Дюшка продолжал врать про туберкулезную из Самарканда, Толстая слушала. А я стоял чуть в стороне, чтобы бежать. Когда Дюшка стал заходить на второй круг, Толстая сказала:
- Жаркое лето.
Она вырвала из покрышки камеру, как выдирают кишки из налима, честное слово. Одним движением. Дюшка вздрогнул, да и у меня горло заболело.
Не знаю, что за день такой был, наверное, Дюшкин день: Толстая отбросила в сторону камеру, подошла к Дюшке и забрала у него деньги, не считая, сунула в карман.
- У меня картошка сохнет, - плюнула Толстая. - Четыре гребня. Земля окаменела, надо растормошить.
- Само собой, - тут же ответил Дюшка. - Четыре гребня - всего-то.
- Тогда поехали.
Толстая выкатила из второго гаража черный "Днепр", закинула в него две окучки, завела мотоцикл и повезла нас на реку, за железнодорожный мост. Через пятнадцать минут мы оказались на берегу Соти. Тут были нарезаны участки для картошки, целое поле под них распахано. Толстая вручила нам мотыги и сказала:
- К шести вернусь. Смотрите - четыре гребня! - И Толстая показала нам свои железные пальцы.
- Конечно, - улыбнулся Дюшка.
- Вон до той рябины. - Толстая ткнула мизинцем в горизонт.
И укатила.
Четыре гребня. На нашем участке гребни короткие, я четыре штуки прохожу за час, способ особый придумал: зажимаешь окучку под мышкой и как плугом. Но тут этот способ не прокатил бы. Каждый гребень был метров по сто пятьдесят. Земля здесь глинистая, под солнцем она потрескалась и превратилась в черепки, а эти черепки слиплись в панцирь, через который с трудом пробивались бледные картофельные ростки.
Дюшка с воодушевлением подхватил мотыгу и поглядел на меня.
- Нет уж, - сказал я. - Твоя идея, ты и паши.
- Ладно, - пожал плечами Дюшка. - Чего тут пахать-то? Раз плюнуть…
Он принялся за работу, а я отошел в тень далекой рябины.
Дюшка работать не умел. То есть он умел работать, но паршиво, как работают на пришкольном участке. Хотя и старательно - совершая много лишних движений, поднимал окучку выше головы, обрушивал ее на землю…
Глина была сильнее. Дюшка не окучивал, Дюшка ковырялся, барахтался в глине мелкими неловкими движениями. Вот если бы часовщика вдруг перевели в молотобойцы, он так бы, наверное, в кузнице кувалдил.
Дюшка старался полчаса и продвинулся за это время метров на пятьдесят. Виду он старался не подавать, но все чаще и чаще поглядывал на меня.
Было понятно, что Дюшка не справится. За три дня он тут не справится, не то что за один. Я хотел уйти, я тут непонятно зачем…
Я всегда остаюсь.
Через час я ощущал себя батраком на хлопковой плантации. Мы прошли полтора гребня. Я подцеплял и переворачивал большие куски глины, дробил их в мелочь, а Дюшка за мной нарезал борозду. Это было тяжело. После сорока ведер воды особенно. И каждые пять минут я хотел все бросить и жалел, что вообще согласился. Но я не люблю бросать начатое, поэтому я ждал, когда Дюшка спечется. Он, собака, терпел. Сорвал кожу на руках и терпел. У него в красноту обгорела шея, и терпел. Лицо у него было в пыли и в грязи, терпел. Дюшка терпел.
И мне приходилось. Все-таки Дюшка хитрец. Он нарочно меня уговорил, догадывался, что Толстая его запряжет на труд и что он сам не справится. А я справлюсь, я человек очень упрямый. Когда мама на меня злится, она обязательно вспоминает, что хотела назвать меня Фомой. Фомкой. Упрямым и упертым, как баран, как в тех стихах, там его еще крокодилы слопали. Но папка - спасибо ему - был против. Назвали Вадимом, повезло тогда.
До конца четвертого гребня мы добрались к пяти часам. Дюшка валился, я тоже валился. Хотелось пить, но спуститься к реке сил не осталось.
