Однажды я видела, как на пропускном пункте арестовали женщину, пытавшуюся пройти через него с чужим паспортом. Она успешно миновала визуальную проверку, но когда ее карточку просканировали, вспыхнул не зеленый, а красный огонек. Паспорт оказался краденым.
Королева не терпела никаких преступлений. Воровство наказывалось столь же жестоко, как измена или убийство: приговор был одним - смерть.
- Чарли! - голос Арона вернул меня в реальность. Сунув паспорт под одежду, я поспешила за ними, не желая опаздывать в школу. Когда я их догнала, за нашей спиной, с переполненной площади, которую мы только что покинули, раздались громкие возгласы одобрения.
Никто из нас не вздрогнул, даже не споткнулся. Мы ничем не выдали, что слышали эти крики - слишком близко к охранникам на посту, которые внимательно за всеми следят.
Я подумала о женщине с краденым паспортом, которую тогда увидела: каково ей было стоять на виселице в окружении толпы зевак, в окружении людей, глумившихся над ней за совершенное преступление. Что если там была ее семья? Они видели люк, открывшийся у нее под ногами? Зажмурили глаза, когда веревка стянула ей шею? Плакали, когда ее ноги безжизненно повисли над пустотой?
Голос из громкоговорителей напомнил нам: ВНИМАТЕЛЬНЫЙ ГРАЖДАНИН - СЧАСТЛИВЫЙ ГРАЖДАНИН.
Мое сердце заныло.
- Вы слышали, что деревни вдоль южных границ в осаде? - спросила Бруклин, когда мы миновали солдат на пропускном пункте и шли по менее многолюдным улицам вдали от рынка.
Я посмотрела на Арона. Мы знали, что городки вдоль границы подвергались нападениям - месяцами они были под огнем. Об этом знали все. Нападения стали одной из причин, по которой наш город внезапно наводнили беженцы. Почти все приютили у себя бездомных членов семей и их слуг.
Насколько я знала, моя семья была одной из немногих, кого не коснулась миграция, но только потому, что у нас не было родственников в далеких уголках страны.
- Интересно, когда эти бесчинства достигнут Капитолия? - драматично продолжила Брук.
- Королева Сабара не позволит им добраться до города. Она вышлет свою личную армию прежде, чем они подойдут слишком близко, - возразила я.
Было смешно называть наш город Капитолием, поскольку за его бетонными стенами не скрывалось никого, кто бы действительно им управлял. Название предполагало авторитет и влияние, но на самом деле мы были просто ближайшим городом к дворцу. Королева - единственная, кто обладал истинной властью.
Но у нашего города хотя бы было имя.
Большинство городов Лудании давным-давно лишились такой привилегии, получив название согласно квадрату земли, в котором находились, и выстроившись по размеру. Первый Западный, Второй Южный, Третий Восточный.
Часто детей называли в честь старых городов. Когда-то это была форма протеста - дать новорожденному имя Карлтон, Льюис или Линкольн, - способ выразить недовольство решением монарха, из-за которого города превратились в статистику. Но сейчас это вошло в традицию, и детей называли в честь городов самых разных стран.
Люди предполагали, что мое настоящее имя - Шарлотта - дано в честь далекого и древнего города. Однако, по словам родителей, они не участвовали ни в чем, что могло бы рассматриваться как бунт, пусть даже это всего лишь традиция наделения именем.
Они предпочитали не привлекать к себе внимания.
А вот Бруклин любила хвастаться происхождением своего имени. Великолепный район в величественном городе, которого больше не существует.
Она придвинулась к нам, лихорадочно сверкая глазами.
- Я слышала… - Она сделала многозначительную паузу, чтобы мы прониклись ее информированностью, - что войска королевы стягиваются на восток. Говорят, к повстанцам собирается присоединиться королева Елена.
