– Он не был бы Всевышним, если бы вносил путаницы в таблицы…
После этого, человек, назвавший себя самым известным рыбаком, повернулся и хотел отойти в сторону, но капитан остановил его:
– Хочешь, я назначу тебя боцманом?
– Нет.
– Почему? Это ведь возможность покомандовать. Да и поработаешь с живыми людьми.
– С живыми людьми я уже наработался.
А командовать дилетанту – это мешать тем, кто умеет работать.
Я останусь равным с остальными.
Капитан, помолчав немного, спросил человека, пожелавшего остаться равным остальным:
– По-твоему, люди рождаются равными?
– Люди рождаются равными, – вздохнув, ответил человек в длиннополой рубахе, – А умирают теми, кем они стали…
Риоля заинтересовал разговор капитана с матросом, и, вполне возможно, капитан хотел продолжить этот разговор, но в этот момент на палубу выскочил Андрюша:
– Слышали! Появился Христос!
Человек в длиннополой рубахе посмотрел по сторонам и, вновь вздохнув, ответил:
– Враки.
– Ну, я за что купил, за то и продал.
– Значит – ты плохой коммерсант…
* * *
– Каждый, кто хоть раз побывал в море – полюбил его навсегда.
Каждый, кто не разу в море не был – мечтает побывать.
– Почему?
– Море может быть страшным, но мерзким, оно быть не может…
…Ветер, между тем, поднимался.
Как медведь, выбирающийся из берлоги, после долгой спячки, голодный, раздумывающий – с кем бы расправиться.
Море смотрело в небо.
Небо хмурилось.
– А море – морщится, – проговорил матрос, стоявший на руле.
"Море зависит от неба", – подумал Риоль. – Как человек, – сказал человек, бывший самым известным рыбаком, проходя мимо Риоля.
Волны, до сих пор перебиравшиеся по поверхности мелкими катышками с коротко пенной прической, сменялись все более крупными и крутыми валами. И сейнер уходил в жидкие логи между этими валами, по самую мачту. Палуба проваливалась в пучину под ногами матросов, заставляя внутренности людей устремляться вверх, сжиматься у самого горла.
А каждая новая волна доставала да самого, почерневшего облака на небе.
– Кажется, мы начинаем наш путь со шторма? – Риоль посмотрел на капитана. Капитан посмотрел на Риоля:
– Не переживай. Легкое начало пути – величайшая неудача любого предприятия…
– Ты так уверен в своем судне?
– Молодые всегда уверены, – пожал плечами капитан. А потом добавил:
– Зрелые – уже начинают во всем сомневаться…
– Ну, что же, посмотрим, где наша дорога закончится? – Риолю нравилось спокойствие капитана. – Дорога и начинается, и кончается там, где мы сами этого хотим…
…Риоль и капитан отправились в рубку, а кораблик продолжал пробираться к своей цели, северным отравам, прибрежные воды которых, ожидались богатыми селедкой. Волны накатывались на судно, заставляя его скрипеть, трещать, звенеть и вздыхать всеми частями, казавшимися игрушечными по сравнению с громадными, темно серыми, водными горами, оставляющими на палубе бурунившуюся пену, и чувство облегчения, после прохождения каждой очередной волны.
И каждый раз, когда очередная волна противостояла сейнеру, умудрявшемуся, под рукой капитана, развернуться к ней носом, она замирала, словно в удивлении от того, что кораблик продолжает свой путь, вздрагивала, как скакун, неожиданно наткнувшийся на препятствие.
И только пена, как грива коня на ветру, развивалась, угрожала, демонстрировала самоуверенность и самолюбование.
А сейнерку оставалось демонстрировать только одно – механическое упорство – героический снобизм эпохи думающей, что она – эпоха НТР.
За штурвал встал сам капитан, и ему удавалось всякий раз развернуть сейнер носом к волне, а Риоль, от нечего делать, стал считать волны.
Но, насчитав штук сорок, бросил это занятие, не потому, что оно было бессмысленным, а просто так.
– Стоит ли так упираться? – спросил капитана Риоль, – Может попробовать обойти шторм стороной?
– Такой шторм стороной не обойдешь,
Если уж он не обошел стороной нас.
– А ты знал, что этот шторм будет?
– Я знал только то, что какой-нибудь шторм на нашем пути встретится обязательно…
– Может, сменим курс и пойдем в какое-нибудь другое место? Кто знает – есть ли рыба у этих самых островов?
– Никто не знает, – капитан говорил спокойно, не отрывая глаз от очередной приближающейся волны.
– Прорываемся к неточной цели, неуверенные в результате, и с риском получить большие неприятности, – Риоль не критиковал действия, а просто констатировал факт.
