В общем, разгрёб я эти поленья и обнаружил под ними люк. Тяжёлый, едва сдвинул. Дохнуло снизу холодной тьмой. Ну, ясное дело, подземный ход. Разумно. Если что, в лес можно улизнуть. Я, понятное дело, спускаться не стал. Кто знает, как далеко тянется этот ход, а у меня свеча уже догорает. К тому же господин в любой момент кликнуть может. Потому закрыл я люк, накидал дров, как было, и наверх вылез.
Что делал, спрашиваете? Да ничего такого не делал. Сидел у печки, вспоминал разное. А особо то вспоминал, что вечером на меня нахлынуло, когда я сидел меж зеркал медных.
Всё-таки ясен пень, чары это. Вспоминаешь то, что было, да так ярко, ни с каким сном не сравнится. И ведь всё вспоминаешь - не только что было, но и что думал тогда, что чувствовал. Но зачем это господину? Может, этими чарами он и впрямь что-то во мне исцеляет? Но что во мне исцелять, я здоров как бык, о чём, братья, имеющиеся среди вас лекаря прекрасно осведомлены. Загадка…
А потом услышал я вдалеке звон бубенцов, и бросился на двор. Ворота, конечно, отворять заблаговременно не стал, потому что мало ли кто может ехать? А вдруг враги? Правда, зачем врагам с бубенцами подкатывать?
Вскарабкался я на забор, пригляделся. Но что толку взглядываться в чащу леса? Дорогу всё равно закрывают деревья. И лишь выехали они на поляну, я их разглядел.
Немного оказалось их, гостей. Бричка вроде нашей, трое гнедых коней, по виду непростые кони. То есть явно плуг не тянут, но и не скакуны благородных кровей, на коих графам да князьям полагается гарцевать. А такие, как эти, могут и повозку тянуть, и в бой идти, когда конной лавой два войска сшибаются.
Приглядевшись, узнал я кучера на козлах. Был он уже у нас в гостях, ранней осенью. Трудно такого не узнать, уж больно приметен его кривой шрам через всю левую щёку. Тот самый Гирхай, запретивший господину добавлять к своему имени "пресветлый".
А господин, оказывается, тоже на двор выскочил. В одной рубашке, между прочим.
- Чего ждёшь, вынимай засов! - крикнул он, и я поспешил открыть ворота.
Вкатилась бричка на двор, остановил Гирхай гнедых своих, наземь спрыгнул. И звякнул при том железом. Эге, понял я, под шубой-то броня, похоже. Да и краешек сабли вон, выглядывает.
- Добро пожаловать, господин, - низко поклонился я. - Сейчас лошадок ваших распрягу да обустрою.
- А, это ты, шустрый, - усмехнулся он в усы. - Ну, займись, а после покажешь, хорошо ли обустроил.
Подошёл к нему господин Алаглани, молча обнял за плечи. Спросил:
- Ну как, в порядке? Без приключений доехали?
- Знаешь, сам удивляюсь, - ответил Гирхай. - Никаких препятствий, ни от людей, ни от зверья. Всегда бы так…
Но господин, кажется, не дослушал его ответ. Распахнул дверцу брички, и миг спустя вынес оттуда на руках пацанёнка лет семи, в шубке на лисьем меху. Пацанёнок, похоже, спал в дороге и сейчас только проснулся. Открыл глаза, радостно вскрикнул и обнял аптекаря. А вскоре колыхнулась за дверцей занавеска и из брички рыбкой выскользнула женщина.
Просите описать подробнее? Это легко. На вид не более тридцати, чуть выше среднего роста, под шубой телосложение не разберёшь, но как потом выяснилось, не толста и не худа. Как сказал бы брат Аланар, в самую меру. Лицо слегка вытянутое, подбородок треугольный, кожа бледная, волосы из-под меховой накидки выбиваются тёмные, глаза - чёрные, и под глазами слегка заметны тени. Не те, что модницы себе рисуют, а какие бывают от большой усталости или больших волнений.
- Ну, здравствуй, Алаг, - её голос оказался чуть с хрипотцой, но сильный и звучный.
А господин Алаглани, удерживая мальца левой рукой, правой обнял свою гостью, и несколько мгновений они стояли так неподвижно. А мы с господином Гирхаем на них смотрели: я с удивлением, чуть ли не рот разинув, а Гирхай - с грустной какой-то улыбкой.
- Да что мы так стоим! - вскрикнул наконец господин Алаглани. - На морозе-то! Пойдёмте в дом!
Он спустил на землю малыша, которого женщина тут же взяла за руку, и все трое они поднялись на крыльцо.
- Поди-ка сюда, малец, - негромко сказал Гирхай. - Поможешь вещи выгрузить.
И принялись мы с ним таскать в дом сумки, коих изрядно было. Я, конечно, порывался сам всё снести, но Гирхай не позволил, таскал со мною наравне. Словно забыв, что пресветлым такими делами заниматься невместно.
В доме обнаружилось, что среди сумок этих и узлов - немало съестных припасов, так что обед у нас всё-таки будет.
Хлопотал я по хозяйству и при этом внимательно рассматривал гостей. Господин Алаглани, суетливо-радостный, сообразил всё-таки назвать их имена. Ну, как звать господина Гирхая, я и без того знал, но знания, конечно, не выказывал. Женщину полагалось звать госпожой Хаидайи - причём господин, разумеется, не добавил к имени "мау". Понятная предосторожность. Мальчика же, как выяснилось, звать Илагаем. На вид ему, как я уже сказал, было лет семь. Худенький, черноволосый, а глаза серо-зелёные. Лицо бледное, и весь он какой-то был не то что сонный, но то ли усталый, то ли грустный. Затеял, правда, играть с котом на ковре, но кот его своим царственным вниманием не удостоил. И сколько ни дёргал Илагай перед кошачьим носом пуговищу на ниточке, тот лишь вяло отмахивался лапой.
Господин меж тем утащил Гирхая в дальнюю комнату на первом этаже, а мы с госпожой Хаидайи и Илагаем - надо понимать, сынишкой её - остались в зале, где печь. Похоже, в этом лесном доме зал был и за кухню, и за столовую.
Начал я с обедом хлопотать, и тут ко мне присоединилась госпожа Хаидайи. Дескать, готовка - женское дело, и не может она потому в стороне оставаться. Не стал я, конечно, говорить, что ей, столь высокородной, мараться стряпнёй невместно - ведь откуда мне, слуге аптекарскому, знать, что она - мау?
- А у нас, - заметил я, чистя морковку, - ну, то есть в дому господина Алаглани, - всё ребята готовят, братья Амихи с Гайяном. И неплохо, между прочим, готовят.
- Ну, чтобы просто сытно было, особого умения и не надо, - тонко улыбнулась госпожа Хаидайи. - Но вот чтобы было ещё и вкусно, и ароматно, тут нужна женская рука. А что, у господина Алаглани никакой женской прислуги нет?
Я замялся. С одной стороны, господин не давал мне никаких наставлений на сей счёт - в смысле, о чём лучше не болтать. С другой - не хотелось вспоминать о грустном.
- Была у нас девчонка одна, Хасинайи её звали, - ответил я тихо. - Она стиркой занималась у нас, глажкой. Да только осенью померла, бедолага. Болезнь у неё скоропостижная случилась.
- И что же, не сумел твой господин её исцелить? - удивилась гостья.
- Слишком поздно обнаружилось, - пояснил я. - Господин так и сказал: лекарская наука могуча, но не всесильна. Вот… Так что теперь у нас только пацаны.
- Не обижает вас господин Алаглани? - голос её был мягок и внимателен. Будто не со слугой безродным разговаривает, а с равным себе. И этим напомнила она мне юного графа Баалару.
- Нет, что вы, моя госпожа! - вскинулся я. - Господин Алаглани добрый. Иногда, пожалуй, и слишком.
- Доброта не бывает излишней, Гилар, - заметила госпожа Хаидайи. - Она может быть неразумной, может быть неуместной, но вот излишней она никогда не бывает.
- Ну, это как сказать, - возразил я. - Вы, моя госпожа, лук-то мельче режьте… Вот вы сказали, доброта может быть неразумной, а ведь неразумная и излишняя - это почти одно и то же. Если излишняя - значит, и неразумная, ибо во всём, как учит нас премудрый Памасиохи, следует соблюдать меру.
- Вот как? - удивилась она. - Ты читал творения премудрого Памасиохи?
- Читал, моя госпожа. Господин Алаглани отчего-то решил со мной заниматься, а поскольку я грамоту знаю, то и велит он мне читать разные учёные книги, а потом спрашивает, как запомнил и что понял.
- Интересно… - протянула она. - Ну а грамоте ты где выучился?
- Так ещё по прежней жизни, - охотно пояснил я. - Мой папаша скобяную лавку держал, а как же в купецком деле без грамоты? Ходил заниматься к старому брату Галааналю, что через два дома от нас жил. Он и вколотил мне науку. Вот уж у кого доброта излишней не была…
- Тебе лет-то сколько, Гилар? - перебила она.
- Четырнадцать, моя госпожа.
- Уж больно ты взросло рассуждаешь для четырнадцати лет… - она усмехнулась краем губ. - Прямо как старичок.
- Жизнь у меня трудная была, вот и пришлось мозгами шевелить, чтобы не окочуриться, - подбавил я в голос важности. - Много у меня бед приключилось, лишился всей родни, скитался по дорогам, милостыньку просил. Честно скажу, и мелким воровством промышлял, ибо когда брюхо с голоду пучит… это у благородных ведь говорится: честь превыше нужды, а у нас, у чёрного народа, наоборот - нужда превыше чести. Так что, госпожа моя, и замерзал я, и били меня нещадно, и страхов я разных натерпелся… и что мне, после всего этого в камушки с ребятнёй играть да взапуски бегать?
- Ну а дальше как жизнь свою устроишь? - поинтересовалась госпожа. - Не вечно же ты в услужении у Алага будешь… то есть у господина Алаглани, я хотела сказать.
Ага! Назвала-таки коротким именем, что возможно только между близкими людьми. В общем, ещё одно лыко да в ту же строку.
- Да известно как! - сообщил я. - До восемнадцати лет буду господину служить, а там получу расчёт, да он ещё и прибавит деньгами, он всегда так делает, когда слуга до совершенных лет дорастает. Письмо даст рекомендательное к кому-нибудь из аптекарей в провинции. Буду у того аптекаря в подмастерьях, а как накоплю достаточно, то своё дело заведу. Только не аптекарское, а скобяное, как папаша мой, будь к нему милостив Творец Изначальный. Ну, сразу, может, лавку поставить не удастся, пойду сперва в приказчики, но лет за пять уж точно накоплю. Так что открою лавку скобяную, найду жену добрую да верную, и будет у нас детишек много, и будем мы жить безмятежно да тихо, потому что мятежностей и шумностей мне и так с лихвой перепало…
- Экий ты рассудительный, - рассмеялась она, и смех её был, как звон весенней капели. Протянула руку, потрепала меня по щеке, и было то, братья, весьма приятно.
- Вы, госпожа, излишне луку накрошили. Для супа с избытком хватит, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
- И бережливый, - добавила она.
- А то! - согласился я. - Без этого в нашем купецком деле никуда, живо разоришься.
- Скажи, Гилар, - задумчиво спросила госпожа Хаидайи, - неужели ты действительно готов удовлетвориться карьерой мелкого купца? Господин Алаглани, как я поняла, приобщает тебя к наукам, ты явно неглуп… наверняка ты мог бы претендовать в жизни на большее…
- А зачем? - широко улыбнулся я. - Разве стану я от этого счастливее? Ну поступлю я, допустим, в столичный университет, стану бакалавром, получу государственную должность… потом ещё повыше выслужусь… Меньше в моей жизни станет оттого суеты, печалей разных, опасностей, ловушек да предательств? Нет уж, госпожа моя, счастье - это когда, во-первых, покой, а во-вторых, воля. В смысле, сам себе принадлежишь, и никто не решает за тебя, на ком жениться, что на обед варить, во сколько спать ложиться. Так что мне высокого положения не надо, от высокого положения горестей более, чем радостей. Неправ я?