- Кто тебе это сказал? Один из твоих военных? - прошептала я, почти касаясь ее лба своим и вопросительно заглядывая в глаза. Впрочем, в ее словах я не сомневалась. Брук ошибалась редко. - Откуда ты знаешь, что они тебе не врали?
Брук ухмыльнулась медленной, бесстыжей улыбкой.
- Посмотри на меня, Чарли. Зачем им мне врать? - И добавила уже серьезно. - Говорят, что королева начинает уставать. Она слишком стара, чтобы продолжать сражаться.
- Это чепуха, Брук. Стара королева Сабара или нет, она никогда не сдаст свою страну. - Одно дело - сообщать слухи с фронта, и совсем другое - распространять ложь о нашей королеве.
- А какой у нее выбор? - Брук пожала плечами. - Принцессы, которая займет ее место, нет, а передавать трон мужчине-наследнику она не собирается. Такого не было четыре сотни лет; с чего вдруг она решит сделать это сейчас? Скорее она напишет отречение своей королевской линии, чем позволит королю править страной.
Мы приближались к Академии, и я чувствовала, как в животе растет напряжение.
- Думаю, так и есть, - ответила я встревоженно, больше не желая говорить о политике. - Она не позволит себе умереть прежде, чем найдет подходящую наследницу.
Как бы мне хотелось чувствовать себя спокойной, бесстрашной и независимой перед величественным зданием школы. Но еще больше я хотела, чтобы дети чиновников не заметили, как мне здесь неуютно.
Всё в этой элитной школе, включая безупречную форму учеников, словно кричало: "Мы лучше вас". Даже белые мраморные ступени, которые вели к роскошному входу в Академию, были отполированы до блеска, из-за чего казалось, что спускаться по ним небезопасно.
Я ненавидела себя за желание услышать на этих ступенях стук своих туфель.
Я постаралась не смотреть в сторону учениц, собравшихся наверху лестницы. По какой-то причине именно эти две девушки донимали меня больше остальных - те, что наблюдали за нами пристальнее своих подруг, и кому нравилось издеваться над нами, когда мы шли мимо.
Сегодня история повторилась. Их одинаковые юбки были отутюжены, аккуратные белоснежные рубашки накрахмалены. Эти девочки наверняка знали, каково это - носить шелк.
Я старалась не обращать внимания, что одна из них начала спускаться по лестнице, не сводя с нас глаз. Она перебросила через плечо светлые золотистые волосы; щеки ее полыхали румянцем, глаза сверкали злобой.
Встав на тротуаре прямо перед нами, она подняла руку, приказывая нам остановиться.
- Куда это вы так торопитесь? - спросила она на термани, прекрасно сознавая, что нам не дозволено понимать ее слов.
От этой фразы воздух вокруг меня завибрировал так, что мне стало трудно дышать. Я знала, что должна сделать. Все это знали. Взгляд Арона, стоявшего рядом со мной, уперся в ноги. Бруклин сделала то же самое. Часть меня хотела пренебречь логикой - пренебречь законом; челюсти мои сжались в ответ на ее язвительные слова. Но я знала, что не посмею. И дело было не только в том, что я искушала собственную судьбу - если я нарушу закон, Брук и Арона тоже могут привлечь к ответственности.
Я опустила голову и постаралась не обращать внимания на покалывание рук, чувствуя, что девушка не спускает с меня глаз.
Ее подруги теперь стояли рядом; две из них преграждали нам путь.
- Не понимаю, почему торговцам вообще разрешают ходить в школу, Сидни.
И вновь меня окатило горячими воздушными волнами.
- Не говори ерунды, Вероника; они должны ходить в школу. Как же они научатся отсчитывать сдачу, когда будут на нас работать? Посмотри на их руки. Они уже где-то работают и, возможно, не умеют ни считать, ни читать, ни даже писать.
