Он смотрел назад, туда, откуда мы пришли. Мы стояли несколько особняком от большинства тех, кто направлялся в Бещель, между очередями ожидающих путешественников, на тонкой полосе тротуара, мимо которой медленно проезжали машины. Дхатт был прав: в одном из мужчин позади нас присутствовало что-то такое, что приводило в замешательство. Внешность у него была ничем не примечательна: он кутался от холода в серый уль-комский плащ. Но он шёл, точнее, волочил ноги по направлению к нам, пробираясь как-то поперёк прямо двигавшейся очереди своих товарищей-пешеходов, и за спиной у него я увидел недовольные лица. Он проталкивался через очередь, идя к нам. Иоланда увидела, куда мы смотрим, и тихонько вскрикнула.
- Идём-идём, - сказал Дхатт и, обхватив её за плечи, зашагал ко входу в туннель.
Но я, заметив, что фигура позади нас тоже пытается увеличить скорость, насколько это возможно в окружении других людей, а также превзойти нашу собственную и подойти к нам, вдруг повернулся и двинулся в его сторону.
- Выводите её, - сказал я Дхатту, не оборачиваясь. - Быстрее, ведите её к границе. Иоланда, там идите к женщине-полищай. Быстро.
Я ускорил шаг.
- Подождите, - сказала мне Иоланда, но я слышал, что её увещевает Дхатт.
Я сосредоточился на приближающемся человеке. Тот не мог не видеть, что я к нему иду, и, замешкав, полез в куртку, а я пошарил у себя на боку, но вспомнил, что в этом городе пистолета при мне не было. Человек попятился на шаг-другой. Вскинул руки и развернул шарф. Выкрикнул моё имя. Это был Боуден.
Он вытащил что-то, пистолет свисал у него из руки так, словно он вызывал у него аллергию. Пригнувшись и бросившись на него, я услышал позади себя некий звук, похожий на громкий выдох. Мгновением позже сзади донёсся ещё один резкий выдох и раздались вопли. Дхатт выкрикивал моё имя.
Боуден смотрел поверх моего плеча. Я оглянулся. Дхатт присел между машинами в нескольких метрах от меня. Он корчился и мычал. Водители горбились в своих автомобилях. Их крики распространялись, перекидываясь на шеренги пеших путешественников в Бещель и в Уль-Кому. Дхатт наклонялся над Иоландой. Та лежала, словно её отбросило. Я не видел её отчётливо, но на лице у неё была кровь. Дхатт держался за плечо.
- Я ранен! - крикнул он. - Иоланда… Свет, Тьяд, её застрелили, наповал…
Где-то далеко в зале начались волнения. За степенно двигающимися машинами в дальнем конце огромного помещения я увидел всплеск толпы в Бещеле, движения которой были подобны движениям охваченного паникой стада животных. Люди разбегались от фигуры какого-то человека, который опирался, нет, поднялся, держа что-то обеими руками. Винтовку, из которой он целился.
Глава 22
Ещё один отрывистый звук, едва слышимый из-за криков, усиливавшихся по всей длине туннеля. Выстрел, тихий из-за глушителя или акустики, но к тому времени, как он раздался, я прыгнул на Боудена и повалил его на землю, и взрывной удар пули в стену был громче, чем сам выстрел. Осколки разлетелись в разные стороны. Слыша паническое дыхание Боудена, я схватил его за запястье и стискивал, пока он не уронил своё оружие. Я не давал ему встать, держа вне поля зрения снайпера, мишенью которого он был.
- Лечь! Всем лечь! - кричал я.
Люди опускались на колени так вяло, что трудно было в это поверить, они съёживались, а их крики становились всё громче и громче, по мере того как до них доходила опасность. Ещё один звук, ещё, бешено тормозящий и сигналящий автомобиль, ещё один глухой вздох, и кирпичи снова приняли в себя пулю.
Я удерживал Боудена на асфальте.
- Тьяд! - Это был Дхатт.
- Говорите, - крикнул я ему.
Повсюду сновали охранники, они размахивали оружием, глядя во все стороны, и вопили друг другу идиотские бессмысленные приказы.
