- Понять аргументы Зенона, - с ходу включился в опровержение тот, - можно лишь в свете учения о материалистической и исторической диалектике. У Зенона чистое движение мысли в понятиях. Это чистейшей воды идеализм!
- Побыстрее и покороче! - потребовал славный Агатий, указуя перстом на две неподвижные и дико висящие стрелы. Он, кажется, начинал понимать, за что собирался платить деньги Межеумовичу, да еще и Время в придачу.
- Поскольку Зенон защищает учение о едином и неподвижном бытии в той крайней форме, которая свойственна учению Парменида, - углублял Межеумович, - у него также понятия бытия оказываются оторванными от реального бытия.
- А в него я могу попасть? - спросил славный Агатий, указывая пальцем на Межеумовича.
- Конечно, - ответил я.
Славный Агатий мог попасть в кого угодно.
- Но, - окончательно расширил свою мысль не подозревающий об опасности Межеумович, - защищая учение о неизменном бытии, Зенон изобретает аргументы, в которых указывает противоречивость движения и множественности, то есть объективную диалектику.
Агатий спустил тетиву, и стрела со свистом понеслась в несчастного Межеумовича. Каллипига, естественно, завизжала, Сократ схватился за сердце, даже сам Зенон слегка испугался, хотя и слепо верил в свои апории. Но я не мог допустить смертоубийства и остановил стрелу в двух локтях от перепуганного Межеумовича.
- Понял, понял! - вскричал материалистический диалектик. - Аргумент Зенона "Стрела" также строится на одностороннем понимании пространства и времени. Здесь у него подчеркнута прерывность и пространства и времени одновременно. Но исключение непрерывности приводит к выводу о движении как сумме покоев. И так же, как и в первой апории, оказывается исключенной возможность движения. Стрела не движется в том месте, где она находится, ибо в этом месте она покоится, и, конечно, не движется там, где ее нет. Движущаяся стрела, оказывается, вообще не движется. В каждый данный момент стрела покоится в данном месте. Время состоит из таких моментов. Следовательно, движущаяся стрела покоится, не движется. Караул!
- Это я и сам вижу, - раздраженно сказал славный Агатий.
- Отец-Основатель считал верным положение древнего Гегеля, варвара, между прочим: "Движение же означает быть в этом месте, и в то же время не быть в нем; это - непрерывность пространства и времени, и она-то именно и делает возможным движение".
- Но, - неожиданно включился в разговор Сократ, - в первых двух апориях Зенон именно и предположил, что пространство и время непрерывны, а движения все равно не получилось.
- Отец-Основатель, как и бог, никогда не ошибается! - привел последний аргумент Межеумович.
- Пусть так, - согласился Сократ, - но все-таки, каким образом возможно движение?
- Таким, - ответил Межеумович в полном изнеможении.
И тут мне пришло в голову, что тезису Гераклита "все течет" противопоставлен тезис "все покоится". Однако, немного поразмыслив, я пришел к выводу, что, как ни парадоксально, но и Гераклит, и Зенон приходят фактически к одному и тому же, формулируя одну и ту же апорию. Апория Гераклита звучит так: "В одну и ту же реку нельзя войти дважды, ибо воды в ней вечно новые". А апорию Зенона можно переформулировать следующим образом: "Летящая стрела не может дважды находиться в одной точке". При такой переформулировке становится очевидным, что мы имеем одну и ту же апорию - один раз для случая нахождения покоящейся точки в движущемся потоке, другой - для нахождения в покоящейся точке самого потока или "полета", то есть летящей стрелы.
Не случайно и, более того, видимо, неизбежно "текучий" Гераклит и "неподвижник" Зенон пришли фактически к одной и той же апории. Гераклит сознательно искал сущность бытия в единстве противоположностей и, достигая своей цели, заявлял: "В изменении покоиться". Зенон попытался опровергнуть концепции своих конкурентов строго логически, через нахождение в их представлениях противоречий и считал, что достиг своей цели, когда мог вывести из построений противника тезис: "В полете покоиться".
Пока я так размышлял, оказывается, шли малопродуктивные переговоры. Одни требовали вернуть стрелам способность к свободным полетам, другие предлагали сначала корректно разрешить апорию.
- Верна! - вдруг закричал Межеумович. - Исходя из концепции Отца и одновременно Основателя, движущееся тело находится в данной точке и одновременно в другой, то есть как бы "размазано" в пространстве, занимая в движении место, большее собственных размеров.
Но стрелы продолжали висеть в воздухе. Межеумович расположил свое материальное тело в пространстве таким образом, что, если, не дай бог, его аргументы позволят стрелам сдвинуться с места, сам он не пострадал бы от прямых попаданий.