Я ненавидела их обеих за то, что они считали нас неграмотными, и до боли сжимала челюсти, чтобы не сказать им все, что о них думаю. Но мои щеки запылали, когда я краем глаза увидела на руках Сидни идеальный маникюр. В этом она была права: мои ногти были короткими, а кожа огрубела от мытья посуды в родительском ресторане. Я отчаянно хотела спрятать их за спиной, но не могла рисковать, поскольку тем самым выдала бы, что понимаю ее нападки.
Не поднимая глаз, я попыталась ее обойти, но она сделала несколько шагов вместе со мной, не уходя с дороги. В моих ушах зашумела кровь.
- Погоди, - проворковала она. - Мы только начали веселиться. Тебе весело, Вероника?
Повисла неестественная тишина, а затем ее подруга равнодушно ответила:
- Вообще-то нет, Сид. Я пойду обратно. Они того не стоят.
Сидни подождала еще несколько секунд, оставаясь у нас на пути, а потом ей надоело, и она последовала за подругой вверх по полированным мраморным ступеням. Я не поднимала головы, пока не услышала, как за их спиной закрылись двери Академии.
Только тогда я позволила себе с шумом выдохнуть.
- Почему они так себя ведут? - спросила Брук, когда мы отошли от сверкающей школы. Ее щеки покраснели, глаза блестели от навернувшихся слез. Она взяла меня за руку. - Что мы им сделали?
Арон был потрясен не меньше нашего.
- Интересно, что они в это время говорят? - хрипло спросил он, устало качая головой.
Я лишь пожала плечами. Это все, что мне оставалось делать. Я не могла сказать им правду о словах Сидни и ее подруги.
Мы подошли к нашей школе, которая была гораздо меньше и скромнее Академии.
Старое здание, построенное не из того привлекательного кирпича, из которого были сложены исторические здания, а из его крошащейся разновидности, выглядело так, будто могло обрушиться в любую минуту. У нас не было ни красивой формы, ни даже названия, как у Академии: мы назывались просто "Школа 33".
Но мы не жаловались. Все-таки это была школа, и нам разрешали в нее ходить. Кроме того, она была открыта, несмотря на войну. За одно только это мы должны быть благодарны. В жизни случались вещи и похуже, чем ходить в школу для детей торговцев.
Например, не ходить в школу вообще.
* * *
Прозвенел утренний звонок, и класс поднялся, как в эту секунду поднялись со своих мест все ученики во всех школах страны. Мы подняли правую руку, согнули локоть, сжали пальцы в кулак, и единственный раз за все время школьных занятий начали говорить на англезе.
Мы произносили Королевский Обет:
- Своим дыханием я клянусь почитать королеву превыше всех остальных.
Своим дыханием я клянусь подчиняться законам нашей страны.
Своим дыханием я клянусь уважать старших.
Своим дыханием я клянусь вносить вклад в развитие своего класса.
Своим дыханием я клянусь сообщать обо всех, кто может причинить вред моей королеве и моей стране.
Клянусь соблюдать этот Обет, пока дышу.
Я редко вслушивалась в слова Обета. Я произносила их, и они небрежно слетали с моих губ. За годы ежедневных повторений они стали моей второй природой, почти как дыхание.
Но сегодня - возможно, впервые в жизни - я их услышала. Я обратила внимание на слова, которые мы выделяли: почитать, подчиняться, уважать, вносить вклад, сообщать. В моем сознании возник список приоритетов: королева, страна, класс. Обет был приказом и обещанием, очередным способом королевы требовать от нас защиты ее самой и нашего образа жизни.
Я посмотрела на учеников, на своих одноклассников. Я видела их одежду серых, голубых, коричневых и черных оттенков. Цвета рабочего класса. Практичные цвета. Ткань и фактура были целесообразными - хлопок, шерсть, даже холстина, - прочными и немаркими. Можно было не смотреть, я и так знала, что все они стоят, выпрямившись, подняв подбородок. Наши родители и учителя прививали нам это каждый день - гордость за то, кто мы есть.
