– Были Сталин, Ежов, Берия и другие. Отчего твой отец, Крайст, не убил их? – и Крайст ответил.
Потому, что не имел права не ответить, и Риоль увидел, как выглядит боль в глазах друга:
– Оттого, что это тоже – его дети…
Выходя из наркомата, Риоль вновь обратил внимание на людей, находившихся при охране правительства: выражение лиц у них были одновременно и тупые, и сосредоточенные. Такими лица бывают у маршалов во время распада тирании и у депутатов во время становления демократии.
В общем, это были лица ответственных людей, не совсем понимающих, за что они отвечают.
Как и абсолютное большинство ответственных людей.
– Когда люди понимают, за что они отвечают, они – просто люди, когда, не понимают – люди ответственные, – сказал Крайст…
Правда, что-то неуловимое добавляло лицам сексотов какую-то сержантскость.
– Это оттого, что они просто сержанты, – проговорил Крайст.
– Откуда ты знаешь?
– Если б это были подполковники, наркома арестовали бы уже сегодня…
* * *
– Индустриализация, поднятие сельского хозяйства, создание сильной армии – как не крути, а это великие свершения, – Риоль не утверждал, а размышлял вслух, – А великое, возможно, бывает безжалостным.
– Индустриализация проводилась во всем мире, и приносила людям богатство, а не нищету и порабощение. Коллективизация принесла только голод. Армия была захватнической, – так же вслух размышлял Крайст, – Если великое безжалостно, значит оно ошибочно…
Тогда Риоль понял, что ощущает дискомфорт.
Риолю было знакомо это чувство.
На тех планетах, где среда оказывалась агрессивной, и ему приходилось пользоваться защитной системой, он не раз ощущал, что до тех пор, пока защита работает нормально, ему ничего не грозит. Но стоит сделать какую-нибудь ошибку во взаимоотношениях "среда – защита", как ситуация может сразу стать критической.
И еще, Риоль читал об этом ощущении в мемуарах старинных разведчиков – вроде бы прямой опасности нет, но ты все-таки не дома. Не в безопасности.
Он понимал, что его надежной защитой является Крайст. Искариот, наконец, но от этого напряжение не покидало его.
По астролетческой привычке, привычке, выработанной опытом и не раз выручавшей его, он, анализируя свое состояние, ясно понял – все дело в том, что он находился в том мире, в той эпохе, в которой он не хотел бы жить.
– А мы не можем поскорее уйти из этого мира, Крайст? – спросила девушка, скачанная с интернета, и Риоль понял, что не один он чувствует себя в этом мире плохо. – Мы, дитя мое, можем уйти из этого мира быстро. Они – Крайст посмотрел на людей, идущих по улицам, – Они будут выходить из него очень долго…
– Знаешь, Крайст, я хотел бы посмотреть еще одну вещь.
– Какую, Риоль?
– Я получил представление о том, как работают люди, которых заставляют это делать. Но мне хотелось бы посмотреть, как отдыхают эти люди.
– Это легко сделать. Здесь рядом есть два дома. В одном живут те, кто управляет страной, в другом показывают кино.
Куда ты хотел бы зайти?
– Не знаю, куда хочет Риоль, а я бы пошла в кино, – смущенно проговорила девушка, нарисованная углем.
– Что тебя так смущает? – посмотрел на нее Искариот.
– То, как живут начальники, можно понять, противопоставив им на тех, кто живет в Мытищах.
А вот в кино я еще никогда не была.
– И ты думаешь, что в этом мире в кино показывают правду?
– Нет, не думаю.
Только ложь обнаружить очень просто.
– Интересно, – удивленно пожал плечами Искариот. И в этом жесте больше всего было от сомнений, – И как же ты ее обнаруживаешь?
– Ищу то, что рассказывают правдивей всего…
Пока они переходили через мост, между двумя девушками произошел разговор, которого мужчины не услышали:
– А ты, правда, не разу не была в кино? – тихо, но очень любопытно спросила девушка, скачанная с интернета, девушку, нарисованную углем.
– Я и замужем не разу не была.
– А не замужем?
