То действительно была икона, лишь на первый (неискушённый) взгляд старинная - грубая облезлая доска с тёмным вытертым изображением, которое я не сразу даже и разглядел. А, разглядев, понял, что вещь передо мной - далеко не такая древняя и бесценная, как мне сперва показалось. Ибо изображён на ней был не кто иной, как… Альбертик.
Да-да, это был именно он - его тёмнорусые кудри, его круглые, глубоко сидящие глаза, его крупные губы, разъехавшиеся в официальной улыбочке - словом, полный набор особых примет. Не тот неформальный, дачный Альбертик, славный увалень, к которому я за эту неделю успел привыкнуть и даже привязаться, - а Альбертик самый что ни на есть стилизованный, - то есть и не Альбертик вовсе, а собственной персоной Александр Гнездозор, которому художник даже не потрудился придать надлежащую, соответствующую канону осанистость и суровое выражение лица. Мне даже показалось, что я видел подобное изображение (в том же крапчатом жабо, с такой же ласковой полуулыбкой) в каком-то глянцевом журнале - только вот я никак не мог вспомнить, в каком именно. "Мещанство и Пошлость"? "Ванечка"? "Гламур"?..
Покуда я соображал, Кострецкий, так и не вернув икону на место, двинулся прочь из ризницы - и мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Ещё секунд пять-шесть он постоял в полукруглом алтарном пространстве, слегка покачиваясь, поворачивая свой трофей то так, то эдак, любуясь им, словно фотографией любимой девушки, - и вот тут-то и произошло то дикое и чудовищное, от чего я ещё долго потом не мог отойти.
Бац!!!
Не успел я в панике отпрыгнуть (что-то вдруг взорвалось под сводами храма и одновременно у моих ног, ошарашило, брызнуло в глаза струёй древесной пыли), - а Игорь уже вовсю отжигал на обломках энергичную джигу, кряхтя, посапывая, втаптывая модными розовыми сандалетами в бурый пол двух одинаково мутных Альбертиков, которые, как ни в чём не бывало, улыбались нам с несимметричных дощечек - поуже и пошире. Голограммы всегда завораживали меня. Но сейчас куда интереснее было лицо самого Игоря - красное, с вздувшимися на лбу венами, с подвижными желваками под гладкой загорелой кожей, с полуоткрытыми губами, откуда ритмично вырывался странный, ритмичный, несвойственный ему звук: "Ххы!.. Ххы!.. Ххы!..".
При этом он, однако, нет-нет, да косился на меня, словно проверяя, как я реагирую, - и в зелёных кошачьих глазах его плясала лёгкая безуминка.
Всё это было до того кошмарно, неправдоподобно и ни с чем несообразно, что я с ужасом почувствовал, что к моему горлу подкатывает совершенно неуместный сейчас спазм истерического хохота. Страшным усилием воли я подавил его, для чего мне пришлось отвести взгляд от ярко-розовых сандалет Кострецкого - и уставиться вверх, на стрельчатое окошко, слегка запылённое, но всё-таки уже начавшее понемногу пропускать в себя тихое беззлобное золото уходящего солнца.
А Игорь, наконец, перестал топтать проштрафившуюся икону, отряхнул руки, отдышался - и почти ровным голосом, в котором, однако, ещё сквозил отзвук лёгкой дрожи, проговорил:
- Мерзавец. Маляр хренов. Он что - нас всех тут за идиотов держит? - и, обращаясь уже ко мне:
- Нет, вы видите, какая мерзость? Голограмма на деревяшке! А ему заказали что? портрет в технике иконописания, думали, толковый специалист, не хухры-мухры, категория "один-а". Кого он хотел тут надуть? Всё, больше ему серьёзных заказов не видать… да и несерьёзных тоже… уж об этом я позабочусь!..
Тут он, к моему облегчению - а то я уже начинал опасаться, что он вот-вот и на меня бросится, - снова улыбнулся своей обычной улыбкой и добавил - уже совсем с другой интонацией:
- Меня все почему-то каким-то злодеем считают, а на самом деле я непростительно гуманен. Этого гада за его халтуру удавить бы мало - а я вот не могу поднять руку на художника. Страшной казни подвергнется только его творение. Пойдём-ка, дядя Толя, снесём всю эту гадость в утилизатор, чтобы другим было неповадно.
Как ни в чём не бывало, он нагнулся, подобрал обломки, сунул их мне, опешившему, в руки, вернулся на секунду в "ризницу", погасил там свет, аккуратно закрыл за собой фанерную дверь - и, уже совсем повеселевший, указал мне на выход.
Я, недоумевая, повиновался.
В последний момент я успел ещё немножечко побыть экскурсантом. Оказывается, вот этот предбанничек на входе, который я как-то так прошагал, не заметив - это "притвор". Очень интересно.
Без особой спешки мы обогнули здание снаружи и оказались в его тылах, где было как-то особенно тихо, сыро и немножечко зловеще - как всегда бывает в потаённых уголках природы, куда человек забредает, в основном, справить нужду. В духмяных зарослях высоченной травы обнаружился, однако, стеклянный куб утилизатора последнего поколения. С помощью слова-кода открыв широкий квадратный люк, Игорь брезгливо отправил туда обломки, однако запустить устройство в действие не потрудился - и на мой вопросительный взгляд с улыбкой пояснил:
- Он пустой ещё. Это для него неполезно.
Я пожал плечами. Мне было бы интересно посмотреть, как работает устройство, я такого ещё не видел. Впрочем, я хорошо понимал, что Игорь Кострецкий уже продемонстрировал мне всё, что имел продемонстрировать, - а, стало быть, экскурсия закончена, нравится мне это или нет.
В том, что спектакль был подготовлен заранее и разыгран персонально для меня, я почти не сомневался. Но что это всё значило?.. Я догадывался - что. И боялся догадываться. Не смел задумываться. И лишь покорно плёлся по тропинке вслед за Игорем, который - видимо, из деликатности - перестал, наконец, изводить меня своей вечной болтовнёй и только чуть слышно мурлыкал себе под нос какой-то модный мотивчик.
Добравшись до павильона, мы увидели, что за время нашего отсутствия мизансцена почти не изменилась - только теперь Бессмертный Лидер в одиночестве отдыхает на балкончике, удобненько опершись на деревянные перила и попыхивая, сталин недоделанный, ароматической трубочкой, запрещённой для всех, кроме него, - а Клавдия, ну до того хорошенькая с кукишком на затылке и в белом с оранжевыми горохами платьице, с понурым видом сидит чуть поодаль на высоких ступеньках, видимо, не решаясь ни покинуть своего благоверного, ни завязать с ним какую-нибудь познавательную беседу. Завидев нас, она, однако, мигом вскочила - и вприпрыжку, совсем как ребёнок, бросилась навстречу, звонким голоском напевая:
- Вернулись, вернулись!..
Бедненькая, с грустью подумал я, видно, всё ж не так-то оно сладко - быть подругой осьминога в человеческом обличье. Тот, кстати, не проявил ни малейшего недовольства её побегом, глядя сверху на нашу трогательную группу с той же флегматичной, благосклонной улыбкой, с какой доселе взирал на расстилавшийся перед ним вид.
