- Старший детектив Дхатт никогда больше не будет в полной мере владеть своей правой рукой, но он поправляется. Иоланда Родригез мертва. Пуля, попавшая в Дхатта, предназначалась для неё. Это второй выстрел разнёс ей голову.
- Чёрт возьми. - Несколько секунд я только и мог, что сидеть с опущенной головой. - Её родные знают?
- Знают.
- Ещё кто-нибудь ранен?
- Нет. Тьядор Борлу, вы совершили брешь.
- Он убил её. Вы не знаете, что ещё он…
Человек откинулся на спинку стула. Я безнадёжно кивал, как бы прося прощения.
- Йорджавик не совершал бреши, Борлу. Он стрелял через границу, в Связующем зале. Он никогда не совершал бреши. Возможно, адвокаты спорили бы о том, где имело место преступление: в Бещеле, где он спустил курок, или в Уль-Коме, где пули попали в цель? Или и там, и там? - Он элегантно развёл руками: мол, кого это волнует? - Он никогда не совершал бреши. А вы совершили. Вот потому вы сейчас и находитесь здесь, в Бреши.
Когда они ушли, мне принесли поесть. Хлеб, мясо, фрукты, сыр, воду. Поев, я стал толкать и тянуть дверь, но никоим образом не смог её пошевелить. Так и сяк ощупывая её поверхность, я не обнаруживал ничего, кроме растрескавшейся краски, - или же её послание было закодировано хитрее, чем я мог расшифровать.
Йорджавик не был первым, в кого я стрелял, он не был даже первым, кого я убил, хотя последних было не так много. Раньше мне не приходилось стрелять в кого-либо, кто не поднимал на меня оружия. Я ждал, что меня будет трясти. Сердце колотилось, но лишь из-за того, где я оказался, а не из-за чувства вины.
Долгое время я оставался один. Исходил всю комнату вдоль и поперёк, смотрел в скрытую полусферой камеру. Снова подтянулся на подоконнике и смотрел из окна на крыши. Когда дверь опять открылась и я глянул вниз, комната, по контрасту с заоконным пространством, была окутана полумраком. Вошла та же троица.
- Йорджавик, - сказал мужчина постарше, опять по-бещельски. - Он всё-таки совершил брешь в одну сторону. Когда вы в него выстрелили, вы заставили его это сделать. Жертвы бреши всегда совершают брешь. Он жёстко взаимодействовал с Уль-Комой. Итак, что о нём знаем. Указания он получал откуда-то. Не от Истинных граждан. Вот как обстоят дела. Совершив брешь, вы попали в наше распоряжение.
- И что теперь будет?
- Всё, что нам будет угодно. Совершив брешь, вы принадлежите нам.
Они без труда могли сделать так, чтобы я исчез. О том, что это будет означать, имелись только слухи. Никто никогда не слышал даже рассказов о тех, кого забрала Брешь и кто отбыл положенный по закону срок. Либо такие люди были невероятно скрытны, либо их вообще никогда не выпускали.
- То, что вы не видите в наших действиях справедливости, ещё не означает, что они несправедливы, Борлу. Если хотите, воспринимайте это как суд над вами. Расскажите нам, что и зачем вы делали, а мы, возможно, поищем способы предпринять какие-то действия. С каждой брешью надо разбираться. Надо провести расследование: мы можем разговаривать с теми, кто не совершал бреши ранее, если это существенно для дела и мы в этом убедимся. Понимаете? Санкции бывают разной степени строгости. У нас есть ваше досье. Вы полицейский.
Что такое он говорит? Мы, стало быть, коллеги? Я молчал.
- Зачем вы это сделали? Расскажите нам. Расскажите нам об Иоланде Родригез и о Махалии Джири.
Я долгое время ничего не говорил, но плана у меня так и не было.
- Так вы знаете? Что вы знаете?
- Борлу.
- Что там снаружи?
Я указал на дверь. Они оставили её приоткрытой.
- Вам известно, где вы, - сказал он. - Что там снаружи, вы увидите. При каких условиях, зависит от того, что вы сейчас скажете и сделаете. Расскажите, что вас сюда привело. Об этом дурацком заговоре, который опять повторился, впервые за долгое время. Борлу, расскажите нам об Оркини.
Мне не предоставили ничего, кроме клина сепийного освещения из коридора, жидкой полоски, сохранявшей допросчика в тени. Чтобы рассказать им о деле, потребовалось несколько часов. Я ничего не утаивал, потому что они и так наверняка все знали.
- Почему вы совершили брешь? - спросил он.
- Я не собирался. Хотел посмотреть, куда делся стрелок.
- Тогда это брешь. Он был в Бещеле.
- Да, но вы понимаете. Такое, знаете ли, случается всё время. Когда он улыбнулся, у него был такой вид, что я просто… Я думал о Махалии и об Иоланде…
Я шагнул ближе к двери.
- Откуда он знал, что вы там будете?
- Понятия не имею, - сказал я. - Он наци, причём безумный, но у него явно есть связи.
- Какая роль в этом отводится Оркини?
Мы посмотрели друг на друга.
- Я рассказал вам всё, что мне известно, - сказал я.
Обхватив лицо ладонями, я глянул сквозь пальцы.
Мужчина и женщина в дверном проёме вроде бы не обращали внимания. Я бросился на них изо всех сил, как мне казалось, безо всякого предупреждения. Один из них - не знаю, кто именно, - нанёс мне хук в воздухе, из-за чего, пролетев через всю комнату, я врезался в стену и грохнулся на пол. Кто-то меня ударил, должно быть, женщина, потому что голова у меня вздёрнулась, а мужчина по-прежнему стоял, привалившись к дверному косяку. Мужчина постарше сидел за столом в ожидании.
Женщина оседлала меня, удерживая шею в каком-то захвате.
- Борлу, вы находитесь в Бреши. В этой комнате имеет место суд над вами, - сказал мой допросчик. - Здесь он может и закончиться. Вы теперь вне закона, решение обитает здесь, и оно - это мы. Ещё раз. Расскажите нам, как это дело, эти люди, эти убийства связаны с историей об Оркини.
Через несколько секунд он обратился к женщине:
- Что ты делаешь?
- Он не задыхается, - сказала она.
Я, насколько позволял мне захват, смеялся.
- Так дело не во мне, - сказал я наконец, когда смог. - Боже мой! Вы исследуете Оркини.
- Никакого Оркини нет, - сказал он.
- Все так говорят. Однако продолжают происходить разные события, люди продолжают исчезать и умирать, и снова и снова звучит это слово - Оркини.
Женщина слезла с меня. Я сидел на полу и качал головой, сокрушаясь от всего случившегося.
- Знаете, почему она так и не пришла к вам? - спросил я. - Иоланда? Она думала, что вы и есть Оркини. Если у неё спрашивали: "Как может существовать что-то между городом и городом?" - она говорила: "А вы верите в Брешь? Где она?" Но она ошибалась, не так ли? Вы не Оркини.
- Оркини не существует.
- Так почему вы спрашиваете обо всём этом? От чего я столько дней бегаю? Я только что видел, как кто-то из Оркини или очень на него похожий стрелял в моего напарника. Вы знаете, что я совершил брешь: почему вас заботит остальное? Почему вы просто не накажете меня?
- Как мы сказали…
- Что же это, милость? Справедливость? Да ради бога! Если есть что-то ещё между Бещелем и Уль-Комой, то где тогда остаётся место для вас? Вы охотитесь. Потому что это внезапно вернулось. Вы не знаете ни где Оркини, ни что происходит. Вы…
А, да чёрт с ними.
- Вы боитесь.
Мужчина помоложе и женщина вышли и вернулись со старым кинопроектором, протащили шнур в коридор. Они повозились с ним, и он зажужжал, а стена стала экраном. Показывали кадры допроса. Я резко отодвинулся, чтобы лучше видеть, по-прежнему сидя на полу.
Допрашивали Боудена. Раздался треск помех, затем он заговорил по-иллитански, и я увидел, что его допросчики были из милицьи.
