* * *
Это не было бравадой.
Скорее, Риоль все-таки не совсем понимал, в какую эпоху его привел Крайст. Поэтому, он просто взял и направился в сторону тех, кто наблюдал за ними.
Но те люди, увидев приближающегося к ним Риоля, быстренько, не быстро, а именно, как-то быстренько, разошлись в разные стороны.
И у стенда с газетами, Риоль оказался в одиночестве.
Крайст, Искариот и девушки наблюдали за ним со стороны. При этом, девушки, видимо инстинктивно, прятались за спины мужчин.
Не то, чтобы совсем прятались, а так, слегка.
И это "слегка" выглядело чуть-чуть комично, так, что Риоль даже не почувствовал, что совершил поступок.
И-то, верно: не стоит делать из поступков – авансов…
Риоль мельком взглянул на газетный стенд.
На четырех страницах были портреты кавказца по кличке "Сталин".
Фотографии были разными. Но на всех, даже на самой маленькой, кроме самого Сталина присутствовали военные. Только на одной, военных заменяли собаки.
А под фотографией, набранный шрифтом не очень крупным, стоял заголовок статьи: "Выдающийся успех красного собаководства".
Причем, этот заголовок был не напечатан, а именно стоял.
Как солдат на посту.
"Вчера нам стало известно, что в питомнике "Красная звезда" успешно осуществлен смелый мичуринский эксперимент – выведена новая порода собаки-охранника…" – дальше Риоль ничего не прочел, хотя и подумал: "Неужели, Сталин еще и собаководством занимается?"
Подошедший в этот момент к Риолю Искариот сказал:
– Он занимается только этим…
"Из человека не так уж сложно сделать собаку.
И очень легко это делается с теми, кто не понимает, как это делается.
Легче – только с теми, кто не понимает, что это делается вообще…"
– О чем я думаю? – пронеслось в головне Риоля, – Не из людей же, в конце концов, Сталин делает собак… – но это мысль прервал Искариот:
– А из кого же еще?..
Ходить по стране, у которой большевики украли естественный путь развития, становилось все труднее и труднее.
Документы проверялись по каждому удобному и неудобному поводу.
Даже для того, чтобы посмотреть на остатки самого главного большевика, киснувшего под кубами красного мрамора на центральной площади, нужно было проходить специальную комиссию.
Искариот каким-то образом достал необходимые бумаги, и в мавзолей им удалось пройти.
Перед тем, как войти в мавзолей, им предстояло выстоять длинную очередь из таких же, как они сами, допущенных.
В этой группе, отделенных не церемонившимися милиционерами от остальной столицы людей, все, как один стояли с понуро-просветленными лицами фанатиков, уверовавших в чудо.
Тысячелетия назад так, перед глиняными лепнинками с камушками-глазами, пращуры ожидали дождя с громом небесным вперемежку.
По тому, как бережно относились стояльцы к своей одежде, было очевидно, что все одеты в лучшее, что у них есть. И, может быть, в единственное хорошее.
Но отчего-то, Риоля не покидало чувство, что все собравшиеся чем-то слегка напуганы.
"Так ожидают аудиенции, от которой нельзя отказаться, у дверей восточного тирана-самодура могущего и наградить, и лишить головы, в зависимости от настроения.
Было во всех этих людях что-то приговоренное и единенное, одновременно.
Что поделаешь – людей, рабство сплачивает так же крепко, как свобода," – подумал Риоль.
– Иногда крепче, – тихо проговорил Искариот.
– Ленин и теперь живее всех живых! – повторялось то там, то тут, как заклинание, смысл которого не вполне понятен заклинающим. И никто из стоявших в очереди не расслышал того, что прошептал Искариот: "Если все повторяют одно и тоже, значит это какая-то глупость…"
– А, по-моему, он сейчас мертвее всех мертвых, – тихо сказала Риолю девушка, нарисованная акварелью, – Он ведь обычной трухой набит.
– Ага, – подтвердила девушка, нарисованная углем, – В нашем селе чучельник жил, так ему все огородные пугала заказывали.
– Сами вы – чучела огородные, – урезонила подруг девушка, скачанная с интернета, – В нем теперь сплошная химия. Это гадость такая, из которой удобрения делать можно. Вроде навоза, только синтетического.
Наконец, подошла и их очередь.
Под пристальными взглядами, взглядами, предполагающими преступные цели именно здесь – там, где, по сути, не лежало ничего – они прошли внутрь полутемного склепа.
И почувствовали себя в тюрьме и морге, одновременно.
– Здоровая у него голова, – тихо проговорил Риоль Крайсту.
– Половина его головного мозга оказалась величиной с грецкий орех. Так, что эта голова была пустой в прямом смысле.
– Убивать невинных начал он? – продолжал спрашивать Риоль.
– Да.
– Значит, нынешний просто продолжил начатое?
– Между ними есть одна большая разница. Этот, – Крайст указал на набальзамированного мертвеца, – Убивал потому, что не понимал, как высоко нормальные люди ценят человеческую жизнь.
Тот, что у власти сейчас, убивает потому, что хорошо понимает это.
И понимает, что запуганный человек – человек послушный…
– Впрочем, между ними есть еще одно отличие, – Крайст говорил тихо, и Риоль подумал о том, что иногда даже мессии спокойней говорить тихо, а не громко. Но ничего не сказал по этому поводу, хотя, по взгляду Крайста понял, что тот почувствовал его мысли.
– …Дело в том, что у Ленина выбора не было.
Он вынужден был работать с теми, кто пришел с ним.
А среди ленинских соратников, процент порядочных людей был таким же, как во всяком случайном собрании людей.
Во всяком случае, среди тех, кто пришел с Лениным, порядочные люди вполне могли быть.
У Сталина выбор появился.
Он смог уничтожить порядочных, а приблизить ничтожества…
– Скажи, Крайст, Ленин – это великая фигура? – спросил Риоль Крайста, когда они выходили из усыпальницы.
Крайст, помолчав немного, ответил:
– Дьявол – тоже великая фигура…
* * *
Когда Риоль вышел на площадь, он обратил внимание на то, что окружающее пространство как-то милитаризировалось.
Да и сама площадь, как и все окружающие и не окружающие ее улицы, все больше заполнялась не штатскими, а военными людьми.
А те, кто продолжал носить штатское платье, вели себя так, как военные.
Все выражало деловитость и пахло гарью предвоенщины.
При этом люди становились какими-то мелкими, задавленными идеей, которую не понимали, но слепо доверяли ей.
– Похоже, что нормальный человек все-таки больше социализма, – довольно уныло сказал однажды Искариот.
– Значит, человека до уровня социализма нужно постоянно преуменьшать. Побыв здесь, я это теперь ясно понял, – ответил ему Риоль, – И мне стало понятно, для чего нужен террор.
– Для чего? – Искариот задал Риолю этот вопрос очень серьезно. Так задают уточняющие вопросы на экзаменах, для того, чтобы убедиться в том, что обучающийся правильно усваивает материал.
– Для того, чтобы удержать то, что без террора удержаться не может…
– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил Риоль девушку, скачанную с интернета.
– Мне страшно, и хочется куда-нибудь спрятаться.
– Но посмотри, сколько людей на улице. И многие из них счастливы, – теперь уже Риоль разговаривал со своей спутницей так, словно проверял себя.
И свои выводы.
– Какое-то это особенное счастье – строить социализм, – сказала девушка.
– Чем же оно особенное?
– Тем, что оно чудовищное…
Большевистский террор – это принуждение людей к счастью добровольно жить в тщете…
Искариот, сдвинув свою шляпу коричневого цвета на затылок, спросил Крайста:
– Слушай, не пора ли нам отсюда сматываться?
– А мы ничего не забыли?
– В этом мире и забыть нечего.
А вот, для того, что бы остаться, надо вовремя уйти.
– Остаться – здесь? – удивился Риоль словам Искариота.
– Остаться в живых…
По дороге на автовокзал, откуда отправлялся рейсовый автобус, Риоль спросил Крайста:
– Скажи, хоть когда-нибудь те, кто уничтожал людей, понесут наказание?
– Будут наказаны некоторые генералы из различных ведомств.
И-то – не за убийство, а за то, что эти генералы многое знали о соучастие в произошедших преступлениях тех, кто придет во власть на смену тирану.
А потом, вообще, появится идея всеобщего примирения и прощения.
– Но, может быть, последней мыслью жертв перед смертью, была надежда на то, что их убийцы тоже когда-нибудь будут наказаны?
– А разве когда-нибудь кого-нибудь интересовала последняя мысль невинных жертв? – грустно проговорил Крайст.
– Но ведь всепрощение – библейская идея.
– Библия писалась тогда, когда никто еще не мог предположить того, на какие изуверства окажутся способными люди.
– Так что же делать?
– Помнить, что прощение палачам – это новое преступление перед жертвами…
Искариот, сдвинув на затылок свою шляпу коричневого цвета, перекинув через плечо свой дорогой французский пиджак и расстегнув жилет тройки, под которым оказалась белоснежная модная сорочка с тесненной планкой, прикрывавшей перламутровые пуговицы, откинув галстук на свободное плечо, и оттого, ставший похожим на преуспевающего профессора на отдыхе, задумчиво проговорил:
– Да. Дьявол вволю повеселился в этом мире.
– ? – Риоль обернулся в сторону Искариота.
– Он сделал этот мир предсказуемо несчастным…
Риолю хотелось покинуть этот мир.
Не хотелось в нем быть.
И он знал – почему.
Только не мог сформулировать слова.
– …Не то, чтобы ты не мог бы быть рабом, если бы тебе выпала такая судьба в иных веках – от судьбы уходят немногие.
Ты просто не хочешь быть рабом добровольно, – проговорил Искариот.
* * *
…– Куда мы теперь? – спросила девушка, нарисованная акварелью, после того, как, выйдя на последней станции метро, они несколько раз, пересаживаясь с трамвая на трамвай, добрались до пригорода, – В Мытищах мы уже были.
– Это не Мытищи, а Переделкино, – ответил ей Крайст.
– Крайст, ты опять приведешь нас куда-нибудь туда, где быть не захочется, – девушка разговаривала с Крайстом, не подбирая слов и не смущаясь – так, на равных, говорят друг с другом, не обращая внимания на возраст и социальный статус, старые попутчики уже испытавшие и совместный страх, и общую радость от успехов.
Почему ты так поступаешь, Крайст?
– Но, милое дитя, я ведь должен показать Риолю все самое важное.
Иначе я не смогу помочь ему найти ответы.
Прости, что я заставляю вас мучаться…
Шедший у них за спиной Искариот прошептал, ни к ому не обращаясь: – Вот я и увидел, как Бог исповедуется перед грешницей…
– Мы не надолго заглянем в то время, когда показалось, что ради дороги можно отказаться от благополучия.
– Почему же мы зайдем туда не надолго? – спросил Риоль, – Может быть, именно в этом времени кроются ответы?
– Риоль, мы зайдем туда не на долго, потому, что время это длилось очень не долго.
Долго такое время продолжаться не могло
– Почему?
– Потому, что оно очень многое обещало, но ничего не могло дать.
– Почему? – допытывался Риоль.
– Потому, что это время оставалось социализмом…
– Все-таки, я чувствую, что идти нам придется далеко, – вздохнула девушка, нарисованная углем.
– Пусть тебя успокоит то, что дальше всех заходит тот, кто не знает куда идет, – улыбнулся ей Искариот.
– С чего ты это взял?
– Колумб, например, когда шел – не знал куда идет, а когда вернулся обратно – не знал, откуда вернулся…
…Начинало темнеть.
