…Уверенность в том, что за горизонтом все может измениться к лучшему – разновидность человеческого оптимизма.
В пустыне это проявляется ярче всего.
"Вот – там – за очередным барханом, пустыня закончится и появится зеленый оазис", – не то, чтобы человек думает так – это ощущение на уровне подсознания.
И каждый следующий бархан на пути – только очередная ступень этого подсознания.
Аэроплан уничтожает иллюзии.
С высоты полета, барханов видно так много, что они не поддаются счету, а, значит, и нет грани, за которой может появиться надежда на крайность песков.
Наоборот.
Из кабины самолета, пустыня кажется бескрайней – и это другая крайность иллюзии.
…Самолет почихал, покивал рулями высоты, помахал вертикальным пером хвоста, раскрутил до невидимости винт, протрясся по полосе и оторвался от земли.
Задружился с горячим, неплотным воздухом.
– Отсюда пустыня кажется иной? – перекрикивая шум моторов, проникавший в негерметичную кабину, спросил летчик Риоля.
– Плоской.
Пустыня, все-таки.
– Пустыня не там, где ничего не растет.
– А где же тогда пустыня?
– Пустыня там, где не растет никто…
– Летая над пустыней, легко поверить… – летчик не договорил, а Риоль не совсем поняв смысл услышанного вопроса, почему-то ответил летчику:
– В Бога?
– В то, что плоская земля стоит на большой черепахе…
"…Когда-то люди придумали историю о том, что Мир покоится на черепахе. Потом, когда мир становился все больше и больше, у них стало захватывать дух при мысли о том, какой огромной должна быть эта черепаха.
Еще позже – люди стали придумывать совсем другие истории, хотя их отношение к миру оставалось прежним.
Просто черепаха каждый раз придумывалась новая…" – летчик сказал это тихо, почти про себя, но Риоль услышал каждое слово:
– И ты знаешь, как называется нынешняя фаза черепахопридумывания?
– Нет. Но я, кажется, знаю – почему пропала экспедиция…
– Что?! – удивился Риоль, – Ты знаешь, почему пропала экспедиция?
– Если не знаю – то догадываюсь.
– И ты ничего не сказал на базе?
– Не сказал.
– Почему?
– Потому, что догадываются все…
– Рассказывай!
– Потом.
– Когда?
– Когда вернемся.
Если вернемся…
– Они искали воду?
– Они искали смерть.
– Они умерли?
– Наверное.
– Почему же мы летим их искать?
– Потому, что надежда не умирает…
– Мы достигнем успеха? – спросил Риоль.
– Чтобы достичь успеха, необходимо узнать людей такими, какие они есть.
А мир – таким, каким он должен быть…
Риоль понял, что пока большего летчик ему не скажет, и переменил тему:
– Что это за овраг под нами?
– Русло бывшей Сыр-дарьи.
– А домики?
– Кишлак. Здесь присядем и попробуем что-нибудь узнать.
Самолет пошел на посадку.
…Из десятка домов, когда-то побеленных мазанок, не занесенными песком оказались только два, и вблизи они выглядели еще более убого, нище, безысходнее, чем с высоты полета самолета.
Навстречу Риолю и летчику вышел старый, иссохший, потрескавшийся казах, одетый в ватный, стеганный, как телогрейка, халат, потерявший все цвета, кроме грязно-серого.
Обут старик был в кирзовые сапоги армейского образца периода корейской войны.
От старика пахло нечистым, давно не мытым телом.
Кроме старика никого не было видно. Только пара дохлых, хотя и еще живых ишаков вяло слонялась между занесенными мазанками.
– Что вы здесь делаете? – просил по-русски удивленный видом аборигена Риоль.
Казах помолчал, словно обдумывая то, как ответить на такой сложный вопрос, потом, словно вспомнив что-то, сказал, шепелявя беззубым цинготным ртом:
– Живем.
– Разве здесь можно жить?
