- Несколько лет назад, - сказал я в итоге, - я был женат на сестре Пьера де Фреди. По правде сказать, мы до сих пор женаты. И я обошелся с ней… - я пытался подобрать верное слово, - …нехорошо. Я испортил то, что могло стать прекрасным браком, и обидел ее. Я не люблю обижать людей, Георг. И теперь пытаюсь загладить свою вину.
Он медленно кивнул.
- Понимаю, - сказал он. - И вы хотите вернуть ее?
- Не думаю, - сказал я. - По крайней мере, я этого не планировал. Мне просто хотелось ей чем–то помочь. Хотя нас, разумеется, снова свело вместе, и какие–то чувства ожили. Когда мы встретились, она оказала мне большую услугу. У меня есть племянник, Том, и ему не повезло в жизни. Его отец погиб при трагических обстоятельствах, когда он был младенцем, а мать потянулась к бутылке. Он пришел навестить меня в начале этого года, когда освободился из тюрьмы, где отсидел срок по пустяковому обвинению, и отчаянно нуждался в какой–то стабильности. Селин великодушно согласилась дать моему племяннику работу в своей конторе - для него это был дар небес, поскольку ему были нужны деньги и работа. По некоторым причинам мальчик отказывается иметь дело со мной или принимать от меня что–то, но она стала для него ангелом, в память о наших прежних отношениях. Думаю, что я… - Вдруг я ненадолго замолчал, поняв, что́ говорю. - Простите, - быстро сказал я. - Вам ни к чему это выслушивать. Простите, должно быть я выгляжу нелепо.
Аверофф пожал плечами и мягко рассмеялся.
- Напротив, Матье, - сказал он. - Очень интересно встретить совестливого человека. Даже необычно. Как вы к этому пришли?
Я посмотрел на него с некоторым изумлением, недоумевая, подшучивает он надо мной или нет, без сомнения вспомнив о нашей стычке в прошлом. Я неожиданно проникся к нему глубоким уважением и решился рассказать ему правду.
- Когда–то я убил человека, - сказал я. - Единственную женщину, которую когда–либо любил. И после этого поклялся никому не причинять боли. Так у меня появилась, как вы это называете, совесть.
Аверофф пожертвовал почти миллион драхм в фонд Олимпийских игр - они пошли на реконструкцию Панафинского стадиона, где должны были проводиться Игры. Стадион был построен в 330 году до рождества Христова, мало–помалу разрушался и в итоге практически исчез с лица земли. В знак признания заслуг Авероффа кронпринц установил рядом со стадионом памятник ему, созданный знаменитым скульптором Врутосом: его открыли в первый день Олимпийских игр, 5 апреля 1896 года.
Меня восхитило, с какой легкостью мне удалось убедить Авероффа помочь нам. Я воображал долгие месяцы совещаний и обсуждений, месяцы, которые только приблизили бы нас к победе Будапешта, и то, что я смог вернуться уже через неделю, уже казалось великой победой. Пьер сохранит свою работу, Игры пройдут в Афинах, я смогу уладить отношения с Селин.
- Итак, - сказала она вскоре после моего возвращения, - ты наконец к чему–то применился. Ты видел, как счастлив Пьер? Он бы не вынес, если бы мы лишились Игр.
- Это меньшее, что я мог сделать, - сказал я. - Я в долгу перед тобой.
- Это верно.
- Возможно… - начал я, подумав, не лучше ли дождаться более романтической обстановки, чтобы начать разговор о примирении, но решил, что не стоит. Я всегда был твердо уверен в том, что важно ухватить момент. - Возможно, мы могли бы…
- Прежде чем ты что–нибудь скажешь, - поспешно оборвала меня Селин, заметно нервничая, - думаю, настало подходящее время, чтобы уладить наши брачные соглашения.
- Невероятно, - вымолвил я. - Я подумал о том же самом.
- Я думаю, нам нужно развестись, - твердо сказала она.
- Нам нужно что?
- Развестись, Матье. В конце концов, мы уже несколько лет не живем вместе. Настало время двигаться дальше, ты не думаешь?
