Смыкая свинцовые губы и ширя от трепета ноздри, Чернозуб наладил дыхание и дальше принялся выкрикивать. Ему открылись повадки воротил. Натворивши злодеяний, каким позавиствовали бы закоперщики пыток в аду, они устраняют следы преступлений. Женщину и ее дитё на руках, в Хиросиме, которых обуглил атомный взрыв, их погребли, а надо бы в стеклянный саркофаг, чтоб души людей пронимало бедой-печалью, способной всех без исключения сделать борцами против изуверства. В Хиросиме-то все вышло шито-крыто в основном, ну там фотоснимки, картины, памятник, где девочка с журавликом… Лишь сами жертвы, та же женщина с дитём на руках, они бы могли окоротить изобретателей насилия и военных пагуб. На смолоцианке был самый что ни на есть промышленный фашизм. Скуттерини действует не сам по себе, наверняка по решению олигархии, какая тогда же, после убийства Главправа, как пить дать свинтилась с головкой сержантишек.
Опять истончилось и пресеклось дыхание отца, который говорил до того бессомненно, что Курнопай не мог не согласиться с ним и позвонил Бульдозеру. Правды ему не обозначил. На днях Кива Ава Чел, навестившая Курнопая в резиденции, как сперва она сказала с милой прямолинейностью, порадовать его ("Ребеночек так и взбрыкивает, сорванец, так и пинается!") - "Ох, врет, наверно?" - подумал он, еще не зная, когда плод начинает шевелиться), умоляла Курнопая не откровенничать в письмах - Болт Бух Грей перлюстрирует переписку верховных лиц; не прокалываться по телефону - ведется электронная запись по двум темам: отношение к священному автократу и вольномыслие, причем оценку дают сами кибернетические машины по системе минус-баллов и плюс-баллов. Плюс-баллы будут браться на предмет финансово-материальных наград и для воздания всенародной славы через телевидение, печать, радио. Показания по минус-баллам будут использоваться в духе воспитательного прессинга до тех пор, пока внушения не образумят отступника или пока он не наберет сто роковых очков, за чем последует его отлучение от власти. Курнопай придумал другую причину:
- Необходимо превратить общежитие в центр культурного отдыха и развлечений. Библиотека есть, шахматная комната…
Бульдозер поспешил сделать ехидное добавление:
- Сексзал тоже имеется.
- Сексдевиц отменить. Будут убирать помещение и менять монеты для игральных автоматов.
- Не пойдет. Секс миллионы лет - самая привлекательная игра. И что важней, так это - сексрелигия остается главной религией Самии. Изменение функций сексдевиц разгневает священного автократа. Последствия непредсказуемы. О подвесных кроватях? Для какой цели оставлять кровати?
- Люди устают от домашней жизни. Чуть что - заночевал в центре.
- Идея. Там стеклянный купол. Содержать купол в чистоте. Пусть отшельнички глазеют на звезды. Своего рода планетарий. Глазей, расслабляйся душой и телом.
- Господин министр, после выпуска из училища моя жизнь состояла из попыток достичь согласия. Догадываюсь, что проблема согласия - самая трудная из проблем. А вы сходу поняли меня.
- Зря, что ль, некогда мы беседовали на быстроходной посудине? Понять между тем мало. Надо иметь возможности. В современных условиях было бы роскошью основывать на смолоцианке центр духовного отдыха и развлечений. Все заводы захотят завести центры. Не потянем. Лопнет экономика. Мы ее укрепили, сделали эластичней, разворотливей. Гуманистические фантазии редко увязываются с законами экономики. Перевооружение армии, раз. Рост потребления, два. Взаимодействие с экономиками родственных стран мира, не без выгоды, три. Помощь в прибыли частному капиталу. Без благоприятствования капиталу мы лопнем. Англия благоприятствует, Штаты, Япония… Выдвинуть идею мало. Прожектерство - при полном согласии абсолютная беспомощность. Будем соотноситься, любимец из любимцев священного автократа Болт Бух Грея и народа Самии.
