Дюшка значительно подмигнул, словно достать эти билеты ему каких-то неимоверных трудностей стоило. А всего-то делов - зайти в кинобудку, там его папанька с механиком дядей Мишей, как обычно, в домино играют. А у дяди Миши всегда билеты есть. И бесплатные. Но Дюшка все равно деньги соберет, с меня точно.
- А пятый кому? - спросил я.
- На всякий случай, - пожал плечами Дюшка.
Понятно.
- Котова можно позвать… - зевнул Дюшка.
Подлизывается. Это он к Котову подлизывается, Котов с ним не очень дружит, а Дюшке нравится быть поближе к людям, у которых "жигули".
- Ну так что, пойдем? - спросил Дюшка.
- В кино… - протянула Анна.
А я подумал, сейчас она скажет, что никогда не бывала в кино. Никогда в жизни. Потому что в тайгу кино не привозят. Или еще как-то соврет. А я не хотел, чтобы она врала, пусть молчит лучше, она лучше всех молчит.
- Конечно, пойдем, - сказал я. - Кто же такое кино пропустит?
Со стороны стрельбища опять бахнули. Дюшка присел. Анна засмеялась. Марк поднимался на холм. И тоже смеялся. И Дюшка засмеялся. Смешно им. Мимо проехал молоковоз, усталый водитель из кабины посмотрел на нас, как на дураков.
Договорились встретиться на мосту, Дюшка умотал к себе, я к себе, Анна и Марк отправились в сторону столовой обедать.
Мне тоже надо было успеть до обеда, выпросить денег у матери. Вообще-то мне на кино дают без вопросов, да и деньги невеликие, но сейчас дома никого, на работе все. Лезть в отцовский кошелек не хотелось, поэтому пришлось оторвать от крыльца доску - зимой отец упустил в щель как раз двугривенный. Тогда мороз стоял и отдирать доску не стали, а потом папка забыл, а я не забыл, у меня память хорошая.
Под крыльцом собралось много разного мусора, но я место примерно заметил, так что перебирать долго не пришлось. Монета потемнела, но Дюшке и такая сойдет. Деньги были, теперь одеться надо. В шкафу у меня свой отдел, там для особых случаев припасено одевание, если в кино, или на вокзал кого провожать, или в гости. Штаны, пиджак, под пиджак футболка, а еще ботинки итальянские синие - бабушка мне на сданную клюкву купила. Я быстренько переоделся и побежал к Дюшке.
Он меня уже возле дома выхаживал, бродил по тропинке, заложив руки за спину. Дюшка нарядился примерно так же, как я, только еще красную кепку с козырьком нацепил.
Мы дожидались Анну и Марка у столовой электросетей, слушали запах жареного лука и биточков с макаронами. Дюшка пообедать не успел и живо рассказывал про то, как он любит картофельное пюре с поджаркой, его мама не умеет так, как в столовых, готовить, когда он, Дюшка, вырастет, он дома никогда питаться не будет, всегда в столовых. Говорит, что самые вкусные - на заводах, а самые плохие - на вокзалах. Он и Анне посоветовал сюда ходить, потому что тут работают поварихи, которых выгнали из техникума, и они готовят как дома и воровать не приспособились еще.
- У меня шесть копеек лишних есть. - Дюшка похлопал по карману. - Можно купить один пирожок…
- Или два чая, - сказал я.
- Точно. Зайдем, возьмем два чая, и с черным хлебом…
Из окон пахло так вкусно, что я чуть было не поддался этому Дюшкиному искушению, но тут двери открылись, и из столовой показались Анна и Марк. Выглядели они осоловело и сонно, наверное, по два обеда навернули. А Марк еще и карманы хлебом набил, и, пока мы шли до клуба, он ел хлеб.
Сломанный палец его почернел и выглядел гангренозно, но Марка это не заботило - он доставал из карманов куртки куски черного и жевал. Молча.
Анна тоже молчала.
Сначала по Пионерской, потом через парк, она все молчала, а Марк хлеб ел. Я не знал, что сказать, сначала пытался придумать, а потом и бросил, не все же болтать? К тому же за меня болтал Дюшка. Хорошо, когда у тебя друг трепло. Трепло болтает, а ты идешь, о своем думаешь. А и действительно, не жарко ей в этой куртке?