- … не знаю, что случилось. Да, да, я прятался, потому что кто-то меня искал. Кто-то пытался меня убить. А когда я услышал, что Борлу и Дхатт собираются выехать, то не знал, могу ли я доверять им, но решил, что они, может быть, сумеют вытащить и меня.
- … был пистолет? - Голос у следователя был приглушён.
- Потому что кто-то пытался меня убить, вот почему. Да, у меня был пистолет. Можно достать почти на каждом углу в Восточной Уль-Коме, ну, вы сами знаете. Понимаете, я живу здесь уже много лет.
Нечто неразборчивое.
- Нет.
- Почему нет?
- Потому что никакого Оркини нет, - сказал Боуден.
Нечто неразборчивое.
- Ну, мне наплевать, что вы думаете, или что там думала Махалии, или что говорила Иоланда, или на что намекал Дхатт, и я, нет, я понятия не имею, кто мне звонил. Но такого места не существует.
Долгий громкий треск из-за неполадок с изображением и звуком, и появился Айкам. Он только плакал и плакал. Ему задавали вопросы, но он не обращал на них внимания, продолжая плакать.
Картинка снова изменилась, и на месте Айкама появился Дхатт. Он был в штатском, рука на перевязи.
- Не знаю, мать вашу! - закричал он. - Какого хрена вы меня спрашиваете? Разыщите Борлу, потому что он, похоже, куда больше меня смыслит в той хрени, что происходит. Оркини? Нет, чёрт возьми, потому что я не ребёнок, но дело в том, что, пусть даже это проклятое Оркини явная куча дерьма, всё равно что-то происходит, кому-то достаётся информация, которая им не по зубам, а другим неизвестные силы вышибают мозги. Чёртовы дети. Вот почему я согласился помочь Борлу, плевать, что незаконно, так что, если хотите отобрать у меня значок, валяйте, мать вашу! И милости прошу - не верьте в Оркини сколько угодно, так же как и я. Но пригибайте башку, когда вам палят в морду из этого несуществующего города. Где Тьядор? Что вы сделали?
Изображение на стене застыло. Следователи смотрели на меня в свете слишком крупного монохромного кадра с рычащим Дхаттом.
- Итак, - сказал старший, кивая на стену. - Вы слышали Боудена. Что происходит? Что вы знаете об Оркини?
Брешь была ничем. Это - ничто. Это банальность, трюизм. В Бреши нет ни посольств, ни армии, ни достопримечательностей. В Бреши нет валюты. Если вы совершаете брешь, она вас поглощает. Брешь - это пустота, полная злых полицейских.
Тот след, что снова и снова приводил к Оркини, предполагал системные преступления, тайные параправила, существование города-паразита там, где не должно быть ничего, кроме ничего, ничего, кроме Бреши. Если Брешь не была Оркини, то чем она была, если не насмешкой над самой собой, чтобы позволить продолжаться такому на протяжении веков? Вот почему мой следователь, спрашивая меня, существует ли Оркини, выразился так: "Значит, мы в состоянии войны?"
Я обратил их внимание на возможность сотрудничества. Посмел с ними поторговаться. "Я помогу вам…" - повторял я снова и снова, затягивая паузы так, чтобы каждое многоточие подразумевало "если". Мне нужны убийцы Махалии Джири и Иоланды Родригез, и они могли это понять, но торговался я не очень благородно. Меня пьянила возможность бартера, способ, крохотный шанс снова выйти из Бреши.
- Однажды вы уже чуть было не явились за мной, - сказал я.
Это они следили за мной, когда я гросстопично приблизился к своему дому.
- Так мы партнёры? - спросил я.
- Вы совершили брешь. Но дело обернётся лучше, если вы нам поможете.
- Вы в самом деле думаете, что их убили жители Оркини? - спросил другой.
Покончат ли они со мной, когда есть хотя бы возможность того, что Оркини пребывает здесь, возникает и остаётся необнаруженным? Что его жители ходят по улицам, невидимые для граждан Бещеля и Уль-Комы, потому что и те, и другие думают: они в другом городе? Прячась, как книги в библиотеке?
- Что такое? - спросила женщина, увидев моё лицо.