Внезапно я почувствовал, что не могу больше ни секунды оставаться в его обществе. Не знаю, что тут было причиной - он ли сам, сцена ли, что десять минут назад разыграл передо мной Кострецкий, или просто Кутина искренность, так контрастирующая с осточертевшими мне за эти дни двусмысленными гримасами и ухмылками обоих государственных мужей, - но только я чувствовал, что видеть его сейчас - выше моих сил и, если я срочно чего-либо не предприму, никто не сможет поручиться за моё шаткое стариковское здоровье. Вот почему в следующий миг я и сам осклабился в неестественной, зверской улыбке, решительно взял Кутю под руку и, громко сказав:
- Пойдём, Клашенька, от этих злобных дядек, пусть они тут без нас ведут свои скучные взрослые разговоры, - потащил её прочь по розовой мостовой (бедняжка с трудом поспевала за мной, но не сопротивлялась), почти физически ощущая, как "дядьки" лыбятся мне в затылок. Не заподозрили бы меня в преступной к ней склонности. Не заподозрят. Вот за что люблю нынешних. Это в мое время нельзя было обнять маму, чтобы тебя тут же не обвинили в инцесте, и пожать приятелю руку, чтобы кто-то тотчас же не завопил: "Гомики!". А теперь мужчины повально красят губы и ресницы, выщипывают брови, делают маникюр - и никому ничего даже в голову не приходит. После того, как в З7-м году Кострецкий легализировал половые извращения и ввёл их изучение в обязательную школьную программу, они резко вышли из моды - и сейчас редко-редко можно встретить на улице однополую парочку. Все они предпочитают лечиться у специалистов моего профиля, чтобы создать здоровые семьи. То же и с педо- и некрофилией и прочими перверсиями. В общем, спасибо Бессмертному Лидеру и тд. за то, что девяностолетний старик, гуляющий под ручку с девятнадцатилетней девушкой, вызывает теперь у людей только самые чистые и трогательные ассоциации.
Впрочем, подумал я, внутренне помрачнев, в её годы девяносто и семьдесят пять - почти одно и то же. А ведь я так до сих пор и не выяснил - в курсе ли она этого маленького возрастного шулерства?.. О, конечно, ведь им это сейчас, кажется, с пелёнок вдалбливают. Ну, и как она справляется с этим знанием? Или просто не задумывается о таких отвлечённых материях? Вот о чём я хотел её спросить, но вместо этого почему-то брякнул совсем другое:
- Скажи, ты действительно любишь Аль… Александра?..
Брякнул и сам испугался - никогда раньше я не позволял себе ничего подобного. В следующий миг мне пришлось испугаться ещё сильнее - ибо Кутя, видимо, привыкшая к нашим откровенным беседам, точно так же не успела обдумать свой ответ - и брякнула первое, что пришло в голову (то есть правду):
- Я не могу не любить первого человека России.
Открытие за открытием. Воистину, сегодня - день срывания масок. Впрочем… какое я имею право её судить, старый ханжа? И никакой это не цинизм, а всего-навсего искренность - девочка мне доверяет. Жаль, что она так скоро сменила тон:
- Я об этом часто думаю… Можно ли по правде любить бессмертного? В смысле - любить, как обычного мужчину? Я ведь понимаю, я буду стариться, а он… - Тут она вздохнула и поспешила закрыть тему:
- Когда пойму - уже точно отвечу на ваш вопрос. Обещаю, дядя Толя.
Но мне и этого было вполне достаточно. Не мучь себя, беленький кутёнок, хотел сказать я, - ты уже на всё ответила, да так, как я и мечтать не смел. Знаешь, какой приказ получил я сейчас от Игоря Кострецкого в храме "under construction"?.. (Потому что это был именно приказ, непререкаемая команда к действию - даже такой замшелый пень, как я, не мог этого не понимать.) Ты, значит, не будешь слишком сильно грустить, внученька, если с твоим рыцарем, не дай Бог, случится какая-нибудь неприятная неожиданность?..
Ты развязываешь мне руки, спасибо тебе.
И чуть позже, перед сном, кайфуя на своём роскошном прогреваемом изнутри ложе (от "свечки" я благоразумно отмазался, сославшись на дурное самочувствие, кхе-кхе) и как всегда машинально следя глазами весьма правдоподобные прямоугольнички света поддельных фар, через каждые семнадцать секунд уютно, как в детстве, проползавшие через гладкий потолок, я безостановочно думал, думал об одном и том же.