Возле клуба народу много собралось, человек двести, хотя сеанс и был на четыре часа. Но на "Семь самураев" всегда много собирается, их в позапрошлом году привозили зимой, так из колхозов люди приезжали.
Все толпились у входа, до сеанса полчаса, но зрители на всякий случай бродили вокруг, курили, сидели на скамейках; в парке, от клуба через дорогу, по поводу скопления народа включили карусель, всё как обычно.
Анна и Марк явно насторожились, слишком много людей для них, в тайге ведь три человека уже толпа. Я же не очень насторожился. Ну да, на "Семь самураев" могли прийти и пацаны из-за линии, но тут наша территория, и они не сильно наглеют. А сегодня наверняка порядок будет - вдоль дороги у клуба стояли два военных "Урала". Значит, пэвэошников привезли в кино, а у них с дисциплиной строго, да и вокруг себя они приглядывают.
Дюшка предложил заглянуть в тир, пострелять бесплатно. Предложение пострелять бесплатно как-то Анну и Марка не заинтересовало, Анна сказала, что она хочет посмотреть кинотеатр, а Марк напомнил про лимонад. Поэтому мы отправились в клуб. Анна стала рассматривать киноплакаты, их много у нас собрано, все стены завешаны, а Марк и Дюшка поднялись в буфет.
Я остался с Анной внизу.
Она разглядывала афиши фильмов, прошлогодних, и позапрошлогодних, и совсем старых, еще "Карнавальная ночь" даже на стене висела. Иногда Анна останавливалась возле какой-то афиши и молчала, и тогда я рассказывал.
- "Планета бурь" - это про Венеру, - говорил я. - В кино я ее не видал, но по телику однажды показывали. Отличный фильм. Там робот взбунтовался и хотел космонавтов в лаву сбросить. И птеродактили там еще нападали, и какая-то штука со щупальцами, вроде как сухопутный осьминог…
Анна молчала и слушала. Очень внимательно слушала и на плакаты смотрела тоже серьезно. А я рассказывал, а потом мы переходили к следующему плакату.
- "Неуловимые мстители" - кино здоровское! Когда его привозили, я два раза ходил смотрел. А Дюшка пять. А когда второй фильм привозили, билетов вообще не достать было, я один раз успел сходить, а потом заболел ангиной…
А Дюшка и тогда пять раз сходил.
- Там про Гражданскую войну, про банды всякие. Интересно.
Дальше "Розыгрыш".
- Тут про школу, - сказал я. - Стрельбы нет, но ничего так, пойдет. Песни поют.
- Про школу? - спросила Анна.
- Ага. Ну, как обычно у нас - есть отличник, который гад, и есть троечник, который на гитаре играет. А девушка любит не гитариста, а карьериста. Вот они и маются все.
Анна смотрела на плакат, читала фамилии актеров.
- Если тебе про школу кино нравится, то вон хорошее, - указал я. - "Доживем до понедельника", там Штирлиц играет.
Мы перешли к "Доживем до понедельника".
- Смешно, - сказал я. - Штирлиц - и учителя играет. Но само кино нормальное.
- О чем?
- Ну…
"Доживем до понедельника" я плохо помнил.
- Там все тоже маются, - сказал я. - Что-то их там всех мучает, непонятно что. Надоело все, а как бросить, не знают.
Анна перешла к следующей афише.
- "Солярис", - прочитала Анна. - "Солярис" - это солнечный?
- "Солярис" - это страшный, - ответил я. - Там про мертвецов.
- Как это?
- Фантастика. На другой планете к космонавтам являлись мертвецы и вели себя как живые…
- А это?
Анна остановилась перед плакатом. Смотрела и смотрела.
- Это что за фильм? - спросила она.
- Это… Это "Пепел".
На плакате была стена. Обычная бетонная стена, старая, выщербленная. На стене отпечатались вытянутые человеческие силуэты, а справа, где стена обрывалась, стояла девочка. Длинная, ниже колен ночная рубашка. Прямые черные волосы. Лица не видно. Глаза.