Старик-казах не отвечал, хотя и продолжал смотреть на Риоля.
И взгляд его был каким-то мертвым, незаинтересованным, неудивленным, бессмысленным.
Молчание прервал летчик:
– У этих людей ничего не осталось после того, как река пересохла.
Риоль не мог этого понять:
– У этих людей украли даже реку.
Неужели нельзя было позаботиться о людях?
– Правительство занималось не людьми, а рекой.
– Этот казах очень старый? – спросил летчика Риоль.
– Он прожил так долго, что сверстники ему уже не завидуют…
– Да, что же это такое?!
– Социализм.
– Что же это за социализм, если люди помыться не могут?
Летчик помолчал, глядя Риолю прямо в глаза, а, потом, не понижая голоса до шепота, сказал:
– Социализм – это приручение человека довольствоваться малым.
– Ты называешь это – малым?
Летчик помолчал еще не много:
– Социализм – это приручение человека довольствоваться ничем…
– Ладно, – летчик отвернулся от Риоля, – Всего этого ты здесь еще насмотришься.
Летчик повернулся к старику-казаху:
– Скажи, ата, геологи на вездеходах неделю назад здесь не проходили?
Взгляд старика на мгновение стал испуганным и вновь вернулся в безразличие:
– Проходили.
– Куда они пошли?
– Туда, – ответил старик, оставаясь неподвижным.
Он не кивнул и не махнул рукой ни в какую сторону, а просто сказал: "Туда…"
– Куда?
Старик молчал.
– Куда? – повторил свой вопрос летчик.
Старик продолжал молча смотреть на Риоля и летчика.
– Почему он молчит? – Не знаю, – ответил летчик, – Может, думает о том, как обменять любовь к родине на повод это делать…
Риоль взял старика за отвороты халата и тряхнул:
– Куда пошла экспедиция?
– Туда.
– Куда – туда?
– Туда, где смерть…
– Здесь можно верить первому встречному? – Риоль оглянулся на летчика.
– Наверное.
Здесь, как везде, для каждого – первый встречный, это он сам…
Риоль и летчик вернулись в самолет.
Кабина АН-2 рассчитана на двух летчиков, но для того, чтобы посадить в нее двоих пилотов, их нужно, прежде всего, найти.
Поэтому кресло правого летчика досталось Риолю:
– Не взлетай! – Риоль не знал, имеет ли он право приказывать.
У него просто не оставалось выхода.
– Почему? – летчик смотрел на Риоля выжидательно.
– Мы не полетим, до тех пор, пока ты не расскажешь мне все…
* * *
Чем меньше люди знают о том, что происходит в стране, тем легче жестко управлять государством.
Чем больше люди знают о том, что происходит в государстве, тем меньше страна нуждается в жестком управлении…
– …Когда-то Аральское море было морем.
Хотя морем и не было.
В этом море водилась рыба, случались настоящие шторма, а по берегам жили люди.
Но, главное, в этом море, как и во всяком, были острова.
На некоторых островах люди не жили.
Местных не пускали на многие острова. Местных не пускали потому, что военные охраняли эти острова.
И делали военные это так серьезно, что многие из военных сами не знали, что они охраняют.
Просто видели, что время от времени с большой земли прилетал зеленый вертолет с красной звездой на борту, и какие-то люди в прозрачных комбинезонах и шлемах, похожих на шлемы космонавтов, выгружали с борта какие-то цинки, а потом зарывали эти цинки в землю.
Слава богу, земля была мягкой, податливой, и одного единственного экскаватора хватало для того, чтобы закопать весь груз.
Потом вода стала отступать, и между островами и берегом, подходившим к островам, стали образовываться сухие перемычки.
Эти перемычки тоже охраняли, отгоняя сайгачьи стада и случайных пришлых.
А потом воды совсем не стало, но стало не понятно, что нужно охранять – не охранять же было всю пустыню.