- Я уже рассказал вам, что мне известно, а это не много. Что происходит, точно знала Махалия, а она мертва. Но она что-то после себя оставила. Она рассказывала подруге. Сказала Иоланде, что поняла правду, когда просматривала свои записи. Мы ничего подобного так и не обнаружили. Но я знаю, как она работала. Я знаю, где они.
Глава 24
Когда в компании со старшим представителем Бреши мы утром вышли из здания - назовём это участком, - я осознал, что не понимаю, в каком мы городе.
Большую часть ночи я не ложился, просматривая записи допросов из Уль-Комы и из Бещеля. Бещельских и уль-комских пограничников, прохожих из обоих городов, которые ничего не знали. "Люди начали кричать…" Автомобилистов, над которыми пролетали пули.
- Корви, - сказал я, когда на стене появилось её лицо.
- Ну и где он? - Из-за изъяна записи её голос звучал будто издалека. Она злилась, но сдерживалась. - В какую ещё дрянь угодил босс? Да, он хотел, чтобы я помогла ему кого-то перевезти.
Это было всё, что им раз за разом удавалось у неё выяснить, её бещельским следователям. Они угрожали ей увольнением. К этому она отнеслась с тем же презрением, что и Дхатт, хотя озвучивала его более осторожно. Она ничего не знала.
Люди Бреши показали мне и краткие записи того, как кто-то допрашивал Бищайю и Сариску. Бищайя плакала.
- Это мне не нравится, - сказал я. - Это просто жестоко.
Интереснее всего были записи допросов товарищей Йорджавика из числа крайних националистов Бещеля. Я узнал некоторых, которые были с ним вместе. Они угрюмо смотрели на своих допросчиков из полищай. Кое-кто отказался говорить без адвокатов. Один допрос вёлся с особым пристрастием: кто-то из офицеров перегнулся через стол и ударил допрашиваемого в лицо.
- Какого хрена! - вскричал тот, окровавленный. - Мы же на одной стороне, мать вашу! Вы же бещелец, а не чёртов улькоманин и не чёртова Брешь…
С высокомерием, равнодушием, негодованием или зачастую угодливостью и готовностью к сотрудничеству националисты отрицали, что им хоть что-то известно о деятельности Йорджавика.
- Никогда не слышал об этой чёртовой иностранке, - сказал один, - он никогда о ней не упоминал.
Аспирантка? Мы делаем то, что на пользу Бещелю, понимаете? И вам не надо знать почему. Но…
Человек, на которого мы смотрели, мучительно жестикулировал, пытаясь объясниться без встречных обвинений. Он выглядел злым.
- Чёрт, мы же солдаты. Как и вы. Сражаемся за Бещель. Так что если вы слышите, что что-то надо сделать, если получаете инструкции типа того, что кого-то следует проучить, что красные, или унифы, или предатели, или улькомане, или чёртовы брешелизы что-то там затевают, то с этим надо что-то делать, и всё тут. Ну, вы знаете почему. Вы не спрашиваете, но и так понимаете, что это надо сделать, почти всегда. Но я не знаю, при чём здесь эта Родригез… Не верю, что он это сделал, а если и сделал, то я не… Не знаю зачем.
- У них, конечно, есть глубинные связи в правительстве, - сказал мой собеседник из Бреши. - Но когда имеешь дело с чем-то настолько запутанным, как этот случай, то можно предположить, что Йорджавик не был Истинным гражданином. Или не только им, но и представителем более скрытой организации.
- Может быть, более скрытого места, - сказал я. - Я думал, вы наблюдаете за всем.
- Бреши никто не совершал. - Он положил передо мной бумаги. - Вот что нашли бещельские полицейские, которые обыскивали квартиру Йорджавика. Ничего, что связывало бы его с каким-то подобием Оркини. Завтра мы выходим рано.
- Как вы всё это заполучаете? - спросил я, когда он и его спутники встали.
Уходя, он посмотрел на меня с лицом неподвижным, но изнурённым. Он вернулся после короткой ночи, на этот раз один. Я был готов к его приходу.