Приехала Толстая. Долго ходила по полю, изучала, как мы поработали, хмыкала и качала головой. Мы молчали. Толстая велела залезать в мотоцикл, мы кое-как залезли, и она отвезла нас на Вокзальную, к своему дому. Во двор впускать не стала, велела ждать.
Дюшка смотрел на меня мутными безумными глазами с красными прожилками. Показалась Толстая. Букет был большой. Она вручила его Дюшке и скрылась за воротами. Во как.
- Теперь пойдем, - сказал Дюшка.
Я хотел домой, но домой вернуться получилось нескоро. На полпути Дюшка остановился. Он вполне здраво рассудил, что являться с таким букетом домой не стоит, лучше потихоньку проникнуть в будку и оставить букет там. А если в будку, то стоит со стороны крапивных зарослей подбираться, в обход городского холма.
Двинули в обход.
Дюшка прижимал букет к себе, розы пахли, они на самом деле хорошо пахли, мы шагали точно в облаке сладкого небесного запаха, и все, встречавшиеся нам по пути, оглядывались.
Розы стоили четырех часов на картофельном поле.
Я проводил Дюшку до будки и пошел домой. От меня пахло розами, и мама долго принюхивалась и делала озабоченное лицо, но так ничего и не спросила. А я бухнулся на диван и сидел. По радио играл концерт, посвященный дружбе народов, пели какие-то братья болгары, хорошо так, про Алешу, там, где из камня его гимнастерка, из камня его сапоги. К вечеру заскочил Котов с презрительным видом. Он всегда с таким ходит, но сегодня особо. Понюхал воздух, но промолчал.
- Что-то ты плохо выглядишь, - сказал он. - Опять дурью маялись?
- Привет, Котов.
- Я на минуту. Вот, смотри, взял у Геннадия Ивановича увеличитель. Кое-что получилось вытянуть…
Котов достал коричневый конверт, а из конверта фотографии.
Тот самый речной берег, сияющие пятна, гало крестообразное.
- Посмотри повнимательнее, - посоветовал Котов. - Поближе к носу.
Я поднес снимок поближе и увидел. Паутина, состоящая из ровных шестиугольников. Как соты. Да, больше всего это напоминало соты в улье.
- И что это? - спросил я.
- Не знаю, - пожал плечами Котов. - На сеть какую-то похоже. Смотри, она и на другой берег уходит.
- Да, на самом деле…
Сетка накрывала реку, висела над водой, это отчетливо просматривалось на фотографии. Над местом, где жили в палатке Анна и Марк, раскинулся сетчатый зонтик, который защищал…
От чего защищал?
- Так что ты думаешь? - спросил я Котова.
- Ничего я не думаю. Странная штука. Сами думайте, а я побежал, мне еще собираться сегодня.
- Куда?
- В Москву, - ответил Котов. - У нас же там квартира законсервирована, вот думаем с родаками поехать на Олимпиаду. Отец раньше боксом занимался, хочет кубинцев посмотреть. А мама плавала.
- Здорово, - позавидовал я. - Олимпиада… - это Олимпиада.
Не сильно так позавидовал, если честно.
- Туда сейчас по прописке пускают, - важно сказал Котов. - А у нас бабушка там прописана, так что нам можно.
Бабушка, прописанная в Москве, меня тоже не удивила, мало ли?
- Отец говорит, что в Москве сейчас пепси-колу в каждом магазине продают, - продолжал Котов. - И никаких очередей. И бананы прямо на улицах. И картошку жареную в пакетиках.
Пепси-кола и бананы. Тут и ответить нечего. Я поморщился и позавидовал, я бананов года два уже не ел. Той осенью двоюродный дядька ездил за колбасой, ну и бананов взял, так, пока вез, они все почернели. Какие-то обмылки получились, а по вкусу совсем не как бананы. А тут еще и картошка в пакетиках…
Котов удовлетворился моей раздавленностью.
