Для моих соотечественников, занимающихся историей, было бы чудесно, будь эта область штрихованной, но, хотя парк, на краю которого она находится, отчасти таков и штриховка подходит довольно близко к тщательно распаханной земле, полной сокровищ, а тонкая полоска сплошного Бещеля даже разделяет секции Уль-Комы, находящиеся на этой территории, сами раскопки не штрихованы. Некоторые бещельцы готовы утверждать, что однобокость - вещь хорошая, что, располагай мы вполовину таким богатым пластом исторического щебня, как Уль-Кома, - чем-нибудь вроде множества смешанных фигурок шила-на-гиг, остатков часовых механизмов, мозаичных осколков, наконечников топоров и загадочных обрывков пергамента, освящённых слухами о нарушениях физических законов и невероятных эффектах, - мы бы его просто продали. Уль-Кома, по крайней мере, с её приторным ханжеством по отношению к истории - явной компенсацией вины за темпы перемен, за вульгарную энергию многих сторон её развития в последнее время, - с её государственными архивистами и ограничениями на экспорт, сохраняла своё прошлое несколько защищённым.
- Бол-Йеаном занимается группа археологов из Университета принца Уэльского в Канаде, к которой была причислена и Джири. Её руководительница живёт в Уль-Коме наездами на протяжении нескольких лет - Изабель Нэнси. Их там живёт целая куча. Иногда они организуют конференции. Через каждые несколько лет проводят их даже в Бещеле - нечто вроде утешительного приза для наших земель, несохранивших остатков прошлого. Последняя крупная конференция состоялась некоторое время назад, когда был обнаружен последний выброс артефактов. Я уверен, все это помнят.
Та находка освещалась в международной прессе. Коллекция тут же получила какое-то название, но я его вспомнить не мог. Она включала в себя астролябию и какую-то штуковину с зубчатой передачей, замысловатое устройство, столь же безумно специфичное и анахроничное, как Антикитерский механизм, к которому было приковано так много мечтаний и спекуляций и назначение которого, похоже, никто не был в состоянии восстановить.
- Так что за история с этой девушкой?
Вопрос задал улькоманин, толстяк лет пятидесяти, в рубашке, оттенки которой поставили бы под вопрос её законность в Бещеле.
- Она базировалась там, в Уль-Коме, несколько месяцев, занимаясь своими исследованиями, - сказал я. - Сначала, ещё до приезда в Уль-Кому, она побывала в Бещеле на конференции около трёх лет назад. Возможно, вы помните, здесь состоялась большая выставка артефактов и материалов, одолженных в Уль-Коме, и на протяжении целой недели или двух проводились совещания и тому подобное. Тогда много народу приехало отовсюду - учёные из Европы, Северной Америки, из Уль-Комы и всё такое.
- Конечно, помним, - сказал Ньисему. - Многие из нас в этом участвовали.
Разумеется. Были подготовлены стенды различных государственных комитетов и неправительственных организаций; участие в конференции приняли министры правительства и оппозиция. Премьер-министр выступал с приветственной речью, Ньисему официально открыл экспозицию в музее, и для всех серьёзных политиков присутствовать там было необходимо.
- В общем, она там была. Возможно, вы её даже заметили, она вызвала некоторый шум, по-видимому, была обвинена в неуважении, выступила на презентации с какой-то ужасной речью об Оркини. Её едва не выгнали.
На лицах у некоторых - у Бурича и Катриньи наверняка, у Ньисему предположительно - отобразилось, что это им о чём-то напоминает. По крайней мере, один участник с уль-комской стороны, похоже, тоже что-то припомнил.
- Итак, она успокаивается, кажется, заканчивает работу на степень магистра, начинает докторскую, получает доступ в Уль-Кому, на этот раз чтобы принять участие в этих раскопках, заняться своими исследованиями - сюда она больше никогда не возвращалась, не думаю, не после того происшествия, и, честно говоря, меня удивляет, как она попала туда, - и находилась там с тех пор всё время, если не считать каникул. В студенческом лагере вблизи раскопок. Исчезла она пару недель назад и обнаружилась в Бещеле. В жилом массиве "деревня Покост", который, как вы помните, для Бещеля является сплошным, а для Уль-Комы, следовательно, чужеродным, и она была мертва. Это всё в папке, господин конгрессмен.
- Но вы не показали самого факта бреши, не так ли? Не вполне.
Йорж Сьедр проговорил это мягче, чем можно было бы ожидать от военного. Сидевшие напротив него несколько уль-комских конгрессменов зашептались по-иллитански - его замечание побудило их обменяться соображениями. Бурич рядом с ним закатил глаза - и понял, что я это заметил.