Скуттерини, кем-то оповещенный о безрезультатном разговоре Курнопая с министром, явно для закрепления отчаяния отца и сына прислал в директорскую квартиру сексдевицу. Не кто-нибудь принес ее на руках, а Двойняшка, недавний напарник Ковылко по работе на смолотоке. Его назвали так в память о брате, умершем при рождении. Зубы Двойняшки, в отличие от Ковылко, плотные, поэтому из-за смоляного напыления походили на отполированные до блеска базальтовые скобы. Укоризна Ковылко, как, дескать, ты мог взяться за поручение, коли досконально знал, что твой товарищ даже в годы мрака ни разу не польстился ни на одну из сексдевиц, вызвала у Двойняшки ужимку плечом.
Двойняшка медвежковато попереваливался с лапы на лапу и пораскачивался туловищем. Каким Чернозуб был раньше, то в счет не пригребешь. Тогда ведь он не мечтал взлететь в большущие начальники. Ему самому, может, не примнилось что-либо неприличное в перемене положения, зато другим-то перемена видна. Ковылко не преминул попытать у него, в чем перемена, на что Двойняшка ответил, будто бы перескок из работяг в крупные чины не происходит без осквернения души, иначе кто б его стал подсаживать в председатели. По морали и подарок.
Впрямую вступиться за отца Курнопаю было неудобно, и он, словно напраслина не задела его, тихо заметил, что вовсе необязателен душевный ущерб как плата за высокое назначение. Только что говоривший тоном невозмутимого увальня, Двойняшка посуровел, готовый спорить и кулаками.
- Коли вы главнопроверяющий, господин Курнопай, какой из вас справедливец, коль родного отца берете под защиту? Приличия не соблюдаете.
Он положил на председательский стол сексдевицу, буркнул, что инструкция по эксплуатации у нее за пазухой, а миновав тамбурные двери, оглянулся, досадливый.
- Под соусом "за народ" старались, на поверку - чинохватство.
- Фальшь! - крикнул Курнопай.
Едва успели Курнопай и Ковылко глянуть скорбно друг другу в глаза, в кабинет внырнул Скуттерини. И затараторил, затараторил с восторженным захлебом, напоминающим сербание жаркого черепашьего супа. Блеск, что принял подарок. Коллектив смолоцианки воспрянет. Думали - импотент. Согласно учению Зигмунда Фрейда, импотент - во всем импотент. Причем у импотента страшней физического дефекта - умственный дефект. Он радуется мужской полноценности Чернозуба! Но если потребуются не бионические секс-девицы - живые юные искусительницы, он подберет, доставит, оплатит на годы. Гарем - это активизация, чувственный рай, долгожительство. Кто имел гаремы из гаремов и немыслимое количество наложниц, был великаном из великанов. И непременно он проведет гарем Чернозуба через комитет генофондизма, ибо тогда по статусу дети господина председателя в любой момент могут поступить на государственное содержание.
Не могла не возмутить Курнопая вера Скуттерини в то, что, задобрив отца, он умаслит и сына. Курнопай хотел его заклеймить: привыкли покупать людей, воспользовавшись их недолей, жаждой пожить не хуже других, - но физическая ярость обессмыслила слова. Ударом ноги он сбил Скуттерини. Едва тот поднялся, завернул ему руки к лопаткам. Захотелось усадить сексдевицу на плечи Скуттерини. Но каким образом сделать? Еще ничего не придумал, а отец уж сорвал с себя темный менеджерский галстук и перевязал ноги сексдевицы ниже колен. В минуту, когда протискивали между ее ляжками голову Скуттерини, шурхнула вспышка фотоаппарата. В кристаллически-объемном свете обозначились силуэтом две фигуры: репортер, припавший глазом к видоискателю, на брюхе стволы объективов, поверх голенища дырчатого сапога рукоятка браунинга, Двойняшка, опирающийся на дуло пневматической винтовки.
Так и увели Скуттерини, оседланного сексдевицей, сникающей то на один бок, то на другой, репортер и Двойняшка.