- Я думаю, это все-таки радар. - Он постучал пальцем по фотографии. - Такие помехи он создает, Дюшка правильно говорит. У нас там…
- …Соленый Бор, - перебил я. - Он контролирует течение подземных рек.
- Да брось ты, - брезгливо улыбнулся Котов. - Ты веришь в бабьи сказки про подземно-подводные лодки? Соленый Бор - обычный радар, без всяких подводных лодок. Сверхсекретный объект, держит небо от Испании до Дальнего Востока. Электросети туда ветку тянут, так даже к опорам по спецпропускам. Меня пахан возил, там в лесу автоматчики с овчарками ходят.
Этот тоже. Пепси-кола, бананы, спецпропуска. Автоматические овчарки.
- Возможно, помехи на фотке от радара, - предположил Котов. - Я, правда, не очень понимаю, как это получается… Наверное, какое-то наложение волн… Не знаю. Пленка зацепила…
- Ясно, - сказал я.
У Дюшки шпионы, у Котова секретный радар. Если совместить, получится как раз то, что надо. Шпионы прибыли для диверсии на радаре. Наверное, я бы мог в это поверить. Понятно, что у Дюшки в мозгу выключатель, он его, когда надо, отщелкивает и верит всему подряд. Но и у меня такой выключатель есть, но он потуже, не так-то легко его перещелкнуть. А потом Анна.
Не могла Анна быть шпионкой. Шпионы такие песни не поют.
- Бросайте это дело, - посоветовал Котов. - Анка и Марк из дому, конечно, сбежали. Ну мало ли у нас народу бегает? Все же хотят быть Саньками Григорьевыми. Но их найдут скоро и к мамке отправят…
Кот как-то по-взрослому рассуждал, так что я поглядел на него с подозрением - не сообщил ли он по случаю участковому?
- Не бойся, - догадался Котов и усмехнулся. - Я не барабанщик.
- Да не…
- А вот за это… - Котов снова постучал пальцем по фото. - Могут и по шее навалять. Не вам, родителям. Так что лично я все фотографии вместе с негативами в бане сжег. А эту… - Котов взял фото. - С этой я вот так.
И он разорвал фотку сначала напополам, потом еще на несколько частей, а потом и вообще в клочки.
За окном взвился ветер, и сирень постучала в окно. Котов вздрогнул и рассыпал обрывки бумаги по полу.
- Ладно, - сказал он. - Пойду я. У нас поезд вечером.
- Когда обратно? - спросил я.
- Не знаю, - пожал плечами Котов. - Отец думает в Москву переводиться, его давно зовут. На Останкинскую башню инженером. Так что я, может, и не вернусь. Пока.
- Пока.
Котов ушел.
Я стряхнул рваную бумагу с половика на пол, потом подумал, замел в совок и выкинул в печь.
Глава 9. Неудачное приземление
Июнь, куда денешься. За два дня город заполнился тополиным пухом, ветер гонял его, смешивал с пылью, так что по улицам катались оранжевые пухлые комки, похожие на цыплят. Сам город сильно опустел, отец сказал, что многих вызвали в Москву на Олимпиаду: энергетиков и электриков, и монтажное управление, и рабочих с леспромхоза зачем-то, да и водителей стало меньше.
Река выше моста обмелела, открыли плотину, и вода упала, и на плесах образовались причудливые заторы из торчащих в разные стороны бревен, точно над отмелями отыграли в бирюльки сплавщики-великаны, ниже моста воды, наоборот, прибавилось.
За Заингирем горел лес, пожар заходил со стороны торфяных болот и уже огибал поселок серпом, со всего района собирались пожарные, по слухам, на Заингирь могли сбросить парашютный десант. На глухом отростке железнодорожного пути от Абросимова до Брусничного стояли длинные рефрижераторные вагоны.
Неожиданно случился грибной рост, боровики лезли из-под каждого дерева, и даже в городском парке вдоль протоптанных дорожек и скамеек росли грибы. Грузди, обычно появлявшиеся к августу, продавались уже сейчас, рыжики же, случавшиеся особенно редко, в том году стали всеобщей добычей, их жарили вместо сыроежек и солили вместо свинарей. Куда-то убрