Он бросил подозрительный взгляд на служанок, которые смотрели на него. Однако в тот момент, когда с его губ сорвались первые слова на королевском языке, обе служанки опустили глаза к полу под их ногами.
- Генерал Арнофф собирает войска вдоль восточной границы. Если королева Елена настаивает, на присоединении к повстанцам, скоро начнется битва. На ее совести будет кровь. - Он сделал паузу, чтобы выровнять дыхание, и продолжил: - Однако я опасаюсь, что у нас есть куда более серьезная проблема.
Под холодной наружностью королевы бурлил гнев. Она не должна заниматься такими вещами. Не должна выслушивать военные доклады, решать, какое войско принести в жертву, думать о том, сколько еще времени пройдет, пока группировки повстанцев не возьмут в осаду ее дворец. Все это должно стать проблемой нового правителя, а не немощной старой женщины.
Она посмотрела на девушку-служанку - новичка во дворце - и захотела, чтобы та оторвала взгляд от пола, отважилась нарушить не только этикет, но и закон, подняв глаза во время разговора, происходящего на языке высшего класса.
Девушка служила королеве всего пару недель, но этого было достаточно, чтобы ее заметили, и более чем достаточно, чтобы понять - королева отнюдь не милостива. Она прекрасно знала, когда нельзя поднимать глаза, и сосредоточенно глядела на ноги.
- И какая же? Говори, с чем пришел, - настойчиво произнесла Сабара, зная, что он бы не побеспокоил ее, если б не плохие новости. Смотреть она продолжала на девушку.
- Ваше Величество, - раболепно произнес Бакстер, склоняя голову. Он не знал, что королева не обращает на него внимания. - Восстание становится все сильнее. Мы считаем, что число бунтарей удвоилось или даже утроилось. Вчера вечером они взорвали железнодорожные пути между Третьим Южным и Пятым Северным. Это была последняя торговая дорога между севером и югом, а значит, в наших городах прибавится сельских жителей, которые придут туда за едой и вещами. Потребуются недели…
Не успел Бакстер закончить, как Сабара поднялась на помосте, взирая на него сверху вниз.
- Эти бунтари - простые бродяги! Селяне! И ты мне говоришь, что армия военных не способна с ними справиться?
И в этот момент девушка-служанка совершила фатальную ошибку. Ее голова шевельнулась, всего на миллиметр. Этот сдвиг был едва заметен, но глаза…
…ее глаза приподнялись во время королевских слов. Слов, которые она не понимала и которые ей запрещалось понимать.
А королева за ней наблюдала.
Губы Сабары превратились в узкую линию, дыхание стало сбивчивым. По телу прошла дрожь восторга, которую она едва смогла сдержать. Как она ждала этого момента!
Бакстер понял, что что-то происходит, но оставался на месте, замерев и глядя на то, как королева медленно и величественно поднимает руку, давая знак страже у двери.
Девушка казалась слишком потрясенной, чтобы что-то делать; она напоминала животное, попавшее в поле зрения охотников. Сабара загнала ее в угол.
Она представила, как могла бы разобраться с девушкой самостоятельно: в кончиках ее пальцев возникло покалывание от предвкушения, а ладонь начала сжиматься в легендарный кулак. Будь она моложе и сильнее, стиснуть пальцы было бы просто. Через несколько секунд девушку настигла бы смерть.
Но сейчас она не могла позволить себе такую расточительную трату энергии и расслабила руку, сделав быстрый летящий жест в направлении обреченной служанки.
- На виселицу ее, - приказала она, перейдя на англез, чтобы все в зале смогли понять сказанное. Ее плечи были прямыми, голова высоко поднята.
Стражники направились к девушке, не посмевшей им сопротивляться и даже молить о пощаде. Она знала, что нарушила закон. И знала, что за это бывает.
Королева наблюдала, как стража уводит девушку из зала. Она ощущала себя такой живой, какой не чувствовала уже давно.
Она только что нашла себе новое развлечение.
Глава вторая
Я нагнулась за вилкой, с дребезгом упавшей на пол, и смущенно улыбнулась мужчине, одиноко сидевшему за столом.
- Сейчас принесу чистую, - сказала я, поднимая вилку с пола.
Ответная улыбка преобразила все его лицо, добравшись до глаз и удивив меня. Люди из класса чиновников редко бывали искренними.
Что ж, это хорошо. По крайней мере, вилку не пришлось вылизывать, думала я, ухмыльнувшись Бруклин по пути к прилавку.
Брук несла из кухни корзину со свежеиспеченным хлебом.
- Видела парней за шестым столиком? - Она подмигнула. - Надеюсь, сегодня мне кое-что перепадет.
Бруклин утверждала, что причина, по которой она работает в ресторане моих родителей, а не в лавке своего отца-мясника, - чаевые, однако я знала, что это не так. После смерти матери она использовала любой предлог, чтобы оказаться подальше от дома и от дел своей семьи. Работа и дополнительный заработок были удобным способом избежать болезненных воспоминаний и отца, который больше ее не замечал.
Какими бы ни были эти причины, мне нравилось, что она рядом.
Я обернулась и посмотрела на трех мужчин, занявших угловую кабинку. Двое из них, казавшихся слишком большими для своего столика, голодными глазами пожирали Бруклин. Именно так смотрели на нее большинство мужчин.
Я подняла брови.
- Вряд ли их чаевые станут для тебя проблемой.
Она нахмурилась.
- Вот только самый симпатичный из них не замечает меня в упор.
Я посмотрела на того, о ком она говорила. Третий мужчина, моложе и чуть поменьше, явно скучал в присутствии своих спутников и всего, что его окружало. Брук не любила, когда на нее не обращают внимания. Ее глаза хитро сверкнули.
- Наверное, мне надо подключить все свое обаяние.
Покачав головой, я взяла новую вилку для клиента, ожидавшего за моим столом. Я не сомневалась, что к концу смены карманы Бруклин будут полны.
Когда я возвращалась с вилкой, мое сердце забилось быстрее, а щеки покраснели.
Чиновник больше не обедал в одиночестве - пока меня не было, к нему присоединилась семья.
Сидевшую рядом девушку я узнала сразу и решила, что это его дочь. Почти каждое утро я встречала ее у Академии. Это она получала извращенное удовольствие, насмехаясь надо мной и моими друзьями. Сидни. Сейчас она была в школьной форме, вновь напомнив мне о том, что в ее жизни полно преимуществ и ей не приходится после школы бежать в ресторан родителей, чтобы работать в нем весь вечер.
Внезапно мне захотелось оплевать все их вилки. Возникло непреодолимое желание развернуться и избавить себя на этот вечер от работы, сказать отцу, что я плохо себя чувствую и ухожу домой.
Однако я изобразила на лице свою лучшую фальшивую улыбку, - которая определенно не затрагивала глаз, - и сосредоточилась на том, чтобы не споткнуться о собственные ноги по пути к столу.
Я поменяла вилку и взглянула на сидевшую передо мной идеальную семью чиновников: мать, хладнокровная и серьезная; любящий отец; избалованная дочь. Я постаралась не слишком на них пялиться. Не хотелось давать Сидни повод для радости, если вдруг она поймет, что я ее узнала, хотя она-то меня узнала наверняка.
- Принести вам что-нибудь выпить? - спросила я, с облегчением ощутив, что в моем голосе нет дрожи. Это был хороший знак.
Я не хотела нервничать. Наоборот. Каждый день последние двенадцать лет я проходила мимо высокомерных детей чиновников - в том числе мимо нее, - и устала притворяться, будто не слышу презрения в их голосе. Или в их словах.
Сидни не ответила напрямую, и моя кожа начала зудеть до самых костей в таких местах, где я никогда бы не смогла ее почесать.
Она посмотрела на мать в безупречном костюме белого цвета, который у торговцев встречался редко. Он был непрактичным и быстро пачкался. Возможно, она была доктором, адвокатом или даже политиком. В тот момент, когда Сидни открыла рот, чтобы передать свой заказ через мать, мир вокруг меня завибрировал, знакомым образом предупреждая, что понимать следующие слова я уже не должна.
- Скажи ей, пусть принесет воды. - Я ощутила на себе пристальный взгляд Сидни. - Нет, стой! Сначала спроси, подают ли у них чистую воду. - Плавный говор чужого языка казался мне грязным. Я заставляла себя смотреть вниз, пока они общались между собой.
- Спасибо, - произнесла женщина, вернувшись к англезу, и в ее словах уже не было той масленности. - Мы будем только воду.
Услышав общий язык, я подняла голову.
- Я дам вам несколько минут, чтобы вы изучили меню, - ответила я как можно вежливее, стараясь подражать дипломатичной интонации матери. "Точно, политик", - подумала я и добавила: - Вернусь с водой.
Я пряталась за стеной так долго, как только могла себе позволить, медленно разливая воду в три стакана. Мне очень хотелось что-нибудь с ней сделать, но я знала - если отец увидит меня за этим занятием, его хватит удар, - и не хотела брать на себя ответственность за вдовство матери и сиротство сестры. Я сказала себе, что не поддаться такому желанию - признак невероятной силы воли, и была очень собой горда.
Я несколько раз вздохнула, осматривая ресторан. Мне хотелось попросить Бруклин поменяться столиками - только на этот раз, - но это сочли бы оскорблением: так я нанесу обиду семье чиновников, сидевшей за моим столом. А Брук была счастлива: она могла флиртовать с мужчинами и льстить им, чтобы заработать чаевые. Кроме того, она ненавидела детей чиновников почти так же, как я.
Она бы ненавидела их больше, если бы понимала, что они говорят.
Выбора у меня не было, поэтому я собрала стаканы и направилась в переполненный зал.
- Вы решили, что будете заказывать? - спросила я на беглом англезе.
Сидни вновь не стала скрывать ядовитого тона, и я почувствовала, как моя решимость тает.
- Я хочу пойти в другое место. Не понимаю, почему мы не можем поесть в каком-нибудь менее… - Она бросила на меня взгляд прежде, чем я успела опустить голову, и на секунду наши глаза встретились. - …убогом заведении.
Щеки мои горели, я пыталась заставить себя отвернуться, но не могла. Это было правильно. Это было проявлением уважения. Законом. Она разговаривала не со мной; я не должна понимать, что она говорит.
Но я понимала.
Когда я ставила стаканы, мои руки задрожали. Вода выплеснулась через край и залила горящие свечи; их фитили зашипели и погасли.
Сидни деланно застонала и вскочила со стула так, словно я плеснула водой ей в лицо. Она уставилась на меня, потрясённо открыв рот, и когда я взглянула вниз, то увидела на ее белоснежной блузке крошечные капли воды.
- Идиотка! - взвизгнула она, и на этот раз я все прекрасно поняла. Все поняли. - Она на меня посмотрела! - обвиняюще произнесла она, обращаясь не ко мне и так громко, что теперь ее слышал весь ресторан. - Вы это видели? Она смотрела прямо на меня, когда я говорила на термани!
Отец, мужчина с улыбающимися глазами, попытался ее успокоить, перейдя на термани, язык чиновников:
- Сидни, успокойся…
- Не говори мне успокоиться - эта дура практически на меня напала! Надо что-то делать. Она нарушила закон. Поверить не могу, что тебя это не волнует. Почему ты не требуешь ее повесить? - Она ожесточенно промокнула носовым платком невидимые капли. - Мама, сделай что-нибудь! Скажи, что эту… эту имбецилку должны арестовать!
На этот раз я смотрела вниз, делая вид, что не слушаю, как она обо мне отзывается - такие слова не следовало произносить вслух ни на одном языке.
Меня парализовал страх, горло сдавило. Я отважилась быстро осмотреть зал, не поворачивая головы. Замерев, на меня смотрела Бруклин; трое мужчин, сидевших за ее столом, также не спускали с меня глаз. На секунду я встретилась взглядом с третьим мужчиной, внимание которого Бруклин пыталась завоевать. Его глаза были темны, взгляд напряжен и сосредоточен на мне. Он наклонился вперед, от его скуки не осталось и следа.
Я скривилась, услышав, как из кухни выбегает отец, чтобы узнать, в чем дело. Посмотрев в его сторону и наткнувшись на его взгляд, я испытала ужас, догадываясь, какую ошибку совершила.
Смертельную.
- Простите, - громко сказала я, не обращаясь ни к кому конкретно.
- Что произошло? - спросила Брук, подбежав ко мне и так крепко схватив за руку, что от пальцев отлила кровь. - О чем она говорит? Ты ведь не смотрела, правда?
Я взглянула на нее, все еще не в силах ответить или даже вздохнуть.
Я слышала доносившийся из ресторана спокойный и ровный - очень дипломатичный - голос матери девушки. Мой отец молчал, остальные звуки тоже стихли. Я хотела послушать, о чем она говорит, но двери были закрыты, а в ушах громко стучала кровь.
Брук еще крепче сжала мою руку, округлившимися глазами ища ответ на моем лице.
Внезапно женщина замолчала, и мы обе повернулись к дверям.
Наступила долгая тишина; казалось, мое сердце вот-вот разорвется. Каждый удар отдавался болью; я говорила себе, что этого не может быть, что я не могла совершить такой ужасный промах. Конечно, меня не простят. Родители так старались научить меня, так упорно внушали важность никогда не путать один язык с другим… Никогда в жизни не нарушать правил.
Но это случилось. Я ждала, вынесут ли мне смертный приговор.
Наши с Брук пальцы сплелись воедино, дверь распахнулась, и мы увидели серьезное лицо отца, смотревшего на наши руки.
Пока конфликт не разрешился, мать вывела Анджелину на улицу. Ей не хотелось, чтобы моя сестра слушала, о чем они говорят.
- Что? - сдавленно выдохнула Брук. - Что она сказала? Что они решили? - Ее ногти впились в мою ладонь.
Отец смотрел на меня, и я почти слышала его укоризненные мысли, чувствовала его разочарование. Однако это не был взгляд, которым смотрят на человека, отправляющегося на виселицу, и комок в моей груди начал постепенно ослабевать.
- Они не будут на тебя заявлять, - ровно произнес отец, и я подумала, сознает ли он, что все еще говорит на англезе. - Они считают, что девушка ошиблась, что она была расстроена, поскольку ты пролила воду.
- Но я не…
Под его тяжелым взглядом я оставила попытку оправдаться. "Не смей мне лгать", - говорили его глаза. И он был прав. Я замерла в ожидании.
- Тебе повезло, Чарлина. На этот раз никто не понял… - Теперь пришла его очередь сдерживаться - рядом со мной стояла Бруклин. Бруклин не знала, что я умею делать. В конце концов, он вздохнул и заговорил уже на паршоне, смягчив голос. - Девочки, вы должны быть осторожнее. - И хотя обращался он к нам обеим, я знала, что его слова адресованы исключительно мне. - Всегда.
- Чарли, это первый клуб, о котором мы слышим за многие недели. Туда просто нельзя не сходить.
Я только что закончила отмывать последний стол и чувствовала страшную усталость, однако не жаловалась. Я много работала, но родители работали еще больше, от рассвета до заката, и никогда не сетовали на усталость, хотя я видела, как на лице матери она вырезает новые морщины и как мой отец с каждым днем становится все тревожнее.
- Не знаю, Брук. Клуб - последнее место, куда я хочу сегодня идти. Откуда ты вообще о нем знаешь?
- От парней за шестым столиком. Они дали мне адрес и сказали, чтобы я привела тебя. - Она подвигала бровями вверх-вниз. - Они о тебе спрашивали - точнее, один из них. Думаю, он на тебя запал.
- Или, может, просто пожалел после того, как меня чуть не повесили. - Брук замерла, и я решила, что шутить на эту тему еще рано. Моя шутка ей не понравилась.
- Лучше я пойду домой, - проговорила я, решив сменить тему. - Папа на меня очень сердит.