Межеумович все бегал и бегал. Тогда Сократ стукнул его кулаком по спине и сказал:
- Зенон рассуждает при помощи аргументов, и ты должен предоставить их.
Как ни напрягал я свою мыслительную способность, разрешить апорию Зенона не мог. Вот остановить стрелы я мог, а понять, как я это делаю, не мог. Тут я вспомнил мысль Каллипиги о том, что мы многое делаем, не зная как. Но это меня не успокоило.
- И что? - спросил Сократ, которому, видимо, надоело и беганье Межеумовича и мои сверхчеловеческие мысленные усилия. - Так и будем стоять?
- А что еще делать? - ответил я.
- Да вернуться к прежнему состоянию, - предложил Сократ.
- Побьют, - напомнил Межеумович, расстроенный тем, что материалистическая диалектика спасовала перед очевидным бредом идеализма.
- Так ведь, чему быть, тому не миновать, - сказал Сократ.
Ладно. Мне и самому надоело это стояние на одном месте.
А тут еще отдохнувший Ахиллес поднялся с травы, начал собирать висевшие в воздухе стрелы и складывать их в колчан. Потом решительно отнял у славного Агатия свой лук, экипировался полностью, даже черепаху взял под мышку и спросил у Зенона:
- Сколько заработали?
- Да нисколько, - ответил Зенон. - Ничья в нашу пользу.
- Тогда я лучше подамся в стайеры, - сказал Ахиллес и действительно куда-то подался.
Уже и те, и эти окружили нас, но разговаривали спокойно, как перед выпивкой. Шулеры все интересовались, откуда я беру столько козырных тузов, "наперсточники" просили перевести волновую функцию шарика из чистого состояния в смешанное. Сейчас-то они проигрались вчистую, потому что шарик оказывался под каждым стаканчиком, хоть и существовал в единственном числе.
- Может, он знает, что такое пространство и время? - спросил у Сократа славный Агатий, указуя на меня снова перстом, а не пальцем.
- Да откуда? - ответил Сократ.
- Смотри у меня, Сократ! - пригрозил славный Агатий. - Дождешься! Я терплю, терплю, да когда-нибудь и взорвусь!
- То ли уж мне отдаться этому хренофилу? - вслух размышляла Каллипига. - Нет… Не буду, пожалуй, пока.
Да тут и место-то людное, с радостью подумал я. Как тут отдаваться?
Постепенно народ начал расходиться, кто удовлетворенный, а кто и нет. Да делать было нечего…
Зенон отдал Каллипиге драхму, и та тотчас же спрятала ее за щеку. Парменид понял, что хватит ему пить капустный рассол. Зенон припрятывал за душой, видать, еще не одну апорию.
Но самое главное - все были недопустимо трезвы и понимали всю меру недопустимости своего такого поведения.
Глава десятая
Тут по Сибирским Афинам разнеслась весть о том, что так и не развившийся до коммунизма социализм отменен и в городе установлена тирания.
Я подумал, было, что Межеумович тут же побежит прятаться или сдаваться тиранам, но ничего такого не произошло.
- Ну, теперь тираны начнут выпускать самопальную водку, - со знанием дела заявил диалектический материалист. - Травиться начнет трудовой народ. А куда денешься?
- Никуда тут не денешься, - согласилась Каллипига.
В остальном, видать, тирания ничем не отличалась от развитого социализма, потому что никто не волновался, не спрашивал себя: "А чё теперь делать?" Славному Агатию вообще было наплевать на государственный строй, потому что брать с людей Время в рост можно было, наверное, при любом строе. Но все же он был слегка чем-то озадачен.
- Сократ, - сказал он, - ты здорово рискуешь.
- Как не рисковать, - согласился Сократ. - Риск - благородное дело.
- В твоем-то ничего благородного нет. Мои доходы падают. И если ты не перестанешь мутить народ Сибирских Афин, то берегись!
- Да разве можно замутить эту первозданную чистоту? - удивился Сократ. - Сибирские афиняне подобны ангелам небесным! И ничто не свернет их с накатанной дороги.
- Я сказал! Повторять не буду!
Славный Агатий смерил меня тяжелым взглядом и направился со своими телохранителями к ближайшему проспекту, где его, вероятно, ждал экипаж. Межеумовичу он ничего не сказал, и это было пострашнее всяких угроз. А на Каллипигу он так ни разу и не посмотрел.
- Денег надо заработать, - сказал я.
- Да ну?! - удивился Сократ. - Сколько можно их зарабатывать?
- Зарабатывай, зарабатывай, - поощрил меня Межеумович. - Может, и не отравимся.