Нет, моральные аспекты и всякие там угрызения меня больше не занимали. Я сам пугался, - ведь я очень совестливый человек. Искал: ау, где вы?.. Но ничего похожего не находил. Не знаю, как объяснить это, но с того момента, как я перестал сопротивляться и разрешил себе принять приказ - а мне теперь казалось, что я втайне от себя принял его сразу! - всё стало ясно, просто и легко, и я уже не понимал, как не додумался до того же самостоятельно.
Или додумался?..
Ведь оно, в сущности, - мой долг. (Да, точно - когда-то, в розовом саду, я почти дошёл до этого умозаключения, и только появление Кути меня сбило!) Я совершил ошибку - мне и исправлять. Больше-то некому.
А Кутя переживёт.
Радовало меня и то, что все точки над "и", наконец, были прорисованы - теперь я точно знал, зачем меня сюда привезли. Недоговорённостей не оставалось. И меня это вполне устраивало. Я, стало быть, не даром ел хлеб Кострецкого. Не люблю быть нахлебником.
Следовало бы, пожалуй, задуматься и над мотивацией самого Кострецкого, которая пока что выглядела, мягко говоря, нелогично. В этих изящных наманикюренных пальчиках была сосредоточена полная, абсолютная власть над огромным государством - и для чего ему вздумалось рубить сук, на котором он с полным комфортом просидел пятнадцать лет, я не совсем понимал. Но я никогда не разбирался в политике, а теперь уже, пожалуй, поздно. Нам, тлям, не стоит соваться в тайные дела небожителей. В конце концов Кострецкому виднее, он всегда смотрит на несколько шагов вперёд - и уж наверняка чётко знает, чего хочет. Наивно было бы думать, что он способен на опрометчивый и невыгодный для себя поступок.
Словом, "что" меня не волновало - всё уже было давно решено, подписано и не подлежало дальнейшему обсуждению.
Гораздо сильнее мучил меня вопрос: "как"?..
Мне, конечно, льстило, что Кострецкий так железобетонно во мне уверен, - но сам-то я этой уверенности вовсе не разделял. Я, конечно, профессионал и очень опытный клиницист. Но, как ни крути, у меня на всё про всё оставалась около недели. Маловато для полноценной терапевтической сессии. Тем более для той "сессии", что от меня требовалась. Тем более что я так до сих пор толком и не понял, что же на самом деле произошло в голове маленького Альбертика тогда, шестьдесят пять лет назад.
Смогу ли, выдюжу ли?.. Помочь клиенту одолеть какую-нибудь психосоматическую хворь - дело порой не такое уж простое, но, в конце концов, именно для этого мы и поставлены. Но когда такая хворь - сама жизнь…
Оригинальная задачка, спору нет. Но и выбора тоже нет, судя по всему. Что ж, попробуем справиться.
"Транзистор - хитроумный прибор. Понять принципы его работы нелегко - но ведь сумели же его изобрести!" - так начинался один из параграфов школьного учебника физики при старой образовательной системе. Ах, чёрт меня дёрнул когда-то, в далёкой сопливой юности выбрать не физику, которой я по-мальчишечьи увлекался, а эту идиотскую профессию, душелечение, где ничто ни на чём не основано, всё так шатко, зыбко и до отвращения условно!..
(Интересно, смекал я мимоходом, даст ли мне Игорь - в случае успешного завершения операции - хотя бы сержанта? На старости лет оно бы и неплохо. А, скорее всего, попросту угостит старой доброй бациллой-кострециллой. Что тоже, в общем, заманчиво - говорят, смерть эта безболезненная и даже в чём-то приятная. Глупо рассчитывать на то, что своя, естественная, будет лучше. А она-то ведь, матушка, тоже, поди, на носу.)