Я думала, почему мы родились в классе торговцев? Почему мы лучше одних, но не так хороши, как другие? Я знала ответ: дело не в нас. Такова судьба.
Если бы наши родители принадлежали к классу слуг, сегодня мы бы не пошли в школу. А если б они принадлежали к классу чиновников, мы поднимались бы по блестящим ступеням Академии.
Учитель откашлялся, и я вздрогнула, осознав, что произнесение Обета закончено, а мой кулак все еще поднят - единственный из всего класса.
Под взглядами сорока пяти детей торговцев, учившихся вместе со мной, я покраснела, опустила руку, изо всех сил сжав кулак, и села на место. Бруклин рядом со мной ухмыльнулась.
Я сердито посмотрела на нее, но она знала, что на самом деле я не сержусь, и ее улыбка стала еще шире.
- Ты слышала? - громким шепотом спросил Арон, когда я подошла к нему во дворе во время перемены. Если не считать чтения Обета, паршон был единственным языком, на котором мы имели право разговаривать в школе.
Объяснений не требовалось. Конечно, моих ушей уже достигли последние слухи. Придвинувшись к нему на каменной скамье, я тоже понизила голос.
- Не знаешь, они арестовали всю ее семью? Даже родителей, братьев и сестер?
К нам присоединилась Брук и по нашему приглушенному тону, по глазам, которые нервно бегали, осматривая всех вокруг и никому не доверяя, сразу поняла, о чем идет речь.
- Чейен? - спросила она полушепотом.
Я вытащила из сумки обед и протянула его Брук: с тех самых пор, как у нее умерла мама, обеды ей готовила моя мать.
Она уселась по другую сторону от Арона, и наши головы сомкнулись.
Арон кивнул, сначала посмотрев на меня, потом на Бруклин.
- Как я слышал, они пришли ночью и взяли только ее. Сейчас она во дворце, на допросе, но дела у нее неважные. Говорят, на этот раз есть реальные доказательства.
Мы замолчали и выпрямились: мимо нас по траве шел мальчик, собиравший мусор вдоль дороги. Он ни с кем не говорил, просто шел, медленно, методично и аккуратно. Будучи из класса слуг, он знал всего один язык - англез. Если не считать произнесения Обета, в стенах нашей школы ему было запрещено разговаривать. Он смотрел вниз и собирал мусор.
Мальчик был чуть старше Анджелины - шесть или семь лет, - с непослушными черными волосами и мозолями на грязных босых ногах. Из-за опущенной головы я не видела цвета его глаз.
Он остановился, ожидая, не будет ли у нас мусора. Взяв свой обед, я достала печенье, которое испекла моя мать, и протянула его мальчику, сначала убедившись, что никто не видит лакомства в моей руке. Я надеялась, что он на меня посмотрит, но он никогда бы этого не сделал.
Когда мальчик оказался рядом, я сунула ему в руку печенье так, словно это был мусор, оставшийся после обеда. Любой, кто это увидел, ничего бы не заподозрил.
Мальчик взял печенье, как делал это каждый день, но я тщетно ожидала от него энтузиазма или благодарности. Выражение его лица оставалось пустым, глаза опущенными. Он был осторожен… и умен. Возможно, умнее меня.
Уходя, он сунул печенье в карман; заметив это, я мысленно улыбнулась.
Мое внимание привлек голос Бруклин.
- Какие доказательства они нашли? - напряженно спросила она Арона. Новости о заключении Чейен взвинтили нервы всем нам.
К сожалению, Чейен была не одинока. Слухи об измене короне начали пускать корни, возникнув, словно вирус, и распространяясь, как чума. Измена заражала и разлагала обыкновенных граждан, поскольку власть сулила награду любому, кто сообщит о подозреваемых в подрывной деятельности. Люди отворачивались друг от друга, искали информацию против друзей, соседей и даже членов семьи, только чтобы получить благосклонность королевы. Доверие стало той роскошью, которую мало кто мог себе позволить.