- Это про бомбардировку Хиросимы, - сказал я. - Про японскую девочку, ее звали Садако, она выжила при взрыве, но потом заболела.
Если честно, то мне и на плакат глядеть неприятно было. Мы всем классом ходили, в месячник мира в позапрошлом году. Кино жуткое.
- А дальше?
- Она заболела раком крови. А ей сказали, что если сделаешь тысячу журавликов из бумаги, то можно загадать желание. Она начала их складывать…
Мне вдруг сделалось немного страшно. Потому что я увидел, что Садако похожа. На Анну. Нет, не лицом, лицо другое было. Глазами.
- Как это, бумажные журавлики?
- Это как самолетики, - объяснил я. - Я не умею делать. Могу посмотреть, у меня в "Пионере" схема была.
- А что с ней стало? С Садако?
- Она делала журавликов. Ей все приносили кусочки бумаги, а она из них складывала…
Я не дорассказал, со второго этажа спустились Дюшка и Марк. Дюшку в кинотеатре знали все, поэтому буфетчица продала ему целых четыре бутылки лимонада. К лимонаду полагалось блюдечко с пирожными и бутерброд с сыром. Судя по перепачканным крошками лицам, Марк и Дюшка свои пирожные уже слопали, те, что остались на блюдце, предназначались нам с Анной. Пирожные я оставил ей, а сам сгрыз бутерброд - сыр, как полагается, был сух и оцарапал десны.
Зазвонили в звонок, открылась дверь в зал, и молоденькая билетерша Сарапульцева стала запускать народ внутрь. Мы встали в очередь. Очередь как очередь, но Анна и Марк стояли как-то очень торжественно и строго, точно не в кинотеатр, а в какой-то музей большой. Забавно.
Дюшка, как всегда, достал места на первый ряд, самые хорошие. Многие считают, что самые хорошие места - это задние, но нам первый ряд нравится. Никто перед тобой не маячит, а экран точно нависает, ты словно сам в фильме оказываешься.
Мы расположились прямо в середине ряда и вытянули ноги. Скоро зал набился целиком, свет погасили и запустили журнал про судостроение.
Я люблю про вред алкоголизма, или про американскую военщину, или про какого-нибудь изобретателя, придумавшего автомат для выпечки блинов. А про судостроение скучно, ну построили ледокол, ну отправили на Северный полюс, план какой-то перевыполнили, северный завоз завезли. Тоска.
Журнал тянулся и тянулся, но Анна и Марк смотрели его с интересом, так что Дюшка, который пустился в болтовню про то, что ледоколы скоро вымрут, потому что все будут перевозить на дирижаблях, замолчал и стал тоже смотреть.
А потом началось про самураев.
Мне нравятся "Семь самураев". Да они всем нравятся, все их не по одному разу смотрят, а потом еще раз хотят посмотреть. Едва по экрану пускаются бегать мужики с косыми саблями, как вокруг все исчезает словно.
В этот раз так же случилось. Кинотеатр растворился, я оказался в черно-белой Японии и оглох от криков, пальбы и ярости. Потом все закончилось, Дюшка дернул меня за руку, и очухался я только на воздухе.
Публика выдавливалась на улицу. Мужики стояли вдоль стены, курили, усмехались и покачивали головами. Мальчишки размахивали руками и что-то по-японски кричали. Дюшка бывало улыбался. Анна молчала. Но ей фильм понравился, я это по лицу понял.
Марк не показывался долго, а как вышел, сразу двинул под рябину, туда, где было совсем темно. Отвернулся и встал, повесив голову, и так и стоял. Странно стоял, как ненужный самурай, ссутулившись, спрятавшись в куртку, один.
- Что это с ним? - спросил я.
- Плачет, - ответила Анна.
Глава 8. Гало
Дюшка заявился часов в девять. Я носил воду в баню. Двадцать ведер принес, и оставалось еще двадцать. Это где-то минут на сорок работы; если бы Дюшка мне помог, то на полчаса, но он, конечно, не помог. Таскался за мной, зудел о какой-то посторонней ерунде, о какой-то своей троюродной тетке из Якутска, которая разводила волнистых попугайчиков и достигла в этом мастерства. Я догадывался, что ему нужно, но виду не подавал, воду носил.