День затихал на глазах.
Затихал, затихал и затих.
И эта самая бескровная и привычная смерть не рождала ни сожаления, ни удивления потому, что на смену дня пришел теплый вечер с его тенями, тайнами и откровениями на земле и красками в небе.
– Небо распоряжается тем, чтобы на земле было красиво… – прошептала девушка, нарисованная акварелью.
И с ней никто не стал спорить…
* * *
Сумерки перераспределяют свет, рассеивая его и делая отраженным от всего того, что еще не успело спрятаться в темноту вечера. И потому, темные предметы становятся более контрастными на фоне любых отражений.
Более важными и значительными.
Именно такими стали ветви деревьев, закамуфлированные сумраком под сумрак, затаивающие под собой тропинку, по которой Риоль и его спутники спускались по довольно крутому откосу к реке, рябившейся сквозь темную листву.
Вода подначивала и провоцировала лунный свет, предлагая себя в сосоздатели блеска.
И делала это не только самоуверенно, но и красиво.
А звезды тонули в воде и утешались своей необитаемостью.
Темнота скрадывала мелочи. Уничтожала нюансы своего существования.
Впереди шел Искариот.
Шел, заложив руки в карманы, сдвинув свою шляпу на затылок, раздвигая плечами ветки кустов. Шел так, словно дорога была ему знакома, как собственная квартира.
Впрочем, Риоль уже убедился в том, что Искариот часто ходит по дорогам так, словно они ему давно знакомы.
А то, что собственной квартиры у Искариота, совершенно очевидно, не было, никого, в том числе и его самого, не смущало.
Девушки спускались к берегу, осторожно ставя свои ножки на не знакомую, местами скользкую, покрытую вытоптанными из-под земли, цепкими корнями деревьев, землю.
Они поддерживали друг друга под руки, и двигались так, словно шли по земле в первый раз.
Девушка, скачанная с интернета, глядя на прямую неколебимую спину Искариота, спросила:
– Ты, Искариот, что, уже бывал здесь?
– Нет.
– Значит, ты из тех, кто умеет искать дорогу в темноте.
– Когда я был маленьким, я благоговел перед теми, кто учился искать дорогу во мраке.
Когда вырос – стал с сомнением относиться к тем, кто говорит, что научился это делать…
– Почему же ты никогда не сбиваешься с пути? – девушка, нарисованная акварелью смотрела на Искариота с иронией, но чувствовалось, что вопрос она задает серьезно, – Может у тебя все-таки есть какие-нибудь вешки на дороге?
Искариот в ответ только вяло махнул рукой, так, словно речь шла об очевидном:
– Надо только не забывать, что дороги и в ад, и в рай проложены по одной и той же земле…
Тогда девушка, нарисованная акварелью, повернулась к Риолю:
– А ты, как идешь в темноте?
– Чтобы я двигался, – ответил Риоль, – Хотят мои желания.
– Может, и мои желания хотят того же, – тихо сказала девушка, скачанная с интернета, словно случайно приолакотившись на Риоля.
Девушка, нарисованная акварелью, прищурила глаза. А потом прошептала, посмотрев на девушку, скачанную с интернета, соперничающим взглядом:
– Может быть, желания у нас одинаковые…
Крайст, явно уставший от дороги, опирался на плечо Риоля, двигавшегося по уже почти не видимой тропе с опытностью человека, научившегося в своих путешествиях ходить по не знакомой земле. Делая ноги опорными попеременно, и лишь после того, как убеждался в том, что они находили настоящую опору…
При этом, Риоль внимательно слушал темноту, и первым различил в шелесте ветвей человеческие голоса:
– Крайст, – тихо сказал он, наклонив голову к плечу, – Там, впереди люди.
– Да, – спокойно ответил Крайст, – Скоро мы увидим их костер. Именно туда я вас и веду.
Риоль уже давно ничему не удивлялся. Тем более тому, что их, оказывается, ведет человек, устало опирающийся на его плечо, еле передвигающий натруженные ноги. А тот, кто, посвистывая, словно на прогулке, беззастенчиво идет впереди всех, оказывается всего лишь ведомым…
– А эти люди для нас не опасны? – спросил Риоль.
– В теперешнюю эпоху – нет.
Время уже увело их из того времени, когда они были опасны не только для окружающих людей, но и для самих себя.
Хотя они сами уверены в том, что новая эпоха – их собственный выбор.
– Они, что – идеалисты?
– Конечно.
– Почему ты уверен в том, что они – идеалисты?
– Потому, что материализм – это единственное, во что они верят…
У костра, разожженного прямо на берегу, так, что его отсвет его огня делил воду и воздух на равнозначные части, находилось человек шесть молодых людей.
Их возраст и поведение наводили на мысль о том, что прошлое может меняться прямо на глазах.
Эти молодые люди разговаривали громко, не только не боясь, а наоборот – стремясь быть услышанными.
Правда, ничего не выдавало предпосылок того, что они сами кого-нибудь из присутствующих слушают.
Так ведут себя люди, уверенные в своей силе и правоте на том основании, что их силу и правоту нет возможности проверить.
Тем, кто не замечает того, что бояться уже перестали заставлять – легко представлять себя ничего не боящимися.
Это были прозревшие люди.
Правда, для прозрения, им потребовалась смена курса власти.
– Бойся мнения прозревшего, – услышал Риоль слова Крайста, сказанные им шепотом.
Жаль, что беды людей не заканчиваются когда диктаторы начинают думать, что они не диктаторы.
– …Нищету в Африке мы уничтожим тем, что пошлем туда наши трактора и комбайны и обучим местное население работать на них! Мы поможем электрифицировать развивающиеся страны! Мы дадим им все, что им будет нужно для их процветания! – утверждал молодец в клетчатой рубашке, называя при этом окружающих "стариками" не зависимо от возраста и пола, – Причем, сделаем это совершенно безвозмездно! Пусть знают нашу, советскую широту души!
Молодой человек обратил внимание на подошедших к костру Риоля, Крайста, Искариота и их спутниц, и тут же, словно не видя в своих словах того, в чем можно было бы усомниться, обратился к Крайсту:
– Вы согласны со мной, профессор? Мы бескорыстно поможем всем! Поделимся со всеми! – почему он решил, что Крайст – профессор, осталось неясным, но видимо время наступило такое, что пожилой человек с бородой мог быть только профессором.
– Чем меньше человек имеет, тем больше у него потребность делиться, – усмехнувшись, прошептал Риолю на ухо Искариот, – И можешь быть уверенным в том, что если человек предлагает делиться со всеми подряд – он предлагает делиться тем, что не принадлежит ему лично…
В это время остальные укостерцы освобождали вновь прибывшим место у огня, протягивали им тарелки с супом из пакетиков и стаканы и кружки с водкой и вином.
И делали они это так бесхитростно и радушно, что от их искреннего гостеприимства становилось теплее, чем от огня костра.
– Подтвердите, профессор, этим фомам неверующим, что я прав! – утвердил парень, не замечая того, что с ним никто не спорил.
Крайст присел у костра, взял в руки протянутый ему стакан с красноватым вином, сделал несколько глотков, на мгновение опустил глаза, потом вновь поднял их на молодого человека. И Риоль понял, что Крайсту не хочется спорить с этими восторженными, безоружными перед обстоятельствами, веселыми молодыми людьми.
Крайст молчал совсем не долго, но во время его молчания наступила тишина:
– Знаете, молодые люди, если вы бесплатно поможете всем подряд, то может случиться такое, что нищих-попрошаек разведется столько, что придется повесить объявление.
– Какое объявление? – удивились сразу несколько молодых людей.
– "Стреляю каждого третьего нищего-попрошайку.
Первые два – уже приходили…"