- У меня вот есть еще апория под названием "Стадийон", - сказал Зенон, но, увидев беспредельные массы чем-то возбужденных болельщиков, отвалил вместе с Парменидом в сторону. Причем, Парменид отвалил уверенно и с достоинством, а Зенон - некоторое время оглядываясь на Каллипигу. Но та так и не подала ему никакого тайного знака. Да и трезв был Зенон. Трезв! Что взять с такого?!
Мы вчетвером пошли вдоль трамвайного пути мимо городского парка с аттракционами, свернули к стадийону "Безвозмездный труд". Нет, не попадалось мне никакой работы!
Возле стадийона, как всегда толпился трудовой народ. Обсуждали положение местной команды "Сибирские увальни". Команда стремительно катилась вверх, и болельщики были в отчаянии.
- Купить бразильцев надо, - сказал один. - У них время течет как-то не так, как у сибирских эллинов… Они быстрее ногами перебирают.
- Не-а, - тут же не согласился второй. - Все дело в пространстве! У других-то народов, варваров, то есть, его не хватает, а у нас сколько угодно.
- Видать, футбольные ворота всякий раз оказываются за горизонтом событий, как только наш футболист ткнет мяч ногой, - предположил Сократ.
И хотя производственное совещание о футбольных делах велось еще с весны, все вновь оживились и начали наперебой давать друг другу советы. Но всех, конечно, переорал Межеумович.
- Нужно крепить дисциплину футбола! - заявил он. - Взял соцобязательство, упади, а выполни! Идейная закалка! Идеологическая подготовка! Трудовой энтузиазм необозримых футбольных масс! А они вместо этого, так их и перетак!, тренируются, какие-то там стандартные положения отрабатывают. На руках отжимаются и, смешно сказать, приседают на задних ногах! А где партсобрание?! Где патриотизм и мертвая хватка?! Да я бы!… Да мне бы!… Да в два счета бы!…
Тут знатоки футбола сообразили, что надо менять тренера. Межеумович уже и план идеологической диверсии выдал, и как у пердячинских "Пердунов" выиграть на их же поле поведал. Его уже и качать начали, но пока что только подбрасывали, но не ловили.
Я подумал, было, что диалектик уволен славным Агатием и ищет себе новую, материалистическую работу, но тут его так крепко уронили, что пришлось помогать, сам бы он уже не встал.
Каллипига мигом отерла свой прозрачной столой пыль с его лица, отряхнула варварский костюм. Знатоки футбола вошли в раж и хотели от восторга разорвать Межеумовича на куски, чтобы каждому, хоть немного, но досталось, да тут все испортил Сократ.
- По жребию надо выигрывать, - посоветовал он. - Перед самым матчем кинуть на бобах: кому черный, а кому белый. Кому выпадет белый, тот и выиграл.
- А кому черный? - поинтересовались знатоки футбола.
- А кому черный, тот тоже выиграл.
- Как же это? - с такой силой задумались знатоки футбола, что даже забыли о смене тренера и позволили нам продолжить путь в поисках прибыльной работы.
- Давать советы, как управлять государством или играть в футбол - опасное занятие, - сказал Сократ, - потому что каждый знает это доподлинно и беспрекословно.
- Ничего они не знают, а вот я знаю все! - заявил диалектический материалист.
Мы отошли на безопасное расстояние, и Сократ сказал:
- Я вижу, дорогой Межеумович, что нет такого вопроса в мире, который бы тебя озадачил.
- Да, Сократ, - ответил материалист. - Я утверждаю, что ни разу за много лет, с тех пор, как меня вступили в Самую Передовую в мире партию, никто не задал мне вопроса, который бы меня озадачил.
- Счастливый ты человек, милый Межеумович! - воскликнул Сократ. - А скажи-ка нам, в каком искусстве, кроме футбола, ты так бесконечно сведущ?
- В диалектическом и историческом материализме, а также во всем остальном без остатка.
- Значит, поэтому тебя и называют диалектическим Межеумовичем?
- Да. Сократ. Но еще и диалектическим материалистом, и материалистическим диалектиком, и историческим материалистом…
- … и материалистическим истористом, и историческим диалектистом, - подхватил Сократ.
- Правильно, Сократ! И еще многими другими, далеко не матершинными названиями, которые подобают верным последователям Отца и Основателя и всех его Последователей до самого последнего!
- Неужели и самый последний последователь вашего писания уже народился, и оно, это учение, вот-вот кончится?
- Тьфу, на тебя, Сократ! - возмутился Межеумович. - Как может кончиться божественное и единственно правильное учение? Оно беспредельно и бесконечно!
- Уж, не об Апейроне ли Анаксимандра ты говоришь?
- Тьфу, на вас всех! - прямо-таки озлился диалектик. - Нет никакого апейрона! И вообще ничего в мире нет, кроме единственно верного учения!