Я ошеломленно посмотрел на нее.
- Но я же столько сделал для твоего брата! - воскликнул я. - Потратил столько сил, чтобы помочь ему устроить Игры в Афинах. Все это время я был ему истинным другом. Как насчет денег, что я получил от Авероффа?
- Можешь жениться на моем брате, если он тебе так дорог, - быстро сказала она. - А мне нужен развод, Матье, - повторила она. - Я… я люблю другого, и мы хотим пожениться.
Я не мог поверить своим ушам. Моя гордость была задета.
- Ты не можешь немного подождать? - взмолился я. - Посмотреть, как сложатся ваши отношения, прежде чем решаться на…
- Матье, я должна выйти за этого человека. Как можно скорее. Это не терпит отлагательства.
Я нахмурился, не очень понимая, что она хочет этим сказать, затем открыл рот и оглядел ее с ног до головы.
- У тебя будет ребенок? - спросил я, и она, покраснев, быстро кивнула. - Боже милостивый, - изумленно сказал я, поскольку такого я от нее ожидал меньше всего. - И кто же отец, могу я спросить?
- Тебе этого лучше не знать.
- Мне кажется, я имею право! - завопил я, смертельно оскорбленный тем, что моя жена забеременела от другого. - Я убью его, кто бы он ни был!
- Почему? - вскричала она. - Ты мне изменил, мы разошлись, это было три года назад. Я решила жить своей жизнью. Я влюбилась. Как ты не можешь этого понять?
Поверх ее плеча я разглядел портрет на ее столе - фотографию в позолоченной рамке: она и молодой красивый темноволосый мужчина, оба счастливо улыбаются, обнимая друг друга. Я подошел, взял ее, и кровь прилила к моему лицу, когда я понял, на чье лицо я смотрю.
- Этого не может быть… - произнес я. Селин пожала плечами.
- Прости, Матье, - сказала она. - Мы сблизились. Мы полюбили друг друга.
- Очевидно. Я не знаю, что и сказать, Селин. Разумеется, ты получишь развод.
Я поставил фотографию и вышел из комнаты. Вскоре мы развелись. Через семь месяцев я узнал, что она родила мальчика, а полгода спустя увидел имя своего племянника в списке павших в Бурской войне, - его, как британского подданного, призвали в армию, и я подумал, сможет ли она снова наладить свою жизнь. Я хотел написать ей, но в то время жизнь моя повернула в совершенно ином, неожиданном направлении. И как бы то ни было, подчас человеку приходится расставаться со своим прошлым навеки.
Глава 12
МАЙ–ИЮНЬ 1999 ГОДА
На работе все менялось слишком быстро, и мне это не нравилось. Во–первых, моя спокойная жизнь, само уединение мое были нарушены, и я понял, что придется возложить на себя ответственность, которой я всеми силами пытался избежать. Две бывшие жены Джеймса на похоронах обрядились во вдовий траур, но ни одна не проронила ни слезинки, да и на поминках их не было, но по отношению друг к другу они были настроены на удивление дружелюбно для женщин, которые много лет состязались за то, чтобы выбить побольше денег из бывшего мужа, чьи алименты теперь иссякли. Пришли также некоторые из его детей, хотя было заметно отсутствие тех, от кого он отдалился. В церкви я произнес речь, воздав должное его профессионализму и преданности работе, без которых теперь пострадает наш бизнес, и нашей дружбе, без которой страдаю я. Речь была короткой, и мне было противно ее произносить, поскольку я слишком хорошо знал, как умер мой бывший директор; я чувствовал себя лицемером. Алан пришел на похороны и выглядел крайне взволнованным, а П.У. удалился в свой дом на юге Франции, оставив за себя дочь Кэролайн, вооруженную генеральной доверенностью.
На поминках я заговорил с сыном Джеймса Ли, и уже через несколько минут мне захотелось притвориться больным и немедленно вернуться домой. Это был долговязый неуклюжий парень лет двадцати двух - я наблюдал за ним какое–то время: он действовал почти профессионально, находя для каждого присутствующего несколько слов или шутку. Он не походил на безутешного сына, только что потерявшего отца. Шутил, веселился и подливал всем выпивку.