– Незамужем – приходилось, – вновь смутившись, ответила девушка, нарисованная углем. Тогда девушка, скачанная с интернета, совершенно серьезно прошептала подруге:
– В таком случае в кино тебе сходить обязательно надо…
Мост, по которому они шли, соединял Кремлевскую набережную с Замоскворечьем.
Он был не то, чтобы горбатым, а так, достаточно выпуклым, что с него все вокруг было если не на ладони, то, по крайней мере, на виду.
– Этот дом, – Крайст показал на высокий, видимо не давно построенный, но какой-то монотонный серый многоэтажник, – Этот дом специально для тех, кто обладает властью.
Жить в нем – привилегия.
– А зачем вообще нужны привилегии? – спросил Риоль.
– Чтобы устранять упреки совести…
– Наверное, привилегии должны быть очень значительными. Ведь упреки совести устранить совсем не просто.
Крайст не успел ответить Риолю, потому что Искариот, до того, казалось, и не слушавший их разговора, усмехнулся:
– Идеалист.
– Почему? – переспросил Искариота Риоль.
– Потому, что у многих людей, совесть – не судья, а просто свидетель…
– Мне бы хотелось посмотреть, как живут люди в этом доме. Хотя, почему-то мне кажется, что такая экскурсия будет немного походить на посещение зоопарка, – проговорил Риоль.
– Можем зайти, – сказал Крайст.
За время разговора они пересели Москва реку, и оказались рядом с привилегилейным домом.
– Можем зайти, – повторил Крайст, – Хотя, подождите-ка…
Из ближайшего подъезда вышел человек в почти военном кителе, только без знаков отличия. В руках у этого человека была большая печать, сфиолетченная от частого применения, а под мышкой – здоровенная бухгалтерская книга, прошитая сквозь картон обложки суровой ниткой.
Такие книги Риоль видел в историческом музее. Обычно они служили для записи секретной информации, и прошивались и скреплялись печатями для того, чтобы нельзя было просто так вырвать из них листок с секретом.
В книге, которую держал под мышкой полувоенный невоенный, несколько страниц были заложены бумажными лентами, как закладками.
Вышедший из подъезда человек, сразу направился к следующему подъезду.
Шел, а вернее перемещался он деловито, привычно, ответственно, явно занимаясь каким-то очень важным делом не в первый раз.
– Пожалуй, сейчас мы не пойдем в этот дом, – проговорил Крайст, – Там и без нас сейчас достаточно горя и страха.
– Что случилось? – удивился Риоль. Не мог же запугать кого-то тот невзрачный и, наверняка, не вооруженный человек.
– Это управдом. Он опечатывает квартиры тех, кого арестовали сегодня ночью.
– Кстати, уважаемый, кого сегодня забрали? – спросил управдома Искариот.
Управдом переменился в лице, и весь как-то скукожился, уменьшился в размере.
Таких вопросов ему не задавал никто и никогда. Но мысль забродила по его лицу и, забравшись в мозг, превратилась в мельничные жернова с хрустом перемалывающие сомнения: "А вдруг эти странные люди имеют право задавать такие вопросы?"
– Кировчанина из семнадцатой, Самойлова из двадцать первой, Юдина из двадцать четвертой… – заговорил управдом, озираясь по сторонам.
Заговорил на всякий случай шепотом.
– Достаточно, – остановил его Искариот, – Это то, что нам было поручено выяснить.
Потом, когда походкой, ставшей вдруг нервной, мелкошажечной, убогой, управдом отскочил от Искариота, тот обернулся к Риолю:
– Если правду можно говорить только шепотом – значит, страну захватили враги…
Риоль не понимал происходящего:
– Если власть так использует свои права, то где же разум народа?
Услышав эти слова, Искариот сплюнул на асфальт:
– Помни: власть – еще не право, а народ – еще не разум…
– Можем мы зайти в какой-нибудь другой дом? – спросил Риоль, Вон их сколько, больших домов.
– Можем, только это не интересно.
– Почему?
– Дальше – дома, принадлежащие Министерству обороны, Генеральному штабу и Главному оперативному управлению.
– Но ведь там же, тоже живут люди.
– Эти люди даже покурить на лестничную клетку по двое не выходят.
– А как – выходят?
– Или по одному, или по трое.
– Почему?
– Усатый кавказец боится, что двое могут сговориться. Третий – всегда доложит.