Но Бруклин не сдавалась.
- Сейчас еще рано, а на ночь ты можешь остаться у меня. Он не узнает, что ты пойдешь в клуб. Кроме того, у него будет возможность немного остыть. - Она взглянула на меня так, как смотрела своими огромными глазами на десятки разных мужчин. - Сходим ненадолго, а если тебе не понравится, уйдем.
Я оставила свою работу и положила руки на бедра, провоцируя ее посмотреть мне в глаза и попытаться соврать еще раз.
- Нет, не уйдем.
- Клянусь, уйдем.
Я поджала губы и, чувствуя, что начинаю сдаваться, спросила:
- А как быть с Ароном? Он пойдет?
Ответ был известен заранее. Бруклин никогда не предлагала Арону развлекаться вместе с нами.
Она закатила глаза, словно мой вопрос был бессмыслицей.
- Чарли, ты же знаешь - в клубах не ждут парней. Кроме того, Крошка будет постоянно дергаться и опекать тебя.
Пока мы убирались перед закрытием, дверь, ведущая из кухни в зал, распахнулась. Вошел мой отец, и я поймала на себе его твердый, пристальный взгляд. Он пригвоздил меня к земле, вновь напомнив о совершенной ошибке.
Когда он скрылся в недрах кухни, я посмотрела на Бруклин.
- Ладно, - пробормотала я, решив, что она, быть может, права и отцу надо дать время успокоиться. - Я пойду.
Глава третья
Бруклин наверняка понимала, что у меня были сомнения, и очень большие.
Я осмотрелась. Что-то здесь казалось неправильным. Большинство клубов находилось на окраинах и при этом пряталось в индустриальных районах, но это место было темнее и грязнее, чем любое, где мы бывали прежде.
С улиц позади до нас донеслось слабое потрескивание громкоговорителя. Сообщение было настолько приглушенным и невнятным, что если бы я не помнила его наизусть, то не сумела бы разобрать слова: "ВСЕГДА НОСИТЕ С СОБОЙ ПАСПОРТ".
Казалось, даже королева махнула рукой на эту часть города.
- Серьезно, Чарли, перестань волноваться. Мы в нужном месте.
Кирпичные здания были покрыты слоями выцветшего граффити. На земле среди гниющего мусора валялись окурки. К отвратительной вони разлагающихся продуктов добавился запах человеческих отходов, и я едва сдерживала подступающую тошноту.
Как ни странно, здесь не было новых бездомных из класса слуг, которые заполонили весь город и спали теперь на улицах и тротуарах, укрывались в подъездах и аллеях, рылись в мусорных баках в поисках остатков еды и клянчили мелочь.
Пока мы шли, я слышала - и чувствовала - далекие ритмы музыки, которые пытались вырваться на свободу, доносясь из расположенного перед нами склада.
Бруклин остановилась, указав на пятно красной краски, видневшееся ближе к концу улочки.
- Я же тебе говорила! Вот он.
Ошибиться было трудно: это оказалась единственная недавно выкрашенная дверь. Возможно, впервые за многие годы. Или даже за десятилетия.
Бруклин вырвалась вперед и взбежала по двум ступенькам на каблуках, казавшихся чересчур высокими; эти туфли когда-то принадлежали ее матери. Я взглянула на свои простые сандалии, коричневые кожаные ремешки которых оплетали мои голые лодыжки.
Она постучала в закрытую железную дверь, выкрашенную в алый цвет. Звук тут же поглотили доносящиеся изнутри ритмичные басы.
Она постучала вновь, на этот раз изо всех сил колотя по двери кулаком.
Ничего.
Я отодвинула ее в сторону.
- По-моему, надо просто войти. - Я ухватилась за железную ручку и потянула на себя. Когда дверь открылась, музыка пронзила меня до самых костей, соблазняя ритмами.
Бруклин запрыгала на месте, хлопая в ладоши, а потом в мгновение ока влетела внутрь.
Я поспешила следом, не собираясь оставаться на улице в одиночестве.