Суслики борзо осваивали новые места, брошенные военными, рыли норы, строили свои жилки, плодились.
За сусликами пришли лисы.
А однажды в тех местах случилась катастрофа.
МИГ-23 разбился вдребезги, врезавшись на полной скорости в один из бывших островов, разметав и себя, и землю вокруг на много сотен метров.
С тех пор в этих местах стали умирать люди.
Они умирали как-то странно, вначале чихали и сморкались, словно подхватив простуду, а потом исходили кровавой пеной изо рта.
А суслики оказались не подвержены этой болезни…
Летчик замолчал, но Риоль, слушавший его очень внимательно, спросил:
– Погибло много людей?
– Там вообще жило людей не много, потом, некоторые уехали.
Так, что погибло всего несколько человек.
Так мало, что для статистики – почти и ничего.
– Что это за болезнь?
– Говорят – сибирская язва.
– Так, почему же вы посылаете людей туда?!
– Мы?
– Ну, кто-то еще, но посылает же.
– Потому, что, во-первых – воду для оставшихся в живых нужно искать, прежде всего, там, где она когда-то была.
А во-вторых – официальные документы утверждают, что Советский Союз никогда не производил и не проводил экспериментов с бактериологическим оружием вообще, и на основе сибирской язвы – в частности.
Так, что сибирской язвы здесь нет и быть не может.
– А что же говорит этот старик-казах?
– Ты хочешь, чтобы серьезные люди из ЦК КПСС и Совета Министров не верили документам, которые сами издают, а слушали слова какого-то безграмотного старика, которого, может, даже перепись населения не учла?..
– Но ведь существует равенство всех людей? – Риоль сказал это не то, чтобы не уверенно, просто понимая, что говорит не к месту и не к эпохе.
Летчик посмотрел на Риоля и грустно улыбнулся:
– Можно сколько угодно говорить о равенстве людей, но только идиот может всерьез считать всех людей равными.
Ты, например, – летчик перестал улыбаться и просто смотрел прямо в глаза Риолю, – Можешь считать старого казаха равным себе?
– Нет, – честно ответил Риоль. Потом вспомнил Андрюшу и добавил:
– И не только его одного…
– Но я уважаю старика за его любовь к малой Родине.
– Любовь к месту рождения, – ответил летчик, – Настолько естественная вещь, что не может быть достоинством…
– За равенство нужно бороться, – на эти слова Риоля, летчик ответил довольно вяло:
– Борьба за равенство – это снобизм…
– Хорошо, – тихо сказал Риоль после небольшого молчания.
– Что – хорошо? – переспросил его летчик.
– Хорошо, что ты не приукрашиваешь правду.
– Правда всегда голая…
– Хорошо, – тихо сказал летчик после небольшого молчания.
– Что – хорошо? – переспросил его Риоль.
– Хорошо, что ты мне веришь.
– Правда, иногда, настолько очевидна, что в нее нет смысла верить…
– Что же вы за безмолвный народ? Ведь газеты пишут, что вы самый свободный народ в мире, – после этих слов Риоля, летчик посмотрел на него непонимающе. Потом проговорил: – Или ты провокатор, или такой дурак, что не понимаешь, что если бы народ был таким, каким называет его правительство – ни одно правительство не удержалось бы у власти и недели…
– Ну, а насчет того, что пишут газеты, – летчик говорил о газетах, как о чем-то само собой разумеющемся, – Газеты – это, прежде всего, цензура.
– Какой стране нужна такая цензура?
– Цензура нужна не стране, а государству.
Если государству нужна цензура, значит стране не нужно такое государство…
– Значит, вы посылали людей, зная, чем они рискуют?
– Ничего мы толком не знали, – ответил летчик, а потом прибавил, как отметил Риоль, без всякого знака вопроса:
– Разве в этой стране можно толком что-нибудь знать…
– А власти не раскаиваются в том, что они делают? – Кающихся я встречал только среди тех, кому каяться не в чем…
– Ты веришь в Бога? – сам не зная почему, неожиданно для себя самого, спросил Риоль.