Я уже не лежал в кровати, а шагал - и довольно быстро - вдоль по ровной дорожке из пластиковых плит, ведущей к выходу из цветочного лабиринта. Сосредоточенно и тупо шаря по ней глазами в поисках свежих идей, я всё же поймал себя на том, что машинально, по старой привычке стараюсь перешагивать еле заметные линии-сочленения. "Наступишь - Ленина погубишь" - с содроганием вспомнил я ещё одну дурацкую цитату, присказку из своего октябрятского детства, прежде чем окончательно отъехать в сказочную страну, где ни о каких Альбертиках, слава Богу, и слыхом не слыхивали.
Мой мозг был милостив ко мне. Мне снились транзисторные приёмники.
6
Утро выпало пасмурным.
Шут знает как я понял это ещё прежде, чем разлепил глаза - то ли засинхронился в эти дни с природой, то ли просто темновато было в комнате оттого, что солнце не сочилось, как обычно, сквозь тончайшую щёлку меж неплотно запахнутыми шторами. Нехотя встав и раздёрнув их, я увидел, что чутьё меня не обмануло - погода сегодня приготовила мне удивительный сюрприз. Вместо надоевшей до колик слащавой розовой открытки за окном развернулся странный, я бы даже сказал не совсем земной пейзаж: смутно знакомое пространство было словно набито клочьями ваты, причём набито небрежно, кое-как - так неровно повис над землёй туман.
За свои девяносто я ещё ни разу не видел подобного зрелища - и теперь так и застыл у окна, завороженный. Сад исчез; впрочем, хорошенько приглядевшись, можно было заметить то там, то здесь любопытную цветочную головку, выглядывающую из плотной белесой дымки, словно из мехового воротничка. Никогда не считал себя большим любителем казусов, - но почему-то сейчас это умилительное зрелище тронуло меня чуть ли не до слёз, и я всё пялился и пялился на бывший сад, не в силах от него оторваться.
Из этого благостного состояния вывел меня "внутренний" звонок Кострецкого, весело сообщившего мне о некоем "совершенно уникальном мероприятии", которое якобы с нетерпением ожидает меня в столовой персикового павильончика. Без подробностей - интриговал, мерзавец.
Ну что ж, уникальное так уникальное. До сей поры все его "мероприятия" ничем хорошим для меня не заканчивались. Посмотрим, как будет с нынешним. Между прочим, Игорь велел мне поторопиться - дескать, все уже в сборе. Я и поторопился - наскоро причепурился, побрызгался духами и с бодрой улыбкой на гладковыбритом лице почесал в Кутин домик.
Там меня и впрямь уже поджидали трое дачников - с весьма таинственными и довольными физиономиями. Не заплутал ли я в тумане? Нет, как видите. А что у нас за мероприятие? Тут мужчины как-то странно засмеялись - и скрестили выразительные взгляды на разалевшейся Куте, которая от смущения даже спрятала лицо в ладошки.
Оказывается, идея дня принадлежала ей. Два-три дня назад она выудила где-то в Сети рецепт яблочного пирога - и была до глубины души потрясена его аппетитным видом (к рецепту прилагалась картинка). Бедняжка, чьё детство прошло в более чем далёких от семейного уюта условиях, мгновенно загорелась революционной мыслью - испечь угощение к полднику своими руками - и вконец замучила ею своего высокого покровителя, которому, по большому-то счёту, ничего не было жалко для любимой женщины - как говорится, чем бы дитя не тешилось.
Теперь её слегка мучила совесть за то, что она заставляет взрослых, умных, занятых людей заниматься такой ерундой. Те, естественно, это просекли - и дразнили её, гады, немилосердно.
Я категорически заявил, что ничего так в жизни не обожаю, как печь пироги - пусть мне только выдадут какой-нибудь симпатичный передничек, чтобы не шокировать Кострецкого жирными пятнами и перхотью муки на моём лучшем летнем прикиде. Про себя же я подумал, что жизнь с каждой секундой всё больше подтверждает нашу с Игорем правоту. Девочка - прирождённая хозяюшка; ей бы дом вести, детей рожать одного за другим да стряпать муженьку, славному русскому парню, всякие вкусности, - а не киснуть тут на утеху этому флегматичному полутирану.