А подлинные доказательства - те, что можно подтвердить фактами, а не мелочными слухами, - означали смерть.
- Они нашли у нее карты. Карты, принадлежащие сопротивлению.
Брук поджала губы и опустила голову.
- Вот черт.
Но меня это не убедило.
- Откуда им знать, что это карты повстанцев? Кто тебе сказал?
Он посмотрел на меня печальными глазами с золотистыми крапинками.
- Брат Чейен. А сдал, ее отец.
Остаток дня я провела в размышлениях о Чейен Гудвин.
Что это значит, когда отец сдает в полицию собственную дочь? Когда родитель обвиняет своего ребенка?
Разумеется, я беспокоилась не о себе. Мои родители всегда были самыми надежными, верными и преданными.
Я знала это, поскольку они всю жизнь хранили мой секрет.
Но как же другие люди? Что если восстание будет только набирать силу, и королева продолжит чувствовать угрозу?
Сколько еще родителей сожрут своих детей?
Королева
Королева Сабара накрыла колени шерстяным пледом и разгладила его крючковатыми пальцами. Она была слишком стара для сквозняков: кожа стала тонкой, как бумага; вялая плоть свисала с усталых костей.
В комнату вошли две прислужницы, низко кланяясь и говоря друг с другом тихо, словно не желая ее напугать.
Какая нелепость, подумала королева. Она была стара, а не пуглива.
Одна из служанок - новенькая - сдуру потянулась к выключателю, чтобы зажечь электрическую люстру на потолке. Вторая девушка вовремя одернула ее, ухватив за запястье прежде, чем та совершила ошибку. Ясно, что она работала здесь недавно и не знала, как королева ненавидит свет электрических ламп, предпочитая ему свечи.
Сабара внимательно следила за парой: зрение ее оставалось столь же острым, как и всегда. Девушки подбросили дров в камин и пошуровали огонь. Спустя какое-то время она отвернулась и посмотрела сквозь широкие окна на зеленые лужайки дворца.
Ей было о чем поразмышлять: на сердце лежала тяжесть, бремя страны, охваченной беспорядками… ее страны. Она не могла не думать, что случится с троном, если силы повстанцев не будут остановлены в ближайшее время. Они уже нанесли огромный урон, и ее тело страдало от видения ран, полученных ее землями и подданными.
Она не знала, сколько еще сможет выдержать такая старуха.
Но Сабара вновь напомнила себе, что выбора у нее нет. Если бы существовал тот, кто смог бы занять ее место, она бы уступила его с радостью. Горькая истина заключалась в том, что такого человека не было.
Это тело оказалось предателем, и она проклинала его, давшего лишь одного наследника - сына. Единственного скромного мальчика.
А затем она мысленно прокляла и своего сына, чье семя было более плодовитым, но у кого также не родилось дочерей.
Все они глупцы. Слабые, неспособные управлять страной… неспособные дать то, что ей требовалось.
Если бы только слухи из прошлого оказались верны! Если бы ей удалось найти Единственную, потерянную наследницу старого престола, которая смогла бы взойти на трон после нее. Но если такая девушка существовала, королева должна была отыскать ее первой. Прежде, чем ее найдут враги.
А до тех пор или пока не родится другой подходящий ребенок, она обязана оставаться у власти. Она обязана жить.
Королева пристально рассматривала слуг, которые занимались своей работой, не осмеливаясь даже взглянуть в ее сторону. Они прекрасно помнили свое место. Когда в зал стремительно вошел ее главный советник, он едва привлек их внимание.
Сабара наблюдала, как он подходит и низко кланяется, нетерпеливо ожидая, когда королева позволит ему выпрямиться.
Она изучала его макушку, оттягивая этот момент дольше, чем было необходимо, прекрасно зная, что стоять ему неудобно, потому что у старика болит спина.
Наконец, она кашлянула.
- В чем дело, Бакстер? - нараспев произнесла она, давая ему знак выпрямиться.