- Вы должны меня простить, господин советник, - сказал я в конце концов. - Я не знаю, что на это сказать. Эта молодая женщина жила в Уль-Коме. Официально, я имею в виду, у нас есть записи. Она исчезает. Её обнаруживают мёртвой в Бещеле. Я нахмурился. - Я не уверен… Что ещё вы могли бы предложить в качестве доказательства?
- Но ваше доказательство косвенное. Я имею в виду, проверяли ли вы в Министерстве иностранных дел? Выяснили, к примеру, не выезжала ли мисс Джири из Уль-Комы на какое-нибудь мероприятие в Будапеште или ещё где-нибудь? Может, она так и поступила, а потом приехала в Бещель? Вы не отчитываетесь почти за две недели, инспектор Борлу.
Я уставился на него.
- Как я уже сказал, она не вернулась бы в Бещель после своего маленького представления…
Напустив на себя едва ли сочувственное выражение, он меня перебил:
- Брешь - это… чуждая сила.
Некоторые бещельские и уль-комские члены комитета выглядели потрясёнными.
- Мы все знаем, что это так, - продолжал Сьедр, - независимо от того, вежливо это признать или нет. Брешь - это, говорю ещё раз, чуждая сила, и мы передаём ей свой суверенитет на собственный страх и риск. Мы просто умываем руки в любых сложных ситуациях, передавая их решение - извините, если кого обижу, но… - тени, которую мы не контролируем. Просто чтобы облегчить себе жизнь.
- Вы шутите, советник? - спросил кто-то.
- С меня достаточно, - начал Бурич.
- Не все из нас умасливают врагов, - сказал Сьедр.
- Председатель! - вскричал Бурич. - Вы позволите эту клевету? Это возмутительно…
Я наблюдал дух новой беспартийной демократии, о которой доводилось читать.
- Конечно, когда вмешательство Бреши необходимо, я полностью поддерживаю её вызов, - сказал Сьедр. - Но моя партия уже немало времени утверждает, что мы должны прекратить… механически уступать Бреши значительные полномочия. Что вы в самом деле расследовали, инспектор? Вы говорили с её родителями? С её друзьями? Что мы в действительности знаем об этой несчастной молодой женщине?
Мне надо было к этому подготовиться. Такого я не ожидал.
Мне приходилось видеть Брешь до этого, очень кратко. Кому не приходилось? Я видел, как она берёт под контроль. Большинство брешей явны и непосредственны. Брешь вмешивается. Я не привык к поиску разрешений, вызовам, всем этим тайным путям. Мы вырастаем, слыша "доверяй Бреши", не-видь и не упоминай об уль-комских карманниках или грабителях, даже если заметишь их за работой оттуда, где находишься, в Бещеле, - этого тебе не полагается, потому что брешь является худшим преступлением, нежели то, что совершают они.
Впервые я увидел Брешь, когда мне было четырнадцать. Причина была самой распространённой - дорожно-транспортное происшествие. Занесло маленький коробчатый уль-комский фургон - это случилось более тридцати лет назад, когда транспортные средства на дорогах Уль-Комы были намного менее впечатляющими, чем сейчас. Он ехал по штрихованной дороге, и добрая треть автомобилей в той зоне были бещельскими.
Если бы фургон выровнялся, бещельские водители отреагировали бы на такую вторгшуюся иностранную помеху, одну из неизбежных трудностей жизни в заштрихованных городах, вполне традиционно. Когда улькоманин натыкается на бещельца, причём каждый из них находится в своём собственном городе; когда уль-комская собака подбегает и обнюхивает бещельского прохожего; когда окно, разбитое в Уль-Коме, оставляет стёкла на пути бещельских пешеходов, - во всех подобных случаях бещельцы или, в противоположных обстоятельствах, улькомане изо всех сил избегают иностранных затруднений, не признавая их. Касаются их, если вынуждены, хотя это не лучший выход. Такое вежливое стоическое не-видение является формой обращения с протубцами - так по-бещельски называют протуберанцы из другого города. Есть и иллитанский термин, но я его не знаю. Исключение составляет только мусор, когда достаточно состарится. Лежащий на штрихованном тротуаре или занесённый ветром из другой зоны, где был выброшен, сначала он выступает как протубец, но когда выцветет, когда иллитанские или бещельские его признаки сделаются невидимы, покрытые грязью и отбелённые солнцем, когда он смешается с другим мусором, в том числе из другого города, то станет просто мусором, переносимым через границы, как туман, дождь и дым.
Водитель фургона, который я видел, так и не совладал с управлением. Он проскрежетал по диагонали через асфальт - не знаю, что это за улица в Уль-Коме, а в Бещеле это Кюнигстращ - и врезался в стену бещельского бутика и в пешехода, разглядывавшего там витрину. Бещелец умер; уль-комский водитель получил тяжёлое ранение. Люди в обоих городах закричали. Я не видел столкновения, но моя мать видела и схватила меня за руку так сильно, что я завопил от боли, прежде чем даже успел отметить шум.