- Мне кажется, она любит розы, - сказал Дюшка наконец. - Все девчонки любят розы.
Я уже почти добил воду, два ведра осталось.
- Ну и что? - спросил я. - Ну любят. Где ты в нашем городе розы найдешь?
С розами у нас плохо. У нас если люди женятся, то цветы из области привозят. Цветы, торт с кремом, "Волгу" белую можно заказать.
- А ты наломай шиповника, - посоветовал я. - Шиповник - это дикая роза.
- Ты что, дурак? - усмехнулся Дюшка. - Думаешь, Анна не отличит шиповник от розы?
Я подошел к колодцу, откинул крышку, поймал очеп. Не очень люблю воду с колодца носить, тяжело. Зато вода в нем хорошая, в бане без мыла можно мыться. Но после сорока ведер плечи отваливаются и шею тянет.
Я дернул очеп вниз, нагнул журавль, затолкал ведро в сруб. Булькнуло. Я всегда ведром чиркаю по дну колодца - чтобы зачерпнулось песка. Двадцать лет назад мой папка вот так зачерпнул воды и достал со дна золотую монету, дедушке вставили два зуба. Мне золотые монеты не попадались, однажды двадцать копеек выудил проржавевшие, ну и гвозди.
- Говорят, в Ивановской области недавно атомную бомбу под землей взорвали, - сказал Дюшка. - Теперь там вся вода заражена в колодцах, и воду им привозят в бочках.
- Зачем взорвали? - не понял я. - Для чего?
- Для совершенствования военной техники, - объяснил Дюшка. - Но это так в газетах пишут, а на самом деле все не так.
- То есть?
Я достал из колодца воду, перелил в свое ведро.
- Там на самом деле уничтожили подземную лодку, - выдал Дюшка. - Когда мы во Владивосток ехали, с нами мужик в купе был, он про такие рассказывал. Реки текут не только по поверхности, но и под землей. И есть такие лодки, которые могут по этим рекам проплыть.
Дюшка заглянул в колодец. И я заглянул, точно надеялся увидеть там спину такой подводной лодки.
- Подземная лодка американцев зашла сначала в Волгу, потом стала продвигаться под землей в сторону Москвы, - сообщил мне Дюшка. - Локаторы вроде Соленого Бора не только небо слушают, но и землю. Вот как услышали эту лодку, так, пока не поздно, ее атомным взрывом и сожгли.
Я достал из колодца второе ведро. Что-то я слабо верил в атомный взрыв в Ивановской области, Дюшка это придумал. А про подземную лодку уж наверняка придумал.
- У меня есть пятнадцать рублей, - сказал Дюшка.
Так и есть. Атомный подземный взрыв был отвлекающим маневром, а теперь хитрый Дюшка нанес основной удар.
- Как ты все-таки думаешь, можно в нашем городе найти настоящие розы? - спросил он.
- Вряд ли, - сразу ответил я.
- Можно, - не согласился Дюшка. - Я знаю где. У Толстой. На пятнадцать рублей можно… букет купить целый.
Интересно, откуда у него пятнадцать рублей?
- Не продаст, - выразил я сомнение. - Толстая розы не для продажи выращивает.
- А для чего? - удивился Дюшка.
- Для других целей. Вот на Восьмое марта она всегда с розами гуляет. Идет, а в руках букет. Ни у одной женщины нет цветов, а у Толстой розы. Толстая шикарность любит.
Дюшка почесал подбородок.
- И на День Победы, - напомнил я. - Она всегда ветеранам-женщинам по розе дарит. Или если артисты какие приезжают…
- Пятнадцать рублей, - напомнил Дюшка.
- Тут дело принципа, - возразил я. - А потом Толстая передовик, ее рублями не соблазнишь.
- Зачем она тогда на вокзале торгует?
- Я же говорю, она шикарность уважает. У нее копейка есть, так она теперь на "Волгу" копит. А розы… Она утром, когда чай садится пить, любит, чтобы у нее в вазочке всегда свежесрезанная белая роза стояла.
- Для чего?