Сын и отец, стоя в коридоре, от души нахохотались им вослед, но посмурнели в кабинете. Подловил их проклятый корруптант Скуттерини. И что у них за страна, откуда бы пришелец ни явился, разворачивает дела, как ему заблагорассудится, при полном благоприятствовании властей и под общее непротиводействие народа, умеющего лишь сетовать, а когда пришелец примется изничтожать аборигенов, еще и помалкивать. Национальную всеядность всепрощенцев, живущих на самоотрицание, чужаки как раз и высматривают среди народов и племен планеты.
Здесь их согласное сожаление немного посбоило. На взгляд Ковылко, угрозы самоподкопа в больших размерах нет, однако сын оспорил его непредусмотрительную наивность. Мы - скверные футурологи: на малые годы предопределяем участь своего народа, а чужеземцы, благодаря опыту, строят предвидение собственной судьбы надолго. Любовь к пришельцам, да и небдительность на века затормозила народы и народности той же Индии. А майя, инки из великих народов превратились в осколочные. Чужеземец страшен доброприимным народам тем, что из гостя, которого лелеют, превращается в беспощадного хозяина. Зловещая странность психологии пришельцев превращается в трагедию коренного народа. Фэйхоа рассказывала ему о наблюдении в Индии, сделанном Черным Лебедем, еще посольским сыном, который думать не думал о государственной деятельности. Поведение там иностранных делегаций, затем поездки Черного Лебедя в страны, откуда они были, привело его к выводу: у себя дома они космополиты, на чужбине - националисты. Любопытно, женятся ли сицилийские мафиозо в США на неитальянках?
Ковылко не мог представить себе, чтобы горячие сицилийцы брали в жены только землячек. Что же касаемо Скуттерини, то, по толкам работниц-генофондисток, он наподобие рецидивиста прикрывается тремя чертовыми дюжинами фамилий и кличек: Муса Строитель, Квинтилиан, Мария Нерон, Балубо Коломбо, дон Хуан Фернандес де Толедо, Свинтус Гурманский, Барон Надувайло, Феликс Круль-Юсупов, Азраил Джан Ли… Фамилию Скуттерини, как уверяла генофондистка Ламбертия Прекрасная (он домогался ее, чтобы родились выставочные супермены, но она отфутболила его к страхилюдинам), он взял себе, когда провернул громадный бизнес на скутерах, годных на море, на суше, в воздухе. Та же Ламбертия Прекрасная не называла Скуттерини иначе, как похотливый ишак.
Оба, судача о Скуттерини, непроизвольно заслонялись от переживаний, выводящих воображение к непоправимым неприятностям. И стоило им замолчать, как Ковылко ужаснулся проваленной несдержанности: "Ревизия свернется, и никакими силами его не сковырнуть", - а Курнопай начал сожалеть о том, что втравился в потеху, которую приравняют к издевательству, и подлый Скуттерини будет подаваться похитителями народного благополучия как агнец, а он - ревизором, склонным к произволу.
К полудню фельдъегерь привез Курнопаю пакет от Болт Бух Грея. На маленьком листке (священный автократ по-крестьянски берег бумагу) рвущимся, почти линейным почерком было написано: "Если тебе не дорог престиж собственного "я", тем более престиж одной из самых тончайших и ответственнейших должностей державы, то хотя бы подумал о престиже священного автократа, который взял под свою ответственность твое назначение. Противодействие этому было несусветное. Остался в полном одиночестве. Пришлось дать поручительство. Балбес и баловень судьбы - вот что тебе скажет священный автократ. В отличие от тебя, он читает религиозные книги философского склада. В трактате Газали "Воскрешение наук о вере" имеются выражения, приписываемые Всевышнему Аллаху: "Я не оправдываю свою душу, ведь душа побуждает ко злу". И там же: "Можно ли вообразить, чтобы он любил другого самого по себе, а не ради себя?" Тебе кажется, что священный автократ любит тебя ради себя. Он любит тебя не ради себя - ради САМОГО, Самии, вечной справедливости. Возвращайся, побуждающий свою душу ко злу. Комиссия должна довести ревизию до ума".