- Вы мистер Заилль, верно? - спросил он, подходя ко мне. - Спасибо, что пришли. Вы прекрасно говорили в церкви.
- Я не мог не прийти, - холодно ответил я, с неприязнью глядя на его всклокоченные светлые волосы и думая, почему он сегодня даже не удосужился побриться, не говоря уже о стрижке. - Знаете ли, я с большим уважением относился к вашему отцу. Он был талантливым человеком.
- Правда? - спросил Ли, точно это было для него новостью. - Приятно слышать. Честно говоря, я плохо его знал. Мы не были близки. Он всегда был слишком занят работой и нами не интересовался. Поэтому сегодня нас тут всего двое. - Он говорил так, будто это был самый естественный разговор на свете, словно ему приходится играть по этому сценарию каждый день. - Вам налить еще выпить?
- Нет, спасибо, - сказал я, но он тем не менее наполнил мой стакан вином. - Жаль, что вы не знали его лучше, - добавил я. - Всегда печально, когда люди умирают, и мы уже не можем им сказать, как мы к ним относимся.
Он пожал плечами.
- Наверное, - сказал он, воплощение сыновней любви. - Не могу сказать, что меня это сильно волнует, честно говоря. Стараюсь относится к таким вещам стоически. Это ведь вы его нашли, да? - Я кивнул. Мы оба молчали, словно выясняя, чья воля сильнее и кто сдастся первым. - Расскажите, - попросил он после долгой паузы. Я пожал плечами и, глядя поверх его плеча, заговорил:
- Я пришел на работу, - начал я, - кажется, около семи. Я вошел…
- Вы начинаете работу в семь утра? - удивленно спросил он, и я задумался, прежде чем ответить.
- Знаете, многие так работают, - осторожно сказал я ему, как истинный друг рабочего класса, а он лишь пожал плечами и слегка улыбнулся. - Я пришел около семи и направился к себе в кабинет, проверить почту. Через несколько минут я спустился в кабинет Джеймса - вашего отца - и нашел его там.
- Почему вы это сделали?
- Почему я сделал что?
- Спустились в кабинет отца. Вы хотели с ним поговорить?
Я сузил глаза.
- Не помню, честно признаться, - сказал я. - Ваш отец всегда появлялся с утра пораньше, и я знал, что он уже на месте. Думаю, я просто устал от груды скопившихся писем, на которые следовало ответить, и хотел выпить кофе, чтобы взбодриться. Решил, что у вашего отца что–нибудь найдется. Он всегда держал на буфете горячий чайник.
- Значит вы все–таки вспомнили, - сказал Ли. - Не хотите что–нибудь съесть, мистер Заилль. Вы голодны?
- Матье, прошу вас. Я в порядке, спасибо. А вы чем занимаетесь, Ли? Я уверен, Джеймс говорил мне, но вас так много, что сложно уследить.
- Я - писатель, - быстро ответил он. - И вообще–то нас всего пятеро - не так уж много голодных ртов, как делал вид мой отец. Похоже, он пребывал в уверенности, что должен прокормить пять тысяч. Всего три разных матери. Я - сын Сары. Единственный ребенок. И самый младший.
- Точно, - вспомнил я. - Остальные четверо, должно быть, третируют вас?
- Попробовали бы, - неопределенно сказал он. На несколько минут воцарилась тишина, и я нервно озирался, уже отчаявшись сбежать от него, и размышлял об этикете: допустимо ли покинуть одного из главных плакальщиков, пока он остается центром всеобщего внимания. Ли смотрел на меня, слегка улыбаясь; я не понимал, что его так забавляет. Я отчаянно пытался придумать, что бы ему сказать.
- Так что вы пишете? - наконец спросил я. - Вы - журналист, как отец?
- Нет–нет, - поспешно ответил он. - Боже мой, нет. Я пишу не ради денег. Нет, я сочиняю сценарии.