– Да. Как Тухачевский к Варшаве в двадцать первом…
– Тухачевский плохо кончил. – С нами этого не произойдет потому, что мы рискуем не ради собственного тщеславия…
Так, перебрасываясь словами, под стоны крошечного, среди стихии корпуса, Риоль и капитан простояли в рубке всю ночь, а под утро ветер начал стихать и волнение постепенно улеглось.
На палубе стали появляться измученные морской болезнью люди.
Но эти люди смотрели на успокаивающийся океан и начинали улыбаться, подставляя лица ветру и, хотя и холодному, северному, но все-таки, солнцу.
В своей судьбе, судьбе астролетчика, Риоль попадал в самые разные бури, но эта штормовая ночь запомнилась ему сильнее всех, не тем, что она была особенно страшной.
Просто это была первая буря, с которой он столкнулся у себя.
На Земле.
– Кажется, самое неприятное позади, – сказал капитан, – А ты не испугался шторма.
– Ты ведь тоже не испугался, – ответил ему Риоль.
– А я вообще, боюсь не штормов.
Я боюсь туманов…
– Почему? – Потому, что туманы мешают и кораблям, и людям искать путь к родному дому…
Последним на палубу, скользкую от соленой воды и неверную на волне вышел Андрюша.
Посмотрел по сторонам и, увидев капитана, выходящего из рубки, подошел к нему:
– Я слышал, что у нас нет боцмана.
Эту должность мог бы занять я.
Я ее вполне достоин.
Капитан посмотрел на подзаплывшее лицо Андрюши, улыбнулся, не морщась, и даже не махнул рукой:
– А вы, уважаемый матрос, никогда не задумывались о том – почему это так много людей занимают не ту должность, которой они достойны по их мнению?..
Постояв на том месте, где только что стоял капитан, поразмыслив и ничего не придумав, Андрюша направился к человеку в длиннополой рубахе, который, вместе с еще несколькими матросами занимался укреплением легостей – вспомогательных веревок – на сетях.
Эта работа была хоть и монотонной, но требовала сосредоточенного внимания – любой плохо завязанный узел мог привести к перепутке сети, а то, и к расколу трала.
Единственное, что мог сделать Андрюша, это помешать тем, кто работает:
– Я вот, что думаю, – при слове: "думаю", – произнесенном Андрюшей, человек в длиннополой рубахе удивленно поднял глаза, – Я вот, что думаю – не понятно, к чему все это может привести?
– Ты задумался о будущем?
– Ага, – честно соврал Андрюша.
– Это – в смысле путей развития цивилизации? – человек в длиннополой рубахе прищурил глаза, в которых проскользнула смешинка.
– А, что – нельзя?
– Можно. Но разве ты разбираешься в диалектике?
– Подумаешь – диалектика.
Диалектика – это легко.
– Глупому – все легко…
– А вдруг – я в ней специалист? – не унимался Андрюша. – Достаточно послушать мнения двух тренеров противоборствующих футбольных команд по поводу назначения пенальти, чтобы перестать интересоваться мнением специалистов…
Андрюша постоял, посмотрел на то, как другие работают, потом упер руки в бока, и ушел.
А к человеку в длиннополой рубахе подошел Риоль, слышавший их с Андрюшей разговор:
– Мне кажется, что ты умеешь предсказывать будущее.
Человек посмотрел на Риоля глаза в глаза:
– Умеющих предсказывать будущее, у нас предостаточно.
Некому разобраться в настоящем…
– И что же происходит в настоящем? – Риоль продолжал стоять рядом с человеком. Тогда тот посмотрел за спину Риолю, в сторону юта, где находился камбуз, а потом кивнул головой в ту же сторону.
Риоль оглянулся.
В открытой двери камбуза появился кок:
– Завтрак!..
Уходя с мостика, Риоль как бы ненароком сказал человеку в холщовой длиннополой рубахе:
– Интересно, что сказал бы о предсказаниях Он?
Человек внимательно посмотрел на Риоля и ответил:
– Он сказал бы, что исполнение предсказаний зависит от самих людей…
…Сейнер шел к северным островам три дня.
Вахта сменяла вахту, день сменял ночь, и только океан оставался одним и тем же, не меняя ничего в окружающем пространстве.
И вокруг кораблика была пустота – такое место, где ветры заменяют горизонт.
Наконец, розовым утром, похожим на картины Роккуэлла Кента, стоявший на мостике у руля матрос – им оказался в то утро полноватый, в длиннополой рубахе – ударил в рынду в неположенное время, выкрикнув при этом зычным голосом:
– Земля! – впервые, привыкшие к тихой речи этого человека, члены команды услышали то, какой громкий у него голос.