Потому, в каждой квартире по одной комнате занимают семьи офицеров, и одну комнату – обязательно – особист…
– Кстати, Крайст, ты пообещал показать нам по настоящему счастливого, несчастного человека? – Риоль чувствовал себя как пешеход на перекрестке, на котором стоит испорченный светофор.
– Да, вот посмотри, например, на этого, – Крайст указал Риолю на лысоватого, суетливого человечка с большим портфелем, который он нес, прижимая к груди, так, как женщины носят малолетних детей.
– Кто он? – спросил Риоль.
– Один из самых известных журналистов, а в портфеле у него статья, в которой он призывает органы госбезопасности обратить внимание на то, что среди рабочих время от времени циркулируют разные вредные разговоры.
– В чем же его счастье?
– Скоро он получит орден из рук самого кавказца.
– А несчастье?
– Он закончит у стенки…
– Здравствуйте, товарищ Кольцов, – сказал Искариот торопящемуся портфеленостцу, приподнимая при этом свою коричневую шляпу в знак приветствия.
Портфеленосец не ответил, но, увидев иностранную одежду на поздоровавшемся с ним человеке, шарахнулся в сторону со скоростью непредпологаемой в его мешковатой фигуре.
– Прощайте, товарищ Кольцов, – проговорил Искариот вслед припортфельному.
– Скажи, Крайст, он добровольно делает все эти пакости? – спросила девушка, нарисованная углем. – Когда пакости сделают все – очень трудно определить тех, кто делает их добровольно… – вздохнул Крайст, и Риоль обратил внимание на то, что вздыхать он делает это очень часто, с тех пор, как они оказались в эпохе, подвластной усатому.
* * *
– Ладно, пойдемте в кино, – сказала девушка, нарисованная акварелью, – Чуть не сказала: "Сам Бог велел", – Но ты, Крайст, тут явно ни при чем.
Хотя, кто – при чем? Управдом, что ли?
Крайст промолчал.
Он только поднял глаза на очередной транспарант, на котором усатый кавказец удобно разместился в компании с человеком с денежной бумажки и еще каким-то мохнорылым дядькой, который своим существованием явно противоречил законам биологии говорящим о том, что человек состоит из воды на восемьдесят пять процентов.
Этот состоял на восемьдесят пять процентов из бороды.
– Как дядька-черномор, – уточнила девушка, нарисованная углем. И все отправились в сторону находившегося рядом кинотеатра.
У кинотеатра была куполообразная крыша, а на фасаде, вместо кавказца с усами были изображены два солдата, у одного из которых тоже были усы, а у другого был пулемет.
Тот, что с усами показывал рукой куда-то вперед, видимо не доверяя зрению своего товарища.
Куполом, кинотеатр был похож на планетарий, а отсутствием портрета кавказца он был не похож ни на что из видимого спутниками Крайста раньше.
В кассе кинотеатра стояла очередь, но Искариот направился прямо к окну администратора, предъявил тому красную книжечку с золотой надписью: "Коминтерн" на обложке, и со словами: "Со мной товарищи их караибской компартии", – взял шесть билетов в ложу.
В фойе кинотеатра Искариот вначале хотел повести всех в буфет, но вдруг, заметив стрелку с надписью "тир", потащил Риоля туда.
В тире было накурено, и висела табличка: "Оружие выдается только "Ворошиловским стрелкам"".
Искариот тут же развернул лацкан своего дорого французского пиджака – на обратной стороне лацкана находился значок "Ворошиловский стрелок". Но того, как Искариот стреляет на самом деле, выяснить не удалось, хотя что-то подсказывало Риолю, что стреляет Искариот совсем не плохо, во всяком случае, когда это нужно.
В это время в фойе и в зале прозвучал звонок.
Как оказалось уже второй.
Предпоследний.
Вообще-то, кинотеатр – это весьма своеобразное место.
Его зал собирает множество самых разных людей, каждый из которых пересекает грань, называемую входом, и оставляет за этой гранью все свои проблемы, радости, печали, сомнения для того, чтобы объединиться с остальными в общем переживании.
Но от театра, кинотеатр отличается тем, что в нем отсутствует прямой контакт с участниками действа, а остаются опосредованные тиражированной пленкой взаимоотношения уже не живыми людьми на сцене, а с актерами, которые это действо давно завершили.