- Я ранен, в порядке, - отозвался он. - У Иоланды голова прострелена.
Я поднял взгляд, стрельбы больше не было. Посмотрел дальше, туда, где корчился, держась за рану, Дхатт и где лежала мёртвая Иоланда. Слегка приподнявшись, увидел милицью, приближавшуюся к Дхатту и трупу, который он охранял, а вдали - полищай, бежавшую туда, откуда стреляли. В Бещеле полицию теснили, ей не давали проходу истерические толпы. Корви смотрела во всех направлениях - видела ли она меня? Я кричал. Стрелок убегал.
Ему загораживали дорогу, но он, когда надо, взмахивал винтовкой, как дубинкой, и люди вокруг него освобождали ему путь. Как быстро дойдут приказы блокировать вход? Он продвигался к той части толпы, где люди не видели, как он стрелял, и окружали его, и он, явный профи, скоро выбросит или спрячет своё оружие.
- Проклятье!
Я едва его видел. Никто его не останавливал. Ему осталось пройти совсем немного, прежде чем он окажется снаружи. Я тщательно всматривался в его волосы и одежду: короткая стрижка, серый тренировочный топ с капюшоном, чёрные брюки. Всё неприметное. Бросил ли он оружие? Он был в толпе.
Я стоял, держа пистолет Боудена. Смехотворный Р38, но заряженный и со всеми признаками хорошего ухода. Я шагнул к контрольно-пропускному пункту, но не было никакой возможности пройти через него, через весь этот хаос, только не сейчас, когда обе шеренги охранников беспорядочно размахивали оружием; даже если бы моя уль-комская форма пропустила меня через уль-комскую шеренгу, меня остановили бы бещельцы, а стрелок был слишком далеко, чтобы я мог его поймать. Я колебался.
- Дхатт, радируйте о помощи, следите за Боуденом, - крикнул я, а затем повернулся и побежал в другую сторону, в Уль-Кому, к машине Дхатта.
Толпы убирались с моего пути: все видели на куртке эмблему милицьи, видели пистолет у меня в руке - и рассеивались. Милицья видела своего в погоне за чем-то и не останавливала меня. Я включил мигалку и завёл двигатель.
Я погнал очертя голову, увёртываясь от отечественных и зарубежных машин и рассыпая вопли вдоль наружного периметра Связующего зала. Эта сирена смущала меня, я не привык к уль-комским сиренам, к более ноющим звукам йя, йя, йя, чем у наших автомобилей. Стрелок, должно быть, пробивался через охваченные ужасом и сбитые с толку толпы путешественников, заполнявшие туннель. Фары, мигалка и сигнализация расчищали мне путь, демонстративно проходивший в Уль-Коме по улицам, топольгангерским с Бещелем, где наблюдалась типичная паника из-за неустановленной зарубежной драмы. Я рванул руль, и автомобиль резко свернул вправо, наткнувшись на бещельские трамвайные пути.
Где Брешь? Но ведь брешь не имела места.
Брешь не имела места, хотя женщина была нагло убита из-за границы. Имели место нападение, убийство и покушение на убийство, но пули пролетали непосредственно через контрольно-пропускной пункт в Связующем зале, через точку соприкосновения двух городов. Отвратительное, сложное, порочное убийство, но при той усердной заботливости, что предпринял убийца - расположившись именно там, в той точке, он мог открыто смотреть через последние метры Бещеля над физической границей прямо в Уль-Кому, мог целиться именно через это связующее звено между городами, - это убийство было совершено не с чем иным, как с избыточной заботой о границах городов, мембране между Уль-Комой и Бещелем. Никакой бреши не было, Брешь не имела здесь полномочий, и только бещельская полиция была сейчас в том же городе, что и убийца.
Я снова повернул направо. Вернулся туда, где мы были час назад, на улицу Вейпай в Уль-Коме, которая разделяет заштрихованную широту и долготу с бещельским входом в Связующий зал. Я подвёл машину так близко, как позволяли толпы народа, и резко затормозил. Вышел и вскочил на её крышу - недолго оставалось до того, как подойдёт уль-комская полиция и спросит у меня, своего воображаемого коллеги, что я делаю, но пока я вскочил на крышу. После секундного колебания я, чтобы избежать нападения, не стал смотреть в тоннель на приближавшихся бещельцев. Вместо этого я посмотрел на всё вокруг, что было в Уль-Коме, а уж затем - в направлении зала, не меняя выражения лица, не предоставляя ничего, что могло бы заставить подумать, что я смотрю на что-то ещё, кроме Уль-Комы. Упрекнуть меня было не в чем. Мигающие полицейские огни окрашивали мне ноги то красным, то синим.
Я позволил себе замечать, что происходило в Бещеле. Пытавшихся войти в Связующий зал по-прежнему было гораздо больше, чем тех, кто хотел его покинуть, но по мере распространения паники внутри возникало опасное обратное течение. Начиналось волнение, шеренги пятились и сбивались, задние, не знавшие, что такое они видели или слышали, препятствовали тем, кто знал это слишком хорошо и пытался убежать. Улькомане не-видели рукопашную бещельцев, смотрели в сторону и переходили дорогу, чтобы избежать иностранных неприятностей.
- Убирайтесь, убирайтесь отсюда…
- Дайте пройти, в чём дело?..
Среди коловращения охваченных паникой беглецов я увидел спешащего человека. Он привлёк моё внимание той тщательностью, с которой он старался бежать не слишком быстро, быть не слишком большим, не поднимать голову. Я решил, что это он, потом - что не он, потом - что он самый, стрелок. Проталкивающийся мимо последней кричащей семьи и хаотической цепи бещельской полищай, которая пыталась навести порядок, не зная, что именно следует делать. Проталкивающийся и сворачивающий, идущий прочь торопливым и осторожным шагом.
Должно быть, я издал какой-то звук. Конечно, потому что убийца, от которого меня отделяли несколько десятков метров, посмотрел назад. Он увидел меня, а потом рефлекторно стал не-видеть - из-за моей формы и из-за того, что я был в Уль-Коме, но даже опустив глаза, он что-то узнал и пошёл прочь ещё быстрее. Я видел его раньше, но не мог припомнить где. В отчаянии я посмотрел вокруг, но никто из полищай в Бещеле не понимал, что его надо преследовать, а я был в Уль-Коме. Я спрыгнул с крыши автомобиля и быстро пошёл вслед за убийцей.
Улькоман я расталкивал в стороны, бещельцы пытались меня не-видеть, но вынуждены были поспешно убираться с дороги. Я видел их удивлённые взгляды. Двигался я быстрее, чем убийца. Смотрел не на него, но на те или иные места в Уль-Коме, что вводили его в поле моего зрения. Я преследовал его без фокусировки, совершенно законно. Я пересёк площадь, и двое из уль-комской милицьи, мимо которых я проходил, задали мне какой-то пробный вопрос, который я проигнорировал.
Преследуемый, наверное, услышал звук моих шагов. Я прошёл несколько десятков метров, когда он обернулся. При виде меня глаза у него округлились в изумлении, которое, острожный даже теперь, он тут же скрыл. Он меня заметил. Оглянулся на Бещель и пошёл быстрее, рысцой продвигаясь по диагонали в направлении Эрманнстращ, главной улицы города, за трамваем, идущим в Колюб. В Уль-Коме дорога, на которой мы находились, называлась проездом Саг-Умир. Я тоже ускорил шаг.
Он оглянулся и затрусил через бещельские толпы, быстро заглядывая по обе стороны в кафе, освещённые цветными свечами, в книжные магазины Бещеля - в Уль-Коме это были куда менее оживлённые переулки. Ему следовало бы войти в какой-нибудь магазин. Возможно, он не сделал этого потому, что в заштрихованной толпе ему пришлось бы разбираться с обоими тротуарами, а может, само его тело восставало против непроходимых закоулков, вообще любых тупиков, будучи преследуемым. Он побежал.
Убийца побежал налево, в меньший переулок, где я по-прежнему следовал за ним. Он был быстр. Быстрее, чем сейчас я. Он бежал, как солдат. Расстояние между нами росло. Лоточники и прохожие в Бещеле смотрели на убийцу, а те, что были в Уль-Коме, - на меня. Мой объект перепрыгнул через мусорный бак, загораживавший ему путь, с большей лёгкостью, чем это удалось бы мне. Я понимал, куда он направляется. Старые города Бещеля и Уль-Комы густо заштрихованы: стоит достичь их края, и начнутся разделения, альтернативные и сплошные зоны. Это не было и не могло быть погоней. Это было лишь соревнование скоростей. Мы оба бежали: он - в своём городе, а я, невдалеке от него и полный ярости, - в чужом.
Я крикнул что-то невразумительное. На меня уставилась какая-то старуха. Я не смотрел на него, я по-прежнему смотрел не на него, но, ревностно и законно, на Уль-Кому, её огни, граффити, пешеходов, всегда на Уль-Кому. Он был возле железных рельсов, извивавшихся в традиционном бещельском стиле. Он был далеко. Был рядом со сплошной улицей, улицей, принадлежавшей только Бещелю. Он приостановился, чтобы посмотреть в мою сторону, меж тем как я задыхался, хватая ртом воздух.
В этот-то миг, слишком короткий, чтобы его обвинили в каком-либо преступлении, но, конечно, улучённый преднамеренно, он посмотрел прямо на меня. Я знал его, но не помнил откуда. Он посмотрел на меня, стоявшего на пороге той территории, что целиком находилась за границей, и выдал крошечную торжествующую улыбку. Он шагнул в пространство, куда не мог ступить никто из Уль-Комы.
Я поднял пистолет и выстрелил в него.
Я выстрелил ему в грудь. Я видел его изумление, когда он падал. Отовсюду понеслись крики: сначала - в ответ на выстрел, затем - при виде его тела и крови. И почти сразу же у всех, кто это видел, - как реакция на столь ужасный вид преступления:
- Брешь.
- Брешь.
Я думал, что это потрясённые возгласы тех, кто стал свидетелем преступления. Но там, где за мгновение до этого не было никакого целенаправленного движения, только мельтешение, бесцельное и смятенное, вдруг появились неясные фигуры, и лица у этих внезапных пришельцев были настолько неподвижны, что я с трудом мог признать в них тех, кто произносил это слово. Это было и констатацией преступления, и представлением.
- Брешь.
Некто с мрачными чертами лица схватил меня так, что я никак не мог бы вырваться, если бы захотел. Я видел, как тёмные фигуры накинули простыню на тело убийцы, которого я убил. Рядом с моим ухом раздался голос: "Брешь". Некая сила без особых затруднений выталкивала меня из моего объёма пространства, быстро-быстро увлекала мимо свечей Бещеля и неона Уль-Комы в направлениях, которые не имели смысла ни в одном из городов.
- Брешь, - и что-то прикоснулось ко мне, и под звуки этого слова я из бодрствования и полного осознания себя двинулся вниз, в черноту.
Часть третья
БРЕШЬ
Глава 23
Тьма не была беззвучной. Она не оставалась без вторжений. В ней присутствовали некие сущности, задававшие мне вопросы, на которые я не мог ответить, вопросы, воспринимаемые как настоятельные просьбы, исполнить которые мне не удавалось. Эти голоса снова и снова говорили мне: "Брешь". То, что меня коснулось, отправило меня не в бездумную тишину, но на сновидческую арену, где я был жертвой.
Я вспомнил об этом позже. В миг пробуждения у меня не было ощущения, что миновало какое-то время. Я закрыл глаза на заштрихованных улочках Старых городов; я открыл их снова, хватая ртом воздух, и вгляделся в комнату.
Она была серой, без украшений. Маленькая комната. Я лежал в постели, нет, на постели. Я лежал поверх простыней в одежде, которой не узнавал. Я сел.
Потёртый серый линолеум на полу, окно, пропускавшее ко мне свет, высокие серые стены, местами запятнанные и потрескавшиеся. Письменный стол и два стула. Что-то вроде обшарпанного офиса. Тёмная стеклянная полусфера на потолке. Звуков не было никаких.
Часто моргая, я встал на ноги, и близко не в том состоянии грогги, которого ожидал. Дверь была заперта. Окно располагалось слишком высоко, чтобы я мог что-то в нём увидеть. Я подпрыгнул, из-за чего голова всё-таки слегка закружилась, но увидел только небо. Одежда на мне была чистой и ужасно непримечательной. Всё приходилось впору. Тогда-то я и вспомнил, что происходило со мной в темноте, и меня заколотило.
Беззвучие расслабляло. Ухватившись за нижний край окна, я подтянулся на дрожащих руках. Без опоры для ног долго оставаться в этом положении я не мог. Подо мной простирались крыши. Черепицы, спутниковые тарелки, плоский бетон, трубы с колпаками и антенны, луковичные купола, штопорные башни, газовые комнаты. Я не понимал, где я и кто, возможно, прислушивался ко мне из-за стекла, сторожа меня снаружи.
- Сядьте.
При звуке этого голоса я тяжело повалился на пол. С трудом поднялся и обернулся.
В дверном проёме кто-то стоял. Источник света находился позади него, и он выглядел тёмным провалом, отсутствием света. Ступив вперёд, он оказался человеком лет на пятнадцать-двадцать старше меня. Крепким и приземистым, в такой же неопределённой одежде, как моя. Позади него стояли и другие: женщина моего возраста, другой мужчина чуть старше. Их лица ничего не выражали. Они были похожи на глиняные изваяния людей за несколько мгновений до того, как Бог вдохнул в них душу.
- Садитесь. - Пожилой мужчина указал на стул. - Выйдите из угла.
Это было правдой. Я вжимался в угол. Осознав это, я заставил лёгкие дышать реже и распрямился. Убрал руки от стен. Стоял, как нормальный человек.
- Какая неловкость, - сказал я спустя долгое время, - прошу прощения.
Сел, куда мне указывали. Когда совладал с голосом, сказал:
- Я Тьядор Борлу. А вы?
Он сел и посмотрел на меня, склонив голову набок, безучастный и любопытный, как птица.
- Брешь, - сказал он.
- Брешь, - сказал я и судорожно вздохнул. - Да, Брешь.
Наконец он сказал:
- Чего вы ожидали? Чего вы ждёте?
Не чересчур ли это было? В другой раз мне, возможно, удалось бы понять. Я нервно оглядывался, как бы стараясь увидеть в углах что-то почти невидимое. Подняв правую руку, он сделал вилку указательным и средним пальцами и нацелил её сначала в мои глаза, а затем - в свои: мол, посмотри-ка на меня. Я повиновался.
Он смотрел исподлобья.
- Ситуация такова, - сказал он.
Я осознал, что мы оба говорим по-бещельски. Но выговор у него не был ни бещельским, ни уль-комским - и, уж конечно, не европейским или североамериканским. Акцент его был неопределим.
- Вы совершили брешь, Тьядор Борлу. Злонамеренно. При этом вы убили человека. Вы выстрелили из Уль-Комы прямо в Бещель. Поэтому вы в Бреши.
Он сложил руки. Я наблюдал, как тонкие косточки перемещаются у него под кожей, в точности как у меня.
- Его звали Йорджавик. Человека, которого вы убили. Помните его?
- Я…
- Вы раньше с ним встречались.
- Откуда вы знаете?
- Вы нам сказали. Только от нас зависит, как вас упекут, насколько, что вы увидите и скажете, когда там будете, когда выйдете оттуда снова. Если выйдете. Так где вы его видели?
Я помотал головой, но…
- У Истинных граждан, - вдруг сказал я. - Он был там, когда я их допрашивал.
Это он звонил адвокату Гощу. Один из крутых и наглых националистов.
- Он был военным, - сказал мой визави. - Шесть лет в ВВС Бещеля. Снайпером.
Ничего удивительного. Выстрел был отменный.
- Иоланда! - Я поднял взгляд. - Господи, Дхатт. Что случилось?