- Для души, - ответил я. - Всю ночь на заводе тесто замешиваешь, корячишься, а утром вот хочется, чтобы красиво было.
Это я придумал вообще-то. В кино каком-то видел. Завтрак с белой розой.
В розу для души Дюшка, кажется, поверил.
- Так что со своими пятнадцатью рублями можешь не соваться.
Это я нарочно. Наверное, ради пятнадцати рублей Толстая отступит от своих убеждений, но облегчать Дюшке жизнь я не собирался, он же мне воду не помог таскать.
- А если… - предположил Дюшка.
- Не советую, - тут же сказал я. - К ней однажды два солдата залезли, хотели яблочек нарвать. Она их голыми руками скрутила и в подпол кинула. А у них увольнительная. Они ей всю картошку на участке выкопали, и колодец заодно.
Дюшка поморщился.
- Вадь, может, со мной сходишь? - спросил он негромко.
- Куда? - сделал вид, что не понял.
- К Толстой. Понимаешь, если я один пойду, то она подумает, что я деньги украл у родителей, и розы мне точно не продаст. А ты скажешь, что тебе для мамы нужны…
- А тебе для мамы не нужны? - поинтересовался я.
- А я тебе винтовку свою подарю, - тут же придумал Дюшка.
- Разболтанную? - усмехнулся я.
- Там пружину поменять - и как новенькая будет! - заверил Дюшка.
- Да у твоей винтовки в стволе все резы давно стерлись, ее выкинуть пора…
- Вадь!
Любовь - это великое чувство. Даже в исполнении Дюшки оно вызывает во мне уважение. И потом… Если Анна на самом деле никогда не видела роз…
Я согласился. Винтовка мне не помешает. Из плохого оружия еще полезней учиться стрелять: потом из хорошего легче будет. Переоделся, и мы направились к Толстой.
Всю дорогу Дюшка молчал. Не пересказывал книги, не рассуждал о фильмах, не придумывал историй про атомные подземные лодки. Молчал. Доставал из кармана деньги, пересчитывал, хотя там и считать было нечего - три синих пятерки. Но он пересчитывал их так часто, что я понял - все-таки украл. Скорее всего, у отца стащил. Не, любовь - это великое чувство, особенно с первого взгляда.
Вокруг дома Толстой забор из резного штакетника, сам дом кирпичный, с двумя гаражами, с железными воротами. Без собаки. Зачем Толстой собака, когда она сама убивает кулаком лошадь?
Дюшка остановился.
- Передумал? - спросил я как можно ехиднее.
- Нет, просто…
Дюшка замялся, потом решительно толкнул дверь.
Мы вошли во двор.
Толстая сидела на скамеечке и разбортировала колесо от "жигулей". Машина стояла тут же, приподнятая на деревянные подставки. Домкрата рядом не валялось.
- Чего пожаловали? - спросила Толстая.
Толста́я по виду не шибко то́лстая. На это многие попадаются - те же солдатики или химики, которые картошку на перроне едят, а потом норовят быстро запрыгнуть в отбывающий поезд. Толстая запрыгивает следом и молотит неплательщика до сорок девятого разъезда. А так она средних размеров, только руки выдают мощь. Руки у нее страшные, видишь такие и понимаешь - лучше не связываться. Все-таки Дюшка хотя и трус, но не совсем, я бы к Толстой идти не решился.
- Здравствуйте, - вежливо сказал Дюшка.
Я тоже поздоровался, нам же здоровья Толстая желать не стала.
- У нас к вам дело. - Дюшка сразу достал деньги.
Толстая молчала, а Дюшка принялся рассказывать. Он, как оказалось, сочинил целую историю. Про то, как к нему приехала сестра из Самарканда, больная туберкулезом, девочка лежит, не вставая, пьет клюквенный кисель. А по ночам она плачет во сне, а по утрам хочет понюхать букет роз. Девочку лечат чагой, но пока улучшений не видно.
Врал он не очень умело, не думаю, что такая женщина, как Толстая, поверила в настолько жалкую историю. В придачу Дюшка пошел безобразными розовыми пятнами, словно его пробило моментальным лишаем. Это было позорно. Не лишай, а вот все, что происходило: вранье, унижение, глупость. Но я не ушел.