- Давай поглядим внимательно, что ты, собственно, понимаешь под единственно верным учением, - попросил Сократ. - Ведь я так и не могу толком разобраться в этом деле.
- Оно и видно!
- Когда, например, горожане соберутся, чтобы выбрать врача для проведения всеобщей клистиризации, или золотаря, чтобы очистить выгребные ямы, станет ли тогда диалектический и исторический материалист подавать советы?
- Ну… - замялся Межеумович. - Как тебе сказать?
- Разумеется, не станет, - сам себе ответил Сократ, - потому что в каждом таком случае надо выбрать самого сведущего в таком деле человека. И так же точно, когда нужно соорудить городские стены, или пристани, или корабельные верфи, требуется совет не диалектического и исторического материалиста, а строителей. А когда совещаются, кого выбрать в стратеги - для встречи ли с неприятелем в открытом бою, для захвата ли Новоэллинска, - опять-таки советы подают не партийные товарищи, а люди сведущие в военном искусстве. Что ты на это скажешь, неподдающийся внешнему воздействию Межеумович?
- Это все безудержная демократия виновата! При развитом социализме и чуть было не наступившем по установленным срокам коммунизме партийцы могли и даже обязаны были подавать своей совет по каждому любому поводу, хотя бы даже кто пукнул нечаянно. А что ты, кстати, привязался ко мне, Сократ?!
- И что ты, правда, мучаешь милого Межеумовича, - сказала и Каллипига, в то же время что-то пытавшаяся раскусить своими ровными и белыми зубами.
- Как же! - воскликнул Сократ. - Раз ты и себя, милейший Межеумович, объявляешь диалектическим и историческим материалистом, и других берешься выучить железной партийной дисциплине, а также всему остальному прочему, кого же еще, как не тебя, расспрашивать о свойствах твоего искусства? И прими в расчет, что я хлопочу теперь и о твоей личной выгоде. Славный Агатий, пожалуй что, теперь попрет тебя с прежней работы. Но, может, кто из нас захочет поступить к тебе в ученики. Насколько я уже замечаю, сибирские афиняне смотрят на тебя с нескрываемым волнением, но, может быть, они просто не решаются обратиться к тебе с вопросом. Так считай, что вместе со мною тебя спрашивают и они: "Какую пользу, многознающий Межеумович, мы извлечем из твоих уроков? Насчет чего сможем мы подавать советы государству и частным лицам? Только ли насчет добра и зла или же и насчет всего остального?" Постарайся им ответить.
Сибирские афиняне, действительно, смотрели на нас как-то странно. Но я и не предполагал, что все это из-за диалектического материалиста. Я-то думал, что это Каллипига в своей прозрачной столе привлекает взгляды прохожих. Ну, в крайнем случае, мои умозрительные пифагоровы штаны. А Сократ-то все уже давно раскусил. Оказывается, это диалектик так интересовал прохожих, что они чуть только шеи себе не сворачивали.
Межеумович умственно напрягся, внутренне усилился и сказал:
- Да, я постараюсь, Сократ, открыть тебе и всем остальным доподлинно всю силу диалектического и исторического партийного учения. Тем более что ты навел меня нечаянно на правильный путь. Ты, бесспорно, знаешь, что и эти затопленные верфи, и глинобитные стены Сибирских Афин, и пристани на мелководье, и многое другое были сооружены по совету Первого секретаря партии, а совсем не знатоков строительного дела.
- Верно, милый Межеумович, про Первых секретарей ходят такие рассказы. А поскольку они довольно продолжительное время сменяли на этом посту друг друга, некоторых Первых я даже видел и слышал.
- И когда иногда случались выборы, ты, конечно, помнишь, Сократ, что советы подвали Первые и всегда в спорах побеждали их мнения.
- Насколько я помню, тогда при выборах в Советы и споров-то никаких не возникало. Кого назначит Первый, того и выберут единогласно. А иногда и до ста двадцати процентов "за" доходило. Славные были времена! Это меня и изумляет, добрейший Межеумович, и потому я снова спрашиваю, что за сила была в этом учении? Какая-то божественно великая сила чудится мне, когда я об этом размышляю.
- Если бы ты все знал до конца, Сократ! Ведь оно собрало и держит в своих руках, можно сказать, силы всех будущих, настоящих и прошедших искусств! Сейчас я приведу тебе очень убедительное доказательство. Мне часто случалось посещать неразумные коллективные хозяйства, в которых семена либо не хотели сеять в назначенные Самой Передовой партией самые лучшие агротехнические сроки, либо не давались делать на задницах разрез или прижигание. И вот, когда все оказывались бессильными убедить их, я убеждал, и не иным каким путем, как цитатами из партийного учения.