То есть, кинотеатр – это все-таки и, в конце концов – общение с техникой.
И в результате этого, человек, все равно, остается один на один самим собой, даже находясь в толпе.
В театре, человек – соучастник, в кинотеатре – зритель.
В театре, человек несет ответственность соучастника, в кинотеатре – безответственность наблюдателя.
Это и делает кино куда более доступным большинству, чем театр.
Фильм может быть элитарным, спектакль – элитарен всегда.
Для кино – постоянная элитарность – смерть.
Для театра – смерть массовая доступность.
Смерть эта называется – обесцеливанием существования.
И потому, эти два вида искусства никогда не пересекутся, не смотря на то, что даже актеры в них заняты, как правило, одни и те же.
Работа у актеров, в театре и кино – разная.
Как и разные у них цели.
Через два часа, в толпе возбужденных, слегка восторженных от появившегося откуда-то изнутри желания скорее повоевать за правое дело, слегка загрустневших от гибели главного героя, людей, испытавших смесь тоски и самогероизма, Крайст и его спутники выходили на вечереющий городской воздух.
– Ну, как? – спросил Крайст Риоля.
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Риоль, заметив при этом, что его и не грустное, и не восторженное лицо привлекает внимание окружающих диссанасом с остальными лицами людей, выходящих из зала.
"Как бы не записали в троцкисты, на всякий случай", – подумал Искариот: "Ну и народец. Лучше остановиться, от греха подальше…"
"Могут", – подумал Крайст, но все-таки, не остановился:
– Что же тебе не понятно, Риоль?
– Чем восхищаются люди?
– Чапаевцами.
– Так ведь, чапаевцы драпают от первого до последнего кадра. А в перерыве между драпаньем, бузят, постреливают своих командиров, не выполняют приказы начальников, спят на посту, и грабят местное население.
Разве этим можно восхищаться?
После этих слов Риоля, Крайст замолчал, а Искариот, усмехнувшись, проговорил:
– Глупые видят то, что хотят видеть.
Умные – то, что есть на самом деле…
– А мудрые? – Мудрые, понимают, почему это происходит…
– Вообще-то, Риоль видит больше, чем все остальные люди, – тихо сказал Крайст Искариоту.
Искариот вздохнул:
– Не знаю, принесет ли это счастье в будущем, но проблемы в настоящем, это приносит всегда…
Отделившись от толпы, они все свернули на набережную обводного канала. Туда, где смешные, горбатые мостики соединяли берега сдвоенными лестницами, ведущими сначала вверх, а потом вниз.
– Если бы мне кто-нибудь назначил свидание, я хотела бы, чтобы это произошло здесь, на таком вот мостике, – сказала девушка, нарисованная акварелью.
– Если бы мне кто-нибудь назначил свидание, я хотела бы, чтобы это был человек, который меня любит, – ответила ей девушка, нарисованная углем.
Девушка, скачанная с интернета, ничего не сказала, но, как делала это уже не раз, на мгновение прижалась к спине Риоля и слегка провела по ней своей грудью.
При этом, она посмотрела на округлую башенку – спальнь номера люкс – на крыше гостиницы "Балчуг".
– Наверное, можно быть счастливым даже при тирании, – проговорил Крайст.
Искариот, который постоянно озирался по сторонам, ответил ему:
– Да, но только до тех пор, пока с тиранией не сталкиваешься…
– Нам это пока не грозит, Искариот, – сказал Риоль.
– Тем, чьи квартиры сегодня опечатывали, вчера тоже так казалось.
Хорошо, что у нас больше опыта.
– Ты что-то заметил? – спросил Крайст.
– Крайст, мне не нравятся те трое, что постоянно идут за нами, – Искариот указал на группу людей, остановившихся у стенда с газетами и принявшихся нарочито внимательно разглядывать текст, – Это шпики.
– Почему ты думаешь, что они следят за нами? – спросил Риоль.
– Потому, что газет не читают, уставившись в одну точку, – ответил ему Крайст.
– Но разве мы в чем-нибудь виновны? – удивилась девушка, нарисованная акварелью.
– Сталин создал страну, в которой для того, чтобы быть виноватым, совсем не нужно быть виновным…