- Киносценарии?
- Когда–нибудь - возможно. А пока для телевидения. Я пытаюсь прорваться.
- А сейчас над чем–нибудь работаете?
- Меня ни для чего не нанимают, если вы это имеете в виду. Но да, я работаю над одной вещью. Телевизионная драма. Не сериал, часовая черная комедия. О преступлении. Я дошел только до середины, но, по–моему, получается неплохо.
- Звучит интересно, - пробормотал я стандартный ответ. Я уже привык к тому, что авторы все время подходят ко мне на вечеринках, стремясь навязать мне свои сценарии и синопсисы и рассчитывая, что я незамедлительно выпишу им чек за их гениальную работу. Я был почти уверен, что Ли сейчас вытащит из кармана рукопись и попытается мне ее всучить, но он больше об этом не заговаривал.
- Должно быть, замечательно по–настоящему работать на телевидении, - сказал он, - то есть, регулярно получать от них чеки. Придумывать идеи и видеть, как они воплощаются в жизнь. Хотел бы я этим заниматься.
- На самом деле я всего лишь инвестор, - ответил я. - Вот ваш отец хорошо знал эту индустрию. А я просто вкладываю деньги и не так уж себя утруждаю. Неплохая жизнь.
- Правда? - спросил он, подходя ко мне ближе. - Так почему же тогда вы оказались в своем кабинете в семь часов утра? Разве вы не должны были оставаться дома в постели или следить за своими капиталами в других местах?
Мы уставились друг на друга, и я задумался, почему он и дальше гнет эту линию расспросов: он вел себя, как упорный детектив из американского сериала. На миг мне показалось, что он знает о смерти отца больше, чем говорит, но, разумеется, это было невозможно: полиция все проверила и не обнаружила ничего подозрительного.
- А я и следил за своими капиталами, - сказал я. - Я вложил очень много денег в эту станцию. Я прихожу раз в неделю и провожу там целый день.
- Целый день? Господи. Должно быть, это нелегко.
- Обычно в этот день я обедал с вашим отцом. Мне будет этого не хватать. - Ли проигнорировал эту банальность, так же, как я проигнорировал его сарказм, и потому я продолжил: - Боюсь, я не тот человек, с которым можно говорить о повседневной работе телестанции. Вот мой племянник в этом гораздо лучше разбирается. - Тут я прикусил язык, но сказанного не воротишь.
- Ваш племянник? - спросил Ли. - Он тоже работает на станции?
- Он - актер, - признался я. - Он довольно давно работает на телевидении. И, по–моему, хорошо знает этот бизнес. Ну, по крайней мере, он всегда так говорит.
Ли поднял брови и придвинулся ко мне чуть ближе - люди почему–то всегда ведут себя так, если говорят с кем–то, близко знакомым со знаменитостями.
- Он был актером? - спросил он, почему–то - в прошедшем времени. - Я хотел сказать, он - актер? Кто он? Я могу его знать? Не припоминаю никого по фамилии Заилль на телевидении.
- Его фамилия не Заилль, - быстро сказал я. - Он - Дюмарке. Томми Дюмарке. Он снимается в какой–то…
- Томми Дюмарке? - вскричал Ли, и несколько человек с удивлением обернулись. Я нервно сглотнул, желая немедленно оказаться где–нибудь в другом месте. - Томми Дюмарке из… - Он произнес название мыльной оперы, в которой снимался Томми… прошу прощения, многосерийной драмы, и я, пожав плечами, признался, что так оно и есть. - Ну ни хрена себе! - снова заорал он, и я невольно рассмеялся. Все–таки он был сыном своего отца.
- Боюсь, что так, - сказал я.
- Господи, невероятно. Вы его дядя. Это… - Он умолк, задумавшись.
- Ну, в некотором смысле.
- Это безумие! - сказал он, проведя рукой по волосам. Новость невероятно его возбудила, от волнения у него даже глаза вылезли из орбит. - Его все знают. Он один из самых известных…
- Прошу прощения, но где у вас тут ванная? - поспешно сказал я, ища пути к бегству. - Вы не возражаете, если я вас на минутку покину?