На мостике Риоль и капитан появились почти одновременно:
– Твой голос удваивает величину этой хорошей новости, – весело сказал Риоль.
– Хорошая новость, – подтвердил капитан, – Даже не смотря на то, что она правдива…
И тут же, на экране подводного эхолота, за наблюдения за которым отвечал Риоль, появился не четкий, но все-таки хорошо различимый сигнал:
– Косяк, – сказал капитану Риоль.
– Значит – хороших новостей две.
Это уже начинает вызывать подозрение…
И вроде не очень давно сейнер покинул порт, но вся команда собралась на носу, поглазеть на еще дальнюю цепочку островов, алеющих в рассветном невысоком солнце.
Как бы человек не любил море, он больше всего нуждается в земле.
Земля не нуждается в рекламе…
Дав команде налюбоваться на населенные только птицами да белыми медведями, но, не смотря на это, такими близкими людям, кусочки суши, оторванные геологической эмиграцией от своей родины, капитан через рупор отдал команду:
– По местам стоять!
Приготовиться к отдаче кормового якоря!
После этих слов, собственно, только и начиналась работа на сейнере.
Началось то, ради чего сам сейнер и существует, и для чего группа самых разных людей поднялась на его борт.
Капитан посмотрел на свою команду, на всех вместе и каждому в лицо:
– Ну, что – за работу!
И дай бог, чтобы наш труд пропал не за грош…
– Начнем работу на благо Родины! – заявил, неизвестно откуда взявшийся Андрюша. Капитан посмотрел на Андрюшу внимательно и с интересом и, как показалось Риолю, поначалу хотел ничего не ответить, но потом все-таки, тихо пробормотал: – Держу пари, что когда люди заняты работой по настоящему, они думают о чем угодно, только не о Родине…
– Родина – есть Родина.
Работа – есть работа.
И нечего постоянно мешать эти понятия в одну кучу…
Капитан произнес эти слова очень тихо, но Риоль услышал их:
– Великие мыслитель исписали кучу бумаги на тему того, что труд на благо Родины – это высшее наслаждение.
– Утешает одно, – ответил Риолю капитан, – Все эти глупости великие мыслители говорили, как правило, бескорыстно…
* * *
– Когда мужчина думает о работе, он чувствует себя изобретателем, – добавил капитан чуть позже, но этого уже никто не услышал.
В наступившей на судне суете, никто кроме Риоля не обратил внимания на то, что к капитану подошел человек, назвавший себя самым известным рыбаком.
Он молча постоял рядом с капитаном, потеребил, завязанные крупными узлами, концы толстой веревки, подпоясывавшей его длиннополую рубаху, потом, тихо проговорил:
– Не хочешь помолиться перед первым тралом?
– Нет. Я ведь – атеист, – ответил ему капитан.
И сделал это, как показалось Риолю, стоявшему рядом, как-то грустно.
– Почему ты не веришь в Бога? – вопрос прозвучал без осуждения или оценки, и в этом вопросе чувствовалось соучастие.
– Единственное, что вызывает у меня сомнение, так это то, что он, наверное, удовлетворен своим созданием, – капитан отвечал вспоминая что-то свое: может танки на улицах Праги, а может длинноволосых подростков в милицейских "отстойниках", – А потом, я – это, кажется, не совсем то, что нужно богу, прежде всего.
Риолю показалось, что разговор становится слишком личным, и он сделал попытку отойти в сторону, но человек в длиннополой рубахе остановил его движением руки:
– Богу, прежде всего, нужно чтобы ему говорили правду…
…На тралении работы так много, что даже ругаться некогда.
Это на больших рыболовных судах все автоматизировано, на маленьких – только то, что руками сделать невозможно.
Все остальное приходится делать руками.
Вязать берберы – поплавки трала, оттягивать грузовые троса, вытаскивать из трюма на лебедку, закрепленную на мачте, сам трал, направлять трал в "балду" – специальный оцинкованный желоб, крепящийся на борту, по которому трал уходит в воду, расправлять сети – крылья трала.
На тральщике – все – это трал, трала, тралу.
Потому он и тральщик.
"Если бы все было для самолетов – был бы авианосец", – подумал Риоль, вместе со всеми тягая трос.
Это уже работа – волк, только такой, что не в лес убегает, а мчится на людей, оскалив пасть из всех лесов, что на свете существуют.
И спрятаться от нее некуда.
Настоящая мужская работа – это все. Кроме славы…
Талька, за маточный трос, вытягивала из твиндека сеть, и каждый слой, заранее уложенного сетевого полотна, выходил из трюма с вздохом, словно предчувствуя, что ему предстоит погружаться в холодную северную воду, в которой не то, что предметы – человека – и-то, спасают всего несколько минут, а потом считают погибшим и пропавшим без вести.