Первые годы бещельского (и предположительно уль-комского) ребёнка проходят в интенсивном изучении ролей. Мы очень быстро усваиваем стили одежды, допустимые цвета, манеры ходить и держаться. Ещё до достижения нами восьми или около того лет можно быть уверенным, что большинство не станет совершать брешей ни по ошибке, ни преднамеренно, хотя, конечно, разрешение выдаётся детям каждый раз, как они оказываются на улице.
Я был старше означенного возраста, когда поднял голову и увидел кровавый итог аварии, связанной с нарушением границы, и помню, как вспоминал о тех запретах, понимая, что они были чепухой. В тот миг, когда я, моя мать и все, оказавшиеся там, не могли не видеть уль-комского крушения, всё то старательное не-видение, которому я недавно обучился, было отброшено.
Не прошло и нескольких секунд, как появилась Брешь. Очертания, фигуры, некоторые из которых, возможно, были там и раньше, но тем не менее словно бы вырастали из просветов в дыме от аварии, двигаясь слишком быстро, чтобы их можно было ясно видеть, перемещаясь с полномочиями и властью столь абсолютными, что в течение нескольких секунд они взяли под контроль всю зону вторжения. Эти силы были почти невозможными, казались почти невозможными, чтобы их различить. По краям кризисной зоны бещельские и, я всё ещё был не в состоянии не-видеть, уль-комские полицейские расталкивали любопытных по своим городам, обносили зону полицейской лентой, теснили посторонних, блокируя область, в которой представители Бреши, чьи быстрые действия всё ещё были видны, хотя я, ребёнок, так боялся их видеть, организовывали, прижигали, восстанавливали.
Вот в таких редких ситуациях и можно было увидеть представителей Бреши, выполнявших своё дело. При несчастных случаях, катастрофах, проникающих через границы. Во время землетрясения 1926 года и Великого пожара. Когда-то случился пожар и неподалёку, говоря гросстопично, от моей квартиры. Он распространился в одном доме, но в доме, находившемся не в Бещеле и для меня невидимом. Так что я смотрел репортаж о нём, транслировавшийся из Уль-Комы, по своему местному телевидению, меж тем как окна моей гостиной освещались его трепещущим красным заревом. При гибели уль-комского зеваки от шальной пули, выпущенной при ограблении в Бещеле. Трудно было связать подобные кризисы с этакой бюрократией.
Я переступил с ноги на ногу и оглядел комнату, ни на что не обращая внимания. Брешь должна отчитываться за свои действия перед теми специалистами, которые её вызывают, но многие из нас не воспринимают это как ограничение.
- Вы говорили с её коллегами? - спросил Сьедр. - Как далеко вы продвинулись с этим делом?
- Нет, я с ними не говорил. Мой констебль, конечно, должна была проверить нашу информацию.
- А с её родителями вы говорили? Вы, кажется, совсем не прочь избавиться от этого расследования.
Я выждал несколько секунд, прежде чем заговорить, перекрывая бормотание по обе стороны стола:
- Корви им сообщила. Они летят сюда. Майор, я не уверен, что вы понимаете, в каком мы положении. Да, я был бы не прочь избавиться от этого дела. А разве вы не хотите увидеть убийцу Махалии Джири найденным?
- Ладно, достаточно. - Явид Ньисему постучал пальцами по столу, изображая нечто вроде галопа. - Инспектор, вы взяли недопустимый тон. У представителей есть озабоченность, как разумная, так и растущая, что мы слишком быстро уступаем дела Бреши в ситуациях, где на самом деле мы могли бы от этого отказаться, и что поступать так опасно и, возможно, даже сопряжено с предательством.
Он подождал, пока наконец его требование не стало ясным, а я произвёл шум, который можно было бы принять за извинение.
- Однако, - продолжал он, - вы, майор, тоже могли бы подумать над тем, чтобы поменьше спорить и выставлять себя в смешном свете. Ради бога, молодая женщина исчезает в Уль-Коме и обнаруживается мёртвой в Бещеле. Я с трудом могу представить себе более чёткое дело. Конечно, мы одобрим передачу его Бреши.
Он резанул воздух руками, а Сьедр начал что-то ворчать.
Катринья кивнула. "Голос разума", - сказал Бурич. Улькомане наблюдали эти внутренние свары и раньше. Великолепие нашей демократии. Несомненно, они переносили сюда свои дрязги.
- Думаю, это всё, инспектор, - сказал он, перекрывая повысившего голос майора. - Мы получили вашу заявку. Спасибо. Вас проводят к выходу. Услышите о нашем решении в ближайшее время.