- Хорошо, - сказал он, сникнув от того, что его речь, превозносящая известность моего племянника так скоро прервана. - Но не уходите не попрощавшись, хорошо? Я хочу узнать, как вы обнаружили моего отца. Вы мне еще не все рассказали.
Я нахмурился и поднялся наверх, сполоснул лицо, прекрасно понимая, что сейчас в холле возьму пальто и шляпу и ускользну, чтобы больше с ним не встречаться.
Май и июнь выдались очень напряженными. После смерти Джеймса место управляющего станцией оставалось свободным и, после того, как П.У. просто исчез из нашей жизни, на станции возник некоторый беспорядок. Я по–прежнему регулярно встречался с Аланом, но толку от него было мало - он лишь беспрестанно повторял, что вложил в станцию почти все свои деньги; эта фраза превратилась для него в мантру, почти как у П.У. до его исчезновения. Я стал работать каждый день, с каждым днем все дольше и дольше, пока не подумал, что мне следует быть поосторожнее - это может меня состарить. Я не припоминал, когда мне приходилось бы столь упорно трудится после окончания Бурской войны, когда я какое–то время занимался госпиталем для солдат, не способных адаптироваться к гражданской жизни. Поскольку госпиталь был моей собственностью, я отвечал за подбор врачей, которые смогли бы помочь этим ребятам, и едва не заболел от беспокойства, сам чуть не став пациентом, прежде чем нашел подходящего человека, разделившего со мной тяготы и со временем вообще отстранившего меня от ежедневной работы. Вот о чем я думал, размышляя о замене Джеймса: о человеке, который сможет выполнять эту работу, уменьшит мою нагрузку, и хорошо, если бы он нашелся, прежде чем я окончательно сойду с ума.
На второй неделе мая мне позвонила Кэролайн Дэйвисон, дочь П.У. - она хотела встретиться со мной. Я предложил пообедать в моем клубе, но она отказалась, вместо этого предложив встретиться днем в моем кабинете. Это не светский, а деловой визит, сказала она, и ее твердый спокойный голос меня заинтриговал. Но я почти тут же забыл о ней и вспомнил о визите лишь за несколько часов до ее прихода, когда увидел ее имя у себя в ежедневнике.
Она прибыла ровно в 14.00 - хорошо одетая молодая женщина с коротко остриженными темными волосами. У нее было очень привлекательное лицо, светло–карие глаза, маленький нос, скулы изящно подчеркнуты легким макияжем. Я решил, что ей, должно быть, под тридцать - хотя кому–кому, но не мне судить о возрасте человека по внешности. Ей вполне могло оказаться и 550 - она запросто могла оказаться седьмой женой Генриха VIII.
- Итак, - сказал я, когда мы расположились друг напротив друга, оценивающе один другого разглядывая и попивая чай за светской беседой. - Есть какие–нибудь новости о вашем отце?
- По–видимому, он где–то на Карибах, - сообщила она. - Звонил мне на прошлой неделе - он очень занят переездами с острова на остров.
- Повезло.
- Это точно. У меня уже два года не было отпуска. Неплохо бы и мне отправиться на Карибы. Кажется, он там познакомился с какой–то женщиной, хотя, судя по ее голосу, это скорее девушка, а не женщина. Какая–нибудь девятнадцатилетняя шлюшка, замотанная в леи, должно быть.
- Это на Гавайях, - сказал я.
- Простите?
- Гавайи. Леи носят на Гавайях. Цветочные гирлянды на шее. Не на Карибах. Я не знаю, какие у них там традиции.
Она уставилась на меня.
- Ну, не важно, - в итоге сказала она. - Похоже, у него что–то вроде кризиса среднего возраста, что вполне естественно. А с вами такое бывало?
Я засмеялся.
- Да, но случилось это много лет назад, - сказал я. - Я уже с трудом припоминаю. И назвать это "средним возрастом" означало бы сильно погрешить против истины.