Сеть поднималась на мачту, где закреплен блок, и своей тяжестью наклоняя не большое судно к Северному Ледовитому океану так, что фальшборт поднимается над водой на метр, не больше, и, взглянув своими поплавками на горизонт, устремляется за добычей – рыбой-селедкой – которая на берегу превратится в хрустящие денежные бумаги для моряков, и в круто просоленную, приправленную луком и пряностями, самую распространенную закуску для всего остального населения страны.
И чтобы все это произошло, рыбаки – сильные, крепкие мужчины, напрягают все свои силы до судорог в мышцах, дубят тела морской водой, от которой ржавеет самая нержавеющая сталь, оставляют свое здоровье, упреждают ненастье и судьбу.
Когда начинается работа – работают все. И кок, и радист, и механик. И вахта, и отдыхающие.
И, если вахта заканчивается во время постановки трала, никто не уходит отдыхать.
Все это делают, и ни один матрос с этим не спорит.
Правда, Андрюша успел сказать капитану, проходившему мимо него на корму:
– Мне кажется, что я слишком много работаю, – и капитан успел ему ответить:
– Интересно.
Наверное, остальные считают, что они работают слишком мало…
– Труд на благо человечества прекрасен, – проговорил капитан толи усмехаясь, толи улыбаясь, – Правда, каждый утверждающий это – лжец…
…Как бы хорошо не работали люди своими руками – то есть, занимались самым простым на свете трудом, трудом, унаследованным ими от древнейших предков – всегда существует то, что им не хватает.
От комплекта сетей – в худшем случае, до рукавиц – в случае еще худшем.
На сейнерке сразу выяснилось, что не хватает канатов.
– Ты не мог в порту на складе получить? – спросил капитана Риоль.
– А ты думаешь – они на складе есть?
Хорошо еще, что хоть что-то получили.
Социализм – это тебе не капитализм, где есть все, – ответил Риолю капитан, пожимая плечами и отходя в сторону.
А Риоль подумал:
"Похоже, что социализм так плох, что из него и капитализм долго не получится…"
– А мое мнение, – заявил капитану неизвестно откуда взявшийся Андрюша, – Мое мнение – так социализм – это самый лучший на земле строй. – Мнение – это то, что говорят люди о том, чего не знают…
– Я всегда говорю то, что думаю, – надув щеки от гордости, заявил Андрюша. – А ты помнишь – как называют в России тех, у кого, что на уме, то и на языке…
Андрюша ушел, но по его выражению лица было ясно, что слова капитана он запомнил, хотя пока и не решил – кому о них сообщить…
– Шлюпку на воду!
Руль – лево на борт! – капитан отдавал команды через погнутый рупор, и его искаженный голос храпел, как чахоточный, но все равно, прорывался сквозь ветер, теребивший снасти, и монотонный шум двигателя, работавшего на малых оборотах.
На мгновение все замерло, и тут же вновь заскрипели лебедки, поклонились воде шлюпбалки, мерно покачиваясь на тросах, пополз вниз баркас с тремя матросами на борту, а сейнер, словно скакун, приготовившийся к старту, стал выстраиваться вдоль уходящей в глубину сети, слегка поводя кормой.
Поплавки, белея своими головами на поверхности, создавали полукруг неподвижной воды от начала сети до правого борта судна, где сеть заканчивалась.
Выходило, что сейнер, с положенным на левый борт рулем, на малой скорости, заарканенный сетью, медленно двигался вправо.
Так делают опытные рыбаки для того, чтобы охват сетью оказался большим. Если руль был положен на правый борт, сетевой округ оказался бы скомканным, маленьким, да и саму сеть на винт намотать можно было.
Риоль и не заметил, как быстро пролетело время, пока ставили трал, но появилось то, что не заметить не мог никто.
Голод.
Страшное чувство голода, подгибающее усталые колени, заставляющее глотать слюну, делающее бессильным самого сильного человека.
Голод – это свидетель того, что человек отдал все силы.
Дальше – только отсутствие голода…
Сеть на воде – можно передохнуть.
Прежде всего, поесть, и тут самый несчастный тот, кому нужно нести вахту.
Вахту на корабле несут даже тогда, когда никто ничего не делает.
Капитан подошел к Риолю:
– Иди в кубрик – поешь. Потом сменишь меня на мостике.
– Первый замет, капитан. Команде будет приятно, если капитан окажется вместе со всеми.
Я постою на мостике. Моего отсутствия все равно никто не заметит.
Капитан посмотрел Риолю в глаза:
– Твое отсутствие замечу я…