- Прав, Гилар! - Вздохнула она. - Ты даже сам не понимаешь, насколько ты прав!
- Всё, готово! - подвёл я итог нашей беседе. - Ставим котёл на огонь, и через часик уварится как должно.
Пока мы готовкой занимались, мелкий ребятёнок Илагай всё пытался с котом договориться. Наивное дитя! Его счастье, что безымянный не оставил ему на память "красную метку".
- Мама! - подбежал малыш к госпоже Хаидайи и дёрнул её за подол. - А почему он со мной играть не хочет?
Голос его сочился обидой и грядущими слезами.
- А ты спроси у этого мальчика, Гилара, - предложила ему мама (ага, всё-таки верно я угадал!). - Он наверняка с котиком лучше знаком, он тебе расскажет, почему.
Перекинуть грош - так это называлось у нас в Гурахайе. То есть сделать, чтобы другой за тебя отдувался.
- А это потому, малый, - повернулся я к Илагаю, - что кот сей - очень важный и гордый. Он, по всему видать, королевских кровей, хоть и кошачьих. Ведь и у кошек бывают короли… И вот смотрит он на нас, и думает: экие низкие людишки, чёрная кость. Будь вы благородные, будь у вас имя с "тмау", я бы, может, и поиграл с вами немножко, а так - недостойны вы моего царственного внимания. Берегитесь, кабы не разгневался я и не оцарапал дерзких простолюдинов!
Малыш надулся, повернул к маме обиженное лицо.
- Мама, ну это же неправда! Мы же… мы с котом можем играть! Ну скажи ему!
Госпожа Хайидаи, которая только что едва сдерживала смех, моментально потемнела, скулы её затвердели.
- Илагай, сколько раз тебе говорено: не болтай глупости! - произнесла она, словно гвоздь забила. И тут же, без всякой паузы, мне, прежним мягким голосом: - Мой сын иногда сам не понимает, что с языка у него слетает. Маленький ещё, живёт в мире фантазий. Не обижайся на него, Гилар!
Ещё бы я на малого обиделся! Он, сам того не ведая, сейчас все мои догадки подтвердил.
Я сел на корточки перед мальчишкой, взял его за плечо.
- Ну что, рассказать тебе сказку про кошачьих королей?
От сказки он не отказался. Видно, такой ему ещё и не рассказывали. Оно и понятно: сказки этой и в природе не было, пока я говорить не начал. Полезная штука - язык без костей.
- Ну, слушай. Давным-давно коты и кошки жили не как сейчас, не в людских домах, а было у них своё королевство. Коты-пастухи выращивали стада жирных и вкусных мышей, коты-рыбаки ловили рыбу в ручьях, коты-охотники добывали огромных и злобных крыс, а коты-портные из крысиных шкур шили одёжу. Коты-воины отгоняли от границ королевства войска соседей-собак…
- А как называлось кошачье королевство? - перебил Илагай.
- Оно… - я на миг задумался. - Оно называлось Котоланга. А соседнее королевство - Псоеланга. Между собой обе страны не то чтобы насмерть воевали, но очень друг друга недолюбливали и подозревали соседа в намерении напасть.
- И собаки напали и разогнали котов, и коты к людям ушли? - высказал догадку малыш.
- Нет, иначё всё сталось. Был среди котов один коварный тип, звали его… кажется, Дранохвост. На самом деле это даже не кот был, а огромная крыса, которая нацепила на себя шкуру кота. И вот этот Дранохвост стал другим котам говорить: ох, братцы-котики, что ж это делается? Мы трудимся не покладая лап, еду добываем, а наш король? Он что, мышей пасёт? Рыбу ловит? На крыс охотится? Нет, жирует он, на семи перинах нежится, и настойку из корня синетравля попивает. Зачем он нам такой?
- А его послушали? - деловито спросил Илагай.
- Поначалу посмеялись над ним. Сказали: ну как же без короля? А кто следит, чтобы кошачий закон соблюдался? Кто войско возглавляет, от псов нас защищает? Но Дранохвост не лыком был шит, он на это возразил. Закон кошачий, сказал, устарел уже, надо новый придумать, такой, чтобы и без всяких королей выполнялся. А от псов защищаться и вовсе незачем, псы на самом деле наши друзья, это король вам наврал, будто загрызть они нас хотят! Для того и наврал, чтобы мы его слушались! Рассердились коты на такие слова, схватили Дранохвоста и засадили его в королевскую темницу, чтобы после судить судом государевым. Но Дранохвост-то на самом деле был крысой, и потому удрал из темницы. Там дырочки были, крысиные норы. Никакой кот в такую не протиснется, а Дранохвосту что? Кошачью шкуру скинул, вернулся в природное своё обличье, и шасть в нору!
- И куда же он после делся? - это уже госпожа Хайидаи спросила.
- Знамо дело куда, в Псоелангу утёк, - поведал я. - Там псы его поначалу сожрать хотели, псы-то крыс не хуже котов давят. Но сумел Дранохвост их уговорить. Сделал им интересное предложение. Давайте, сказал, я опять кошачью шкуру надену и в Котолангу вернусь, а вы мне в помощь отряды боевых псов дадите. Мы их под котов раскрасим, никто и не отличит. Потом свергну я короля кошачьего и вас в страну пущу, кошатиной полакомиться.
- И они ему поверили? - с замиранием спросил малец.
- На свою беду, поверили, - вздохнул я. - Вернулся Дранохвост в Котолангу, а там уже, оказывается, сподвижники у него завелись. Многим запали в уши его слова про короля-лежебоку, захотелось им самим править. И один за другим стали стекаться коты-предатели в логовище Дранохвоста. Собралось их много, и среди них не только были коты-рыбаки да коты-пастухи - были и коты-купцы, и коты-ростовщики, и даже коты-вельможи. Захотелось им, как говорится, половить рыбку в мутной воде. И как-то тёмной ночью напали они на королевский дворец. Старика-короля растерзали, и братьев его, и сына-наследника. Одна только дочка королевская спаслась, принцесса-кошка с маленьким котёночком. Нашлись добрые коты, укрыли их от злых. Но долго сидеть на одном месте опасно было, и потому приходилось маме-принцессе с сыном-принцем скитаться. А с ними и несколько верных котов да кошек, чтобы охранять. Когда совсем опасно стало, ушли они из Котоланги в совсем другие земли, где котов раньше и не видели никогда, где люди жили. Там они и остались жить, у людей. Расплодились, расселились по городам да деревням. Мышей и крыс ловят, за то их кормят. А что было у них королевство, про то люди и не знают, поскольку языка ихнего, кошачьего, не понимают. Слышат "мяу, мяу, мур, мур", а то на деле слова кошачьего языка. Ну так вот, много лет прошло, котёнок-принц большим котом стал, и женился на красавице-кошке, и много у них деток было, и старший их сын унаследовал корону. А когда состарился - то своему старшему передал. С тех пор много-много лет прошло, но передаётся среди котов корона по наследству. И есть у котов предание, что когда-то вернутся они в свои родные земли, в Котолангу, восстановят королевство, и тогда будет кому ими править справедливо да разумно…
Я перевёл дыхание. Вот не знаю, братья, не слишком ли круто взял? Не слишком ли прямые намёки? Но если, как и раньше, строить из себя простого слугу, ничего не ведающего, то ничего не сумею и разнюхать. Давно я понял: здесь тайна такого рода, что сама в руки не придёт, здесь без толку подсматривать да подслушивать. Тут надо самому события подталкивать. Рискованно, конечно, но иначе никак.
- А что дальше было в Котоланге, после того, как там одержал верх этот крыс Дранохвост? - поинтересовалась госпожа Хайидаи. Илагай тоже уставился на меня, ожидая продолжения.