– Верю? Нет, наверное.
Во всяком случае, сейчас я доверяю тебе больше, чем Ему.
– Почему?
– У тебя есть возможность написать на меня донос в КГБ. А у Него – нет…
– Ты считаешь себя свободным? – спросил Риоль, помолчав немного.
– А – ты? – ответил летчик вопросом на вопрос.
Риоль пожал плечами:
– Да, вроде – да.
После чего летчик толи усмехнулся, толи очень просто сказал:
– Если при социализме думаешь, что ты свободен – разбуди себя…
А еще чуть позже, добавил:
– Свобода существует только там, где не приходится говорить о свободе.
Несвободный человек должен ощущать несвободу.
Иначе, он раб…
Риоль и летчик помолчали еще не много, а потом летчик сказал:
– Ладно, хватит торчать на месте.
Будем жить, и заниматься делом.
– Жить? – переспросил Риоль.
– Жить – значит перестать рождаться заново…
Когда четырехлапый винт АН-2 раскрутился и самолет нехотя сдвинулся с песчаного места, а потом уже привычно стал разгоняться, Риоль спросил летчика:
– Мы летим туда, где можно погибнуть, а ты, словно спешишь?
– Я спешу потому, что еще кто-то может нас ждать, а погибнуть можно в любом месте.
И не спеша.
– Скажи, а тебе не жаль того, что если мы погибнем, то ты, например, не будешь жить в двадцать первом веке?
– Нет, – ответил летчик, – Мне же не жаль того, что я не жил в девятнадцатом.
– Ты вообще не думаешь о смерти?
– Когда человек занят настоящим делом, все остальное становится неважным…
Самолет набирал высоту.
Небольшую.
Метров двести над землей.
Когда АН-2 перешел в горизонтальный полет, летчик левой рукой стал медленно вращать синюю рукоятку, напоминающую колпачок от зубной пасты, только большего размера.
Мотор самолета фыркнул.
Тогда летчик вернул положение колпачка на пару миллиметров назад.
– Что это было? – Риоль не знал устройств управления таких допотопных для него самолетов, но понимал, что любой перебой в работе мотора ненормален.
– Высотный корректор, – ответил летчик, – Он позволяет экономить горючее.
Кто знает, сколько нам придется кружить над местом? Так, что горючее пригодится.
О том, что включать высотный корректор на такой малой высоте запрещено, летчик не сказал ничего.
Не потому, что боялся, что Риоль не одобрит этого – в любом случае, они рисковали вместе, что с высотным корректором, что без него, и заранее было неизвестно, что опасней – оказаться без горючего или заглушить мотор – просто летчик не хотел отвлекать Риоля от наблюдения за землей.
– Нам еще долго лететь? – спросил Риоль.
– Нет.
Или мы очень скоро что-нибудь найдем, или не найдем ничего, и тогда мы вернемся.
– А где мы сейчас? – Риоль держал на коленях карту на коленях.
Летчик перегнулся в его сторону и ткнул пальцем в точку:
– Вот здесь.
А вообще, мы в области души, – Риолю показалось, что последние слова летчик произнес с иронией, и он вздохнул:
– Где она, душа?
– От пола до макушки – тело.
От макушки до неба – душа…
* * *
Скорость АН-2, даже летящего по ветру, не превышает ста шестидесяти километров.
Так, что оставшиеся до бывшего берега бывшего моря небывшего морем, и уже никогда морем и не станущего, самолет преодолел за пол часа.
Еще пол часа ушли на то, чтобы обнаружить полу занесенный песком остов трехосного "Урала" и какое-то подобие лагеря – две поваленные ветром палатки, ящики с оборудованием и недособранную буровую, лежащую на песке.
То, что людей рядом со всеми этими вещами, как-то очень быстро превращенными песком и ветром в хлам, не было давно, Риолю и летчику стало очевидно сразу.
Не было и не каких следов.
Летчик показал ладонью пикирование в низ.
– Зачем? – ответил на это Риоль.
– "Урала" было два. Посмотрим, что случилось со вторым.
– Тогда, лучше посмотрим, что случилось с первым…
Ни Риоль, ни летчик не знали, что второй "Урал", занесенный песком по самую кабину, станет для них ловушкой…
…Песок в пустыне только на первый взгляд одинаково сыпуч и плотен. На самом деле, каждый участок пустыни состоит из разного песка, и в чем здесь причина сразу и не скажешь, но только в одном месте можно совсем спокойно стоять на песке, а в двух шагах уже проваливаешься по пояс.
Вот на таком, зыбком песке, и остановился один из грузовиков.
И оттого, первый "Урал" возвышался над поверхностью и был легко заметен, а второй – погрузился в песок и постепенно занесся силикатовой крошкой.
Летчик пошел на посадку почти вслепую, не зная местности и возможностей полосы.
АН-2, выпустив подкрылки на тридцать градусов, на малой скорости, едва не сваливался в пике, но иначе было нельзя – рискуя, пилот уменьшал риск.
Риоль чувствовал профессионализм летчика.
Профессионализм – это умение пройти между двумя рисками, не перейдя грани ни одного из них.
Садившийся на песок самолет оставлял своими колесами колею. Колея от шасси самолета – это та же дорога, только начинающаяся в небе. Там, где многие дороги заканчиваются…
Самолет зарывался в песок по самые колесные оси, и одной из осей въехал в погрузившуюся в пустыню кабину "Урала". И сразу "скозлил".
Это была плохая неожиданность.
Хорошая неожиданность та, к которой человек оказывается готов.
Жаль только, что таких неожиданностей не бывает…
Хвост АН-2 приподнялся над землей, словно предлагая обоим находившимся в кабине посмотреть себе под ноги. Толечек был очень сильным, но Риоля оглушило не им, а треком крушащегося о песок винта – во всяком случае, он на несколько мгновений потерял сознание, и не почувствовал, как фюзеляж, ломая хвостовой дутик, ударился о землю, возвращая летательный аппарат планете. То, что весь хвост разбит вдребезги по пятнадцатый шпангоут, тот самый, за которым находилась рация и остальное радиооборудование, он узнал только потом, и только потом понял – к чему это может привести…
Когда Риоль пришел в себя, он оказался в тишине, не нарушаемой даже гудением ветра в оснастке самолета.
Риоль осмотрелся кругом, обнаружил, что вся стеклянная оснастка кабины исчезла, и то, что летчика рядом не было.
Отлетели и боковые пилотские форточки-лазы, обычно закрытые потому, что экипаж, как правило, проходил в кабину через бортовую дверь, сквозь внутренний салон.
"Значит, удар был все-таки сильным", – подумал Риоль, ощущая боль в грудной клетке и суставах.
Через ближнюю для себя кабинную дверцу-форточку Риоль выбрался на песок.
Прямо перед капотом лежал летчик, видимо выброшенный из кабины через лобовое стекло.
Вокруг головы летчика песок был совсем черным. Правда, не на много, а так, пальца на два. Риоль наклонился над другом и увидел, что тот дышит.
Тогда Риоль вернулся в кабину. Взял оттуда зеленую сумку с белым кругом на боку и красным крестом посреди этого белого круга.
И вновь спустился к летчику.
– Ты – жив? – услышал он шепот.
– Да. Контужен только.
– А – я?
– Ты тоже жив. Голова разбита, а остальное, вроде, цело.
– Это хорошо, – прошептал летчик.
– Что – хорошо?
– Что только голова разбита.
– Почему? – Риоль разговаривал машинально, словно через какую-то плотную пелену, мешающую и говорить, и думать.
– Если от раны в голову животное не умирает сразу – рана заживает быстро.