Несколько раз резко и неожиданно свернув, Вайдеман выводит Пауля к какому-то полузаброшенному небольшому парку. Раскисшие дорожки змеятся между голых кустов в стороны и вверх, на пригорок. Пауль обреченно поднимает взгляд - метрах в тридцати блекло желтеет крепостная стена, узкие щели бойниц выделяются на ней, как черные провалы глаз, кирпичные зубцы бегут по верху длинным драконьим гребнем. От стены веет холодом, неподвижностью и каким-то бессмысленным вечным упорством, стена готова отражать вражеские полчища, вот только последние триста лет никто и не пытался брать ее приступом. Нет, люди неторопливо поднимались к стене по дорожкам парка, недолго отдыхали - вот и скамейка у стены, совершенно уютная и домашняя с виду - и потом спокойно проходили стену насквозь, открывая маленькую досчатую дверку. Даже замка нет, думает Пауль, пригибаясь, чтобы не удариться головой о кирпичный свод. Вайдеман пыхтит впереди, подъем дался ему нелегко. Еще один поворот - и вот они топают по деревянной лестнице, прилепившейся к стене изнутри. Вверх на крытую галерею - держитесь за перила, коллега, тут ступенька - и по ней до ближайшей башни, там опять дверь, но теперь уже - с навесным замком. Вайдеман достает из кармана ключ. Внутрь и снова вверх, на ощупь, по винтовой железной лестнице, через узкий, как дымоход, кирпичный колодец, в тесную комнату наверху, где лунный свет сочится сквозь пыльные стекла многочисленных окон. Посередине громоздится массивное нечто, накрытое белым полотняным чехлом, словно концертный рояль. Вайдеман чиркает спичкой и поворачивается к Паулю, протягивая вперед шипящий огонек, этакая пародия на Прометея. Пауль покорно подставляет свечу, пламя медленно разгорается, заглушая буйство луны.
- Здесь нам не помешают. - говорит Вайдеман, берясь за чехол. - Ну-ка, помогайте, зайдите с той стороны! Вот так, бросайте у стены.
Освобожденное от савана больше всего напоминает гигантскую станину для телескопа или другого подобного научного прибора. Четыре чугунные опоры привинчены болтами к полу, на них укреплена стальная пластина с большим круглым отверстием посередине. Возвышающиеся с двух сторон прочные медные дуги держат циклопический стеклянный шар, он не менее метра радиусом, нижняя часть сферы погружена в отверстие основной плиты. Но это только скелет конструкции. Плоть механизма составляют бесчисленные кубики, громоздящиеся стенками и башенками со всех сторон центрального шара, окружающие его плотным толстым слоем, соединяющиеся безумным количеством латунных, серебряных и каучуковых трубочек. Все вместе это напоминает творение безумного мастера-органиста. Вайдеман просовывает руку между металлическими потрохами чудища и дергает какой-то рычаг. Внизу, под хрустальным шаром, тяжело и плавно поворачивается на подшипниках массивное вогнутое зеркало.
- Впечатляет, а? - говорит Вайдеман с довольным видом. - Полностью автоматизировано, не требует присутствия человека.
- Что это? - шепчет Пауль.
- Это? Это, дорогой мой, наша гордость, продукт мастерских герра фон Бюлова, самоновейший и крупнейший гелиограф, полгода только как установили. Диаметр фокусирующей линзы - два метра восемь. Говорят, что ему для передачи достаточно даже света звезд. Не знаю, мы не проверяли. Но простой ацетиленовой горелки ему хватает с избытком, видно за десять километров. Солнечный свет он превращает в настоящие "лучи смерти". Архимед мог о таком лишь мечтать. Произведено только девять штук, по числу базовых станций.
Пауль кладет ладонь на выпуклый стеклянный бок, это как прикоснуться к окоченевшему трупу - шар моментально выпивает все тепло из руки. Пауль греет ладонь над свечой.
- Что вы там колдуете? - спрашивает Вайдеман. Он подходит и забирает у Пауля свечу. Пауль прячет руки в карманы пальто.
- Вот, смотрите, - говорит Вайдеман, поднося свечу ближе к шару. Пауль ожидает, что шар наполнится светом, засияет как солнце, но нет, шар остается таким же темным и холодным, видно лишь отражение огонька свечи на его поверхности. Однако противоположный угол комнаты вдруг озаряется, яркий белый кружок пляшет на стене. Когда же Вайдеман ставит огарок на край станины, пятно света сжимается в ослепительную точку и появляется слабый дымок - начинает тлеть доска.
- Хоп! - Вайдеман ладонью заслоняет свечу от стеклянной сферы, луч тут же гаснет. - Нам только пожара не хватает. Лучше поставим ее на пол.
- Конечно, - продолжает он, капая стеарином на плиты пола и укрепляя огарок, - если бы Господин Граф работал, он бы не допустил пожара. Зеркало бы повернулось, свет был бы уловлен и отправлен в одно из этих окон, обычно они открыты настежь. И, пока мы тут с вами развлекаемся, бог знает сколько секретной информации было бы передано отсюда к следующим в цепочке гелиографам. И все за счет света одной свечи. Но Господин Граф сейчас более чем мертв. Иначе здесь невозможно было бы разговаривать, такой тут обычно стоит свист.
Вайдеман комкает полотняный чехол гелиографа, сворачивает его в тугой ком и плюхается на него задом, опирается спиной о стену. Пауль остается стоять, сесть больше не на что, разве что на станину прибора.
- Итак, - провозглашает Вайдеман, потирая ладони, - начинаем выдавать военные тайны! Сейчас я расскажу вам, как началась эта война и как она будет закончена, кто ее спланировал и как можно разрушить эти планы, кто управляет людьми, королями и правительствами. Я расскажу вам, как я стал невидимкой. Попутно я раскрою вам несколько загадок мироздания и развенчаю теорию мистера Дарвина. Думаю, часа за два я управлюсь.
Все-таки, он сумасшедший, думает Пауль.
- Я не буду спрашивать вас, господа, - ораторствует меж тем Вайдеман, - есть ли жизнь на Марсе? Мы все знаем, что она там есть. Я спрошу вас только - как вы думаете, может ли машина мыслить?
ГЛАВА 13.
Речь Вайдемана будет продолжаться не два, а почти три часа - пока хватит свечи. Вайдеман сразу же признается Паулю, что страдает коммуникационным дефицитом - вот уже скоро месяц, как он ни с кем не может и словом перемолвиться, его просто не слышат. Какое это счастье, говорить и быть услышанным! - восклицает Вайдеман, заламывая руки и расхаживая по тесной восьмиугольной комнатке; они с Паулем уже давно поменялись местами, теперь Пауль сидит на чехле гелиографа, а Вайдеман разыгрывает перед ним свой "театр одного актера". Те идеи, которые излагает невидимка, представляются Паулю совершенно фантастическими, но вполне возможными, особенно в них хорошо верится по соседству со столь причудливым творением инженерной мысли, как большой, управляемый автоматически гелиограф.
- Что такое жизнь, господа? - патетически вопрошает Вайдеман тоном провинциального адвоката. - Аристотель утверждал, что все то живое, что движется, потребляет, выделяет и размножается. Паровоз движется, но живой ли он? Нет, ведь он не потребляет и не выделяет. Хотя вы можете сказать, что он потребляет уголь и воду, а выделяет водяной пар и золу. Но эти увертки несерьезны, господа. Паровоз не размножается. И, слава богу! Значит, кто не размножается, тот не живой. Хорошо, Робинзон Крузо на своем острове, движется, потребляет и выделяет, что потребил. Но не размножается. Не с кем! Он что, не живой? Дерево не движется, но оно тоже живое. Коралл, господа! Он не движется, но размножается, растет и ветвится. Согласно последним научным данным, коралл не живой, это просто химический процесс, известь. Но коралл выглядит живым, как дерево. И мы называем его живым. Вытащите его из воды - коралл умрет. Выкопайте дерево из земли - дерево умрет. И его можно будет только сжечь в топке паровоза. Живое дерево в топке неживого паровоза. Это я называю коловращением вещества в природе, господа.
Отлично, нам не удается определить, что же такое жизнь, что бы там не вещал Аристотель, который и сам давно уже не живой. Но мы можем сказать, что все то, что мыслит - живое. В окружающей нас природе мы не видим обратного, каких-нибудь мыслящих кофейников, такого нет. Подчеркиваю - пока нет. Но не будем забегать вперед! Итак, я мыслю, эрго - я живой. Тут надо разделить сознание и разум. Сознание может быть и у неразумных существ. С собакой все не так просто, но разумен ли цыпленок? Сознание у него есть. Вы придерживаетесь другого мнения? А я утверждаю, что есть! Я имею собственное мнение и готов умертвить вас за право его высказать. Вольтер, господа. Итак, дадим цыпленку колотушкой по голове - он упадет без сознания. Подчеркиваю - без сознания, а не без чувств, как утверждают некоторые. Без чувств падают только юные барышни, так как их душит корсет. Запомним, разум есть только у человека, а вот сознание есть у многих существ. Я подозреваю даже, что и последняя медуза в океане наделена толикой сознания. Как бы она иначе охотилась на планктон? Медуза сознает. Она сознает свое место в мире, в ее случае - в океане. Она как бы говорит себе, вот это я, медуза, а вот эта дрянь вокруг - планктон, и пора охотиться. Охота - это сознательный процесс, как же иначе?! Без сознания еще никто не охотился. Медуза осознает себя и свою роль охотника. Как и мы, люди, осознаем себя, свое место в мироздании и свои роли в этом театре жизни.
Пауль вздыхает. Вайдеман, неправильно истолковав этот вздох, принимается уверять господ слушателей, что дальше будет поинтересней.
- Для понимания того, что я собираюсь сказать ниже, господа, это необходимо. Прошу вас потерпеть.
Итак, все, что сознает себя и мир вокруг - живое. Это аксиома. Конечно, сознание может быть разным, нельзя сравнивать человека и, скажем, муравья. Муравей, без сомнения, осознает себя, свою роль в муравейнике и небольшой кусок пространства вокруг. Он не мыслит словами, как мы - вероятно, его мышление образное. Но даже и при мышлении образами - таком, как у египтян, а мы знаем, что они мыслили пиктограммами - так вот, даже при таком типе мышления остается открытым вопрос: а как эти знания помещаются в голове муравья?! Это же сложные абстрактные концепции - муравьиная королева, подчинение, дорога к месту охоты и домой, выращивание потомства из яиц. При голове размером с рисовое зернышко, наверняка, очень непросто оперировать такими концепциями. Я уж не говорю о том, чтобы запомнить все эти повороты между травинками. Как же это все помещается в бедной муравьиной головке?!
Вайдеман делает театральную паузу и поднимает палец.
- А никак! Вся эта бездна знаний никак не помещается в голове муравья, она просто физически не может там поместиться. Где же она, в таком случае, где же размещаются все эти муравьиные пиктограммы? Да везде! Везде и нигде одновременно. Вы шокированы, господа, вы спрашиваете себя, как такое может быть?! Не личные ли беспочвенные фантазии излагает нам тут Андреас Вайдеман? О, нет, это не фантазии, ведь доказанные экспериментами гипотезы становятся фактами, непреложной истиной. А события последних нескольких месяцев полностью и исчерпывающе доказали миру мою правоту. Знания не в голове, господа! По крайней мере, не все знания в голове. Знания где-то там, рядом, вокруг нас! Все, наша память, картины детства, наши передуманные когда-то мысли, все это и возле нас и бесконечно далеко. Как неощутимая эфирная субстанция, эманация знаний, памяти и навыков пронизывает весь мир, каждый камень, каждое живое существо, как излучение радия, как некий связующий все и вся кисель. А наш мозг, как и мозг муравья - только телефонный аппарат, по которому наш разум ведет непрерывный диалог с этим эфиром. Телефон без проводов, как наша сеть гелиографов, только неизмеримо совершеннее и быстрее. И океан знаний вокруг нас, знания каждого живого или умершего существа, всех что когда-либо существовали, думали и сознавали.
Он же говорит про мир духов, осеняет Пауля, призраки - это не души умерших, это их знания! Что за неожиданная идея!
- Вы спросите, господа, как же наш разум ориентируется в этом безбрежном море всевозможных знаний и памяти всех мыслимых существ? Очень просто, так же как и вы не испытываете трудностей с телефоном - надо лишь правильно назвать номер абонента! Наш разум, пытаясь что-то вспомнить, вызывает номер своего склада памяти, как номер несгораемого шкафа в банке, соединяется с ним и получает результат. Конечно, хранилища не маркированы цифрами, нет, это действует как-то иначе, науке еще неизвестно как именно все устроено. Но можно быть уверенным - и это тоже когда-нибудь будет выяснено.
По обычному телефонному аппарату, господа, можно вызывать различные номера, это общеизвестно. Так и наш мозг под гипнозом может соединяться с любыми произвольными хранилищами памяти, то есть, совершать то, что в обычном состоянии для него представляется невозможным. Ввергнутый в каталепсию субъект может в подробностях рассказать жизнь давно умершего человека, причем проделать это от первого лица, как бы смотря на мир чужими глазами. Естествоиспытатели делают ошибочный вывод, полагая, что гипнотик вспоминает свою прежнюю жизнь - якобы он сам, в прошлом своем воплощении, был египетским фараоном или индийским магараджей. Нет, никем этот субъект не был, просто гипнотическое внушение сбило его внутренний механизм выбора номера, заставило соединиться с чужим хранилищем памяти. А так как мертвых много больше, чем живых, то гораздо более вероятно установить контакт с памятью кого-то давно умершего. Сколько несчастных безумцев страдает по домам умалишенных, утверждая, что они - это не они, а кто-то другой, Наполеон или царь Иван Ужасный. Болезнь сдвинула их разум, произошло ошибочное соединение - и вот они просыпаются одним прекрасным утром с памятью Наполеона в голове. Вернее, их внутренний телефон связывает теперь с памятью этого великого француза. И происходит такая настройка именно во сне.
Сон - это время, когда мозг предоставлен сам себе, разум отключен и можно выполнить ту работу, на которую не хватило времени днем. А именно - соединиться с персональным складом памяти и разложить по полочкам свежие впечатления, задвинуть поглубже неважное и положить поближе повседневно нужное. В течении дня мозг хранит новые знания в себе, копит новости перед сеансом эфирного контакта. Возможности мозга для такого промежуточного хранения не безграничны, попробуйте-ка не поспать три-четыре дня! Зато во время сна - словно рушится плотина, и река новых знаний вливается в океан накопленной памяти. Человеку уже не надо тратить нервную энергию на судорожное удержание в себе всего новоузнанного. Нет, положив накопленное на длительное хранение, человек просыпается посвежевшим, полным сил, и с головой, открытой для новых впечатлений. Вы замечали, господа, как легко утром приходит то, что вы напрасно пытались вспомнить вечером? Ночью, во сне, ваш мозг послал запрос, произвел поиск и нашел ответ, утром вы получаете решение готовым, словно булочку к завтраку.
Пауля уже давно клонит в сон. Он, не скрываясь, зевает и поудобнее опирается спиной о стену. Булочка к завтраку, это было бы неплохо. И побольше кофе. Какой этот Вайдеман, в сущности, болтун, словно детская погремушка. Говорит не меньше часа, а что сказал? Одна ненужная чушь.
Вайдеман присаживается на корточки, ладони на коленях, внимательно смотрит Паулю в глаза. Говорит он негромко и веско, словно накрепко вдалбливая сказанное прямо в мозг.
- Здесь, под деревней, в старой серебряной шахте, располагается одна из девяти имеющихся у Германской короны пневматических вычислительных машин. Она состоит из миллионов модулей, каждый из которых, будучи подключен к магистрали сжатого воздуха, может, манипулируя этим самым потоком, выполнять одновременно до трех математических операций. Модули соединены таким количеством трубок, что ими можно многократно опоясать земной шар. Это гигантская система. Она почти сравнима по сложности с живым мозгом, возможно, не человека, но уж собаки-то точно. Или крокодила. И месяца два назад, когда подключили очередной каскад, произошло неизбежное - сложность всей машины преодолела некий порог, за которым мозгу, все равно, живому или рукотворному, требуется внешнее место для складирования памяти. Там, в эфире, многим пришлось потесниться и освободить место для нового складского помещения. Что из того, что владеет им механизм, а не живое существо? И где, как мы уже убедились, проходит граница между живым и неживым? Она очень условна. Господина Графа вполне можно считать живым существом. Я, по крайней мере, отношусь к нему уважительно, как равный к равному. Он такой же невидимка, как и я, мы оба невидимы ментально.
- Что значит, ментально? - спрашивает Пауль.
- То есть, мысленно, - поясняет Вайдеман. Он снова поднимается на ноги, колени его хрустят, он отходит к гелиографу и водит пальцем по его бесчисленным трубочкам. - Господина Графа, жив он или нет, нам видеть не дано. Он - это потоки воздуха в модулях. Его сознание раскинулось на десяток квадратных километров прямо под нами. С ним можно общаться, но увидеть его нельзя, он бестелесен, чистая ментальность. Я же человек из плоти и крови, свет не проходит сквозь меня, я видим для любого. Но тот, кто смотрит на меня, знает, что видеть меня нельзя и для него я становлюсь невидим. Это внушение, понимаете? Как после гипноза. Испытуемому гипнозом субъекту внушают - вот это господин Х, когда вы проснетесь, вы перестанете его замечать, не будете осознавать его присутствие. И действительно, так и происходит. Субъект видит все вокруг, кроме пресловутого господина Икс. На самом-то деле, он его тоже видит, но как только субъект осознает, что вот этот вот вертикальный предмет является господином Икс, как тут же, подчиняясь гипнотической команде, забывает о нем, стирает указанное лицо из своей реальности! Похоже, даже восстанавливает мысленно задний план, который закрывает своим телом господин Икс. Мы не видим то, чего не можем осознать. Субъект перестает так же и слышать господина Икс, иначе мы имели бы бестелесный голос из пустоты. Не осознаются вещи, которые находятся у господина Икс в руках, они тоже становятся ментально прозрачны, исчезают бесследно, как только он их берет. Они видны, их видят, осознают и в тот же миг забывают, вычеркивают из жизни. Перестают осознавать. Но продолжают видеть. Разум трепещет, как крылышки пчелы, этакие бесконечные качели - увидел, осознал, забыл, снова увидел, едва успел узнать, как снова забыл и опять увидел, и опять. Множество раз в секунду. Так действует внушение. Гипноз. Я изучал гипноз. Как любитель, конечно - я ведь не врач. Посещал сеансы и сам немного пробовал на товарищах, очень осторожно. Еще тогда я представлял себе, как это должно быть здорово - быть невидимым.
- Так вы что, всех загипнотизировали? Как же это возможно?!
- Это не я. - Вайдеман показывает пальцем на кубики модулей. - Точнее, не только я. Когда я понял, что произошло, ну, с господином Графом, после всех этих смертей и прочего, я написал небольшую композицию, и ее передали в машину. И Господин Граф все выполнил. Он как бы позвонил по всем телефонным номерам одновременно, во все хранилища памяти всех местных обитателей и передал команду: Вайдемана считать несуществующим, невидимым. Ночью жители Майберга получили во сне этот приказ, утром люди проснулись - и все.
- Но как же машина могла, как вы выражаетесь, позвонить? Ведь эти "номера", как я понял, никому не известны?