Коридоры Связующего зала выдержаны в стиле, который, должно быть, эволюционировал на протяжении многих веков существования здания и своей центральной роли в жизни и политике Бещеля и Уль-Комы: они античные и высокие, но какие-то расплывчатые, не поддающиеся определению. Картины маслом хорошо исполнены, но у них словно нет предшественников, они бескровно общи. Персонал, бещельский и уль-комский, приходит и уходит через эти промежуточные коридоры. Зал воспринимается не совместным, но пустым.
Несколько артефактов эпохи Предтечи, заключённых в охраняемые и оборудованные сигнализацией стеклянные сосуды-колокола и через равные промежутки расставленных в этих коридорах, выглядят совсем по-другому. Они специфичны, но непонятны. Я рассматривал некоторые, направляясь к выходу: Венера с отвисшей грудью и позвонками, торчащими, как зубцы шестерёнки; грубая металлическая оса, обесцвеченная; базальтовый куб. Под каждым из них имелась надпись, предлагавшая догадки.
Вмешательство Сьедра было неубедительным - складывалось впечатление, что он решил настоять на своём, как только на стол ляжет очередное ходатайство, а, на его несчастье, оно оказалось моим и касалось дела, с которым трудно было спорить, - и его мотивация представлялась сомнительной. Если бы я был политиком, то ни за что не стал бы следовать его примеру. Но для его осторожности были основания.
Полномочия Бреши почти безграничны. Это пугает. Брешь ограничивается исключительно тем, что её полномочия в высшей степени определяются обстоятельствами. Настойчивое требование, чтобы эти обстоятельства строго контролировались полицией, является необходимой мерой предосторожности для обоих городов.
Вот что объясняет эту тайную систему сдержек и противовесов между Бещелем, Уль-Комой и Брешью. В ситуациях, отличных от острых и бесспорных брешей - преступлений, аварий или стихийных бедствий (химических утечек, взрывов газа, нападений психически больных, совершаемых через муниципальные границы), - комитет исследовал все возможности привлечения, которые, в конце концов, сводились ко всем случаям, когда Бещель и Уль-Кома лишали себя всяких полномочий.
Даже после неотложных мер, возражать против которых не мог бы никто здравомыслящий, представители двух городов в комитете внимательно изучали постфактум те оправдательные причины, на основании которых они уполномочили Брешь вмешаться. Формально они могли оспорить любую из них: поступить так было бы абсурдно, но комитет не желал подрывать свою власть, не совершая этих важных действий.
Два города нуждаются в Бреши. А что есть Брешь без целостности городов?
Корви ждала меня.
- Итак? - Она протянула мне кофе. - Что они сказали?
- Ну, это ходатайство пройдёт. Но они всё-таки заставили меня попрыгать через обручи.
Мы направлялись к полицейской машине. Все улицы вокруг Связующего зала были штрихованными, и мы, не-видя, пробирались через группу улькоман к тому месту, где Корви припарковалась.
- Сьедра знаете?
- Этого фашистского прыща? Конечно.
- Пытался прикинуться, что не позволит передать это дело в ведение Бреши. Выглядело причудливо.
- В нацблоке Брешь ненавидят?
- Странно её ненавидеть. Как ненавидеть воздух или ещё что-нибудь вроде этого. Притом он наци, а если нет Бреши, то нет и Бещеля. Родины нет.
- Всё запутано, да, - сказала она, - потому что, хоть мы в них и нуждаемся, но эта самая нужда свидетельствует о нашей зависимости. Так или иначе, наци делятся на сторонников баланса власти народа и триумфаторов. Может, он триумфатор? Они считают, что Брешь защищает Уль-Кому, и это единственное, что мешает Бещелю одержать верх.
- Хотят одержать верх? Они живут в мире грёз, если думают, что Бещель победит.
Корви взглянула на меня. Мы оба знали, что это правда.
- Во всяком случае, это спорно. С его стороны это, думаю, было позёрством.
- Он чёртов идиот. Я имею в виду, что он, уже будучи фашистом, просто не очень умён. Когда мы получим согласие?
- Думаю, через день-другой. Они будут голосовать по всем ходатайствам, представленным им сегодня. По-моему.
Я не знал, как это организовано на самом деле.
- А тем временем чем займёмся? - Её вопрос прозвучал отрывисто.
- Ну, у вас хватает всего другого, с чем надо разбираться, я так понимаю? Это ведь не единственное ваше дело.
Она сидела за рулём. Мы проезжали мимо Связующего зала, его огромного входа, похожего на рукотворную пещеру. Это здание значительно больше собора, больше римского цирка. Оно открыто с восточной и западной сторон. На уровне земли и на протяжении первых сводчатых пятидесяти футов или около того над ним зал является полузакрытой магистралью, размеченной колоннами, где транспортные потоки разделяются стенами и регулируются контрольно-пропускными пунктами.