26
Едва Курнопай успел войти в гостиную при его кабинете державного ревизора, туда вбежала бабушка Лемуриха. Она швырнула толстенную вечернюю газету так, чтобы угодить ему в лицо, но газета раскрылась, расслоилась, устелила чуть ли не половину ковра, где были вытканы сцены из битвы кентавров с амазонками. На развороте, как нарочно распахнувшемся подле его ног, чернел снимок. Лицо на зрителя. Наверно, оттого, что он вздернул руки Скуттерини под лопатки, оно плывет, как сливочное масло по сковороде, от мстительного сладострастия. Не помнил он в себе такого чувства, когда подавал согнутого Скуттерини вперед перед захомутанием ногами сексдевицы. Вид девицы и жалкие глаза Скуттерини (какими несчастненькими бывают преступники в момент победительной операции!) задели в Курнопае порочную струнку. Он захихикал с плотоядностью пацана, кому удалось нашкодить.
- Вота! - вскричала бабушка, будто только что пророчила внуку несчастье, и оно мигом начало сбываться. Она вознесла палец к потолку, тем самым как бы затвердила предсказание и выбежала, грохнув бедром о косяк.
Курнопай, не огорченный исчезновением бабушки Лемурихи ("Предупреждала. Внушала. Ну и что с того? Ей дорого приспособленчество, ему - тревоги, приносящие справедливость"), поднял разворотливый снимок и прочитал под ним текст:
"Хорошенькое дело! Славные граждане нашего отечества потешаются над бедняжкой Скуттерини. Ай-яй, издревле мы не забижали иностранцев, благодаря чему процветали экономика, усовершенствовалась государственность и военная мощь, возникли философские течения и религии, уничтожившие доморощенную мудрость самийских племенных народов, их простодушные суеверия пастухов, возделывателей корнеплодов, мореплавателей. Если хотите, благодаря чуткости к иностранцам, равной самопожертвованию и в чем-то самозакланию, мы получили всемирную известность народа с космополитизированной душой, чем и оберегаем себя в мире глобальных раздоров, порождаемых узостями националистического эгоизма. Подражание, заимствование - не недостаток, не грех: норма человеческого существования, одно из высочайших качеств природы. Тот из наших славных граждан, кто к нам не спиной - анфас, он ради торжества сексрелигии не улыбнулся с вожделением для кадров, воспроизводимых на фотощитах, но для этого жестокого снимка он позировал с лицом, до краев налитым вожделением. Мы не хотим ловить державного мужа на неуважении к господствующей религиозной идеологии, на попрании традиций страны, усваиваемых другими народами и обществами. Мы только ставим вопрос: "Не пора ли принять закон, каковой бы стал для иностранцев своего рода снарядонепробиваемой, плазмонесжигаемой броней. Особую защиту, своего рода противоатомный бункер, надо ввести законом для иностранцев-жертвователей. Все свои капиталы, заключавшиеся в контрольном пакете акций смолоцианки, Скуттерини подарил рабочему самоуправлению завода и казне. За время, ознаменованное политикой трех "Бэ", Скуттерини зачал около полусотни детей, теперь воспитывающихся в геноинкубаторах".
27
Безысходность нависла над Курнопаем. Вообразил себя свободно всевластным, а в сущности, его доставили в герметичной клетке, уже выдрессированного, к манежу, примкнули клетку к железокованому тоннелю и подняли творило, и пошел он по тоннелю на свет прожекторов и плохо видел тех, кто наблюдал за ним, а чуть попривыкло зрение, тогда и очутился на манеже, и себя обнаружил до спиленных когтей и вырванных клыков, и недосягаемых за стальным кольцом зрителей, и слабака укротителя, и его ассистента Двойняшку с муляжом испанки, и репортера, и лишь потом ударило в башку, что номер-то задуман и осуществлен неподозреваемым дрессировщиком.
