тень ростом с человека.
Чарли метнулся вперед, оттолкнув старика, и захлопнул дверь, прищемив громадной птице клюв - черный и массивный, он уже просунулся внутрь и защелкал, как садовые ножницы, отчего сотряслась, разметав по мраморному полу содержимое, стойка для зонтиков.
Лицо Чарли оказалось в какой-то паре дюймов от птичьего глаза, и торговец навалился на дверь плечом, чтобы клюв не отхватил ему руку. Птичьи когти заскрежетали по стеклу - тварь пыталась освободиться; одна толстая фацетированная панель треснула.
Чарли уперся в косяк бедром, затем сполз по нему, выронил лисью шубку и подхватил с пола зонтик. Им принялся тыкать птице куда-то в перья на шее - но выпустил косяк; один черный коготь змеей вполз в щель и дерябнул Чарли по предплечью, разодрав рукава пиджака и рубашки и саму кожу. Чарли всадил зонтик изо всех сил, и птичья голова рывком исчезла в щели.
Ворон пронзительно захрипел и взлетел - крылья взметнули ветер.
Чарли валялся на полу, переводя дух, и смотрел на панели витража так, словно в любой миг тень может возвратиться; затем перевел взгляд на Майкла Мэйнхарта, поникшего неподалеку, как марионетка без нитей. Рядом Чарли увидел трость с резной рукоятью - белый медведь слоновой кости. Трость упала со стойки для зонтиков. Она рдела. Старик не дышал.
- Да, вот херня-то, - произнес Чарли.
6
Герои с переменной скоростью
В переулке за "Ашеровским старьем" Император Сан-Франциско кормил фокаччей с оливками свою гвардию и старался уберечь собственный завтрак от собачьих соплей.
- Терпение, Фуфел, - говорил Император бостонскому терьеру, который кидался на вчерашний хлебный блин, как мохнатый и крайне прыгучий "Супер-Мяч", пока Лазарь - серьезный и мрачный золотистый ретривер - стоял рядом и дожидался своей доли.
Фуфел в ответ нетерпеливо фыркнул (отсюда и собачьи сопли). В нем разгорелся неистовый аппетит, ибо завтрак сегодня запаздывал. Император ночевал на скамье у Морского музея, и среди ночи его артритное колено выпросталось из-под шерстяного пальто на влажный холод, отчего прогулка на Северный пляж к итальянской пекарне, выдававшей им вчерашнее бесплатно, превратилась в медленное и тяжкое испытание.
Император закряхтел и сел на пустой молочный ящик. Это был не человек, а эдакий покатый медведь - плечи широкие, но отчасти сломленные бременем всего города. Седая путаница волос и бороды обрамляла лицо грозовой тучей. Насколько Императору помнилось, они с гвардией патрулировали городские улицы вечно, однако по дальнейшем рассмотрении - может, всего-навсего со среды. Тут он несколько сомневался.
Он решил обратиться к гвардии с декларацией о важности сострадания перед лицом нарастающего прилива гнусной злоебучести и политической хорьковости в близлежащем королевстве Соединенных Штатов.
(Он уже давно понял, что аудитория внимала лучше всего, когда в погребах карманов его пальто еще таилась сдобренная мясом фокачча; ныне же в шерстяных глубинах благоухали пепперони и пармезан, поэтому королевские гончие были просто зачарованы.)