- Если исходить из того, что мои коллеги поработали как следует, - сказал я, помахивая бумагами, - то здесь ничего нет. Время от времени поступали несколько платежей, но не так уж много - это могло быть что угодно. Экзамен он сдал несколько лет назад, мог пересекать границу - не так уж необычно, хотя при его политических взглядах…
Я пожал плечами.
- Подписки, книги, связи, армейское досье, судебное, разные тусовки - всё это обозначает, что он заурядный наци, склонный к насилию.
- Брешь за ним наблюдала. Как и за всеми диссидентами. Никаких признаков необычных связей не было.
- Вы имеете в виду Оркини?
- Никаких признаков.
Наконец он вывел меня из комнаты. Коридор, окрашенный той же шелушащейся краской и прерываемый рядом дверей, был застелен изношенным бесцветным ковром. Я услышал шаги других, а когда мы свернули на лестницу, мимо прошла женщина, поприветствовав моего спутника. Затем прошёл кто-то ещё, а потом мы оказались в вестибюле, где находились ещё несколько человек. Их одежда была бы законной как в Бещеле, так и в Уль-Коме.
Я слышал разговоры на обоих языках и на третьем, то ли смешанном, то ли древнем, который объединял их. Слышал стук пишущих машинок. Мне ни на миг не приходило в голову броситься наутёк или напасть на своего спутника и попытаться бежать. Признаю это. За мной тщательно наблюдали.
На стенах офиса, через который мы проходили, висели пробковые доски, ломившиеся от документов, полки с папками. Какая-то женщина вырвала бумагу из принтера. Раздался телефонный звонок.
- Вперёд, - сказал мой сопровождающий. - Вы сказали, что знаете, где кроется правда.
Мы подошли к двойным дверям, дверям наружу. Прошли через них, и вот тогда, охваченный светом, я и понял, что не знаю, в каком мы городе.
После ужаса, охватившего меня на заштрихованной улице, до меня дошло, что мы должны быть в Уль-Коме: именно там наш пункт назначения. Я последовал за своим провожатым вниз по улице.
Я глубоко дышал. Было утро, шумное, пасмурное, но без дождя, ветреное. От холодного воздуха у меня перехватило дыхание. Было что-то приятное в том, как сбивал меня с толку весь этот народ, спешка облачённых в пальто улькоман, рычание машин, медленно двигавшихся по этой улице, в основном пешеходной, крики разносчиков, торговцев одеждой, книгами и продуктами. Я не-видел всего остального. Вверху над нами забренчали тросы, когда ветер толкнул уль-комский аэростат.
- Мне нет нужды приказывать вам не пытаться бежать, - сказал мой спутник. - И нет нужды велеть вам не кричать. Вы и так знаете, что я смогу вас остановить. Знаете, что я не один за вами слежу. Вы находитесь в Бреши. Зовите меня Ашил.
- Моё имя вам известно.
- Пока вы со мной, вы будете Тье.
Имя Тье, как и Ашил, не будучи традиционно ни бещельским, ни уль-комским, могло с достаточной правдоподобностью сойти за то или иное. Ашил вёл меня через двор, под фасадами с фигурами и колоколами, видеоэкранами с биржевыми сводками. Я не понимал, где мы находимся.
- Вы голодны, - сказал Ашил.
- Потерплю.
Он увлёк меня в какой-то переулок, в другой заштрихованный переулок, где возле супермаркета стояли уль-комские киоски, предлагавшие программное обеспечение и безделушки. Взял меня за руку и вёл, а я мешкал, потому что в поле зрения не было ничего съестного, кроме лотков с яблоками в тесте и хлебных киосков, но они были в Бещеле, и я на мгновение упёрся.
Я пытался их не-видеть, но никакой неопределённости и быть не могло: источник запаха, которого я необонял, и был нашим пунктом назначения. "Ступайте", - сказал он и провёл меня через мембрану между городами: подняв ногу в Уль-Коме, я снова опустил её уже в Бещеле, где меня ждал завтрак.
Позади нас стояла улькоманка с малиновыми волосами - очевидно, панк, - бизнесом которой была разблокировка мобильных телефонов. Когда Ашил стал заказывать еду в Бещеле, она посмотрела на нас с удивлением, затем с ужасом, а потом быстро перестала нас видеть.