Безысходность опять нависла над Курнопаем, но теперь не мог он найти спасенья в отце, в бабушке Лемурихе, даже в Фэйхоа: она отказалась защищать Курнопая перед Болт Бух Греем, невзирая на то, что была возмущена действием газеты.
Он искал спасения, а необходимо было утешиться. Для мужчины нет ничего утешительней, чем нежность любимой женщины; тогда в светлом уюте меж ласками и забытьем легко поддаются обдумыванию казавшиеся неустранимыми обстоятельства.
Фэйхоа не воспринимала себя как иностранку. Он чувствовал это, и все-таки мнилось ему, что она гораздо справедливей сумеет рассудить о том, действительно ли их обращению с "бедняжкой Скуттерини" возможно придать расистскую окраску. Для Фэйхоа было бессомненно, что именно в двадцатом веке как никогда самоутвердилась порода людей, которая чему угодно какую захочет, такую и придаст окраску. Обманы, возведенные на уровень всевнушающего искусства, дают ей право назвать наш век веком демагогии. Что прискорбней всего - те, кем возбуждаются обманы, необозначаемы, точно движение магмы под земной корой. Причины, питающие обманы, еще потаенней. История и социальные потрясения, конечно, помогают догадываться, зачем кого-то устраивает необозначаемая жизнь: за ее скрытостью - вседоступность, вседозволенность, неправедная власть над властью, пределы которой установить нельзя, как покамест неустановимо, какие внутриземные реки текут из полушария в полушарие.
В глухой час пополуночи, когда Курнопай в бреду сна оправдывал себя и отца перед Лемурихой (бабушка пророчила, что Курнопай не сегодня завтра погибнет, ежели не облагоразумится, да еще утянет за собой ее милого зятька-сына Ковылко), позвонил священный автократ. Ему настолько невмоготу от очередного Курнопаева провала, что он глаз не сомкнул. Снотворные не дают эффекта. В сей ситуации вместо эффекта одни аффекты и дефекты. Сногсшибательный факт: горюет Каска. Я ей говорю: "Мама Вера, где твоя принципиальность? Ты переживаешь за человека, чей контрреволюционный переход на сторону бастующих похоронил эпоху Трех "Бэ". Она: "Стоит взыграть в сердечушке материнскому чувству, все тогда женщине нипочем". - "И революция сержантов?" - "И революция сержантов". - "И теперешнее устройство в Самии? Автократическая республика?" - "Да хоть капиталистический матриархат".
- Неужто прямо так и сказала? - удивился Курнопай.
- Криво ты сказал. Моя Вера - умнейшее создание! В конечном счете Каска просит меня: отстрани-де Курнопу от чудовищной должности, она не по нем, посколь он бесхитростный. Незадолго, мол, до училища он с Лемурихой заработал на добыче морских гребешков уйму денег. Они возвернулись, он мне говорит: "Вырасту большой, на побережье подамся, ферму заведу, чтоб выращивать крабов". Я: "А Фэйхоа?" Она: "Фэйхоа за ним куда угодно переберется". Я: "Родная ты моя Вероника, есть в Самии четверо мужчин, кому я могу доверять: Курнопа-Курнопай, Чернозуб, Огомий - мужичок с ноготок, и я самолично. И есть единственная женщина, пусть это тебя не унизит, на кого я могу положиться в деле оккультных наук, - Фэйхоа. Так почему я должен спроваживать двух несравненных людей куда-то к чертям на океанский берег?" К слову, о постреленке Огомии. Моя несуразнейшая приязнь к тебе, поточней - пароноическая приязнь, передалась Огомию. Он стащил у меня лазерпистолет, дабы убрать Скуттерини, репортера и главного редактора "Вечерней газеты". Дворцовая охранка вовремя подловила Огомия. Сейчас поговаривают о болт-бух-греевской семейственности в державной сфере. Могу себе представить, что бы болтали, перестреляй Огомий сию триаду смельчаков. Что придется тебе сделать? Извинишься через газету перед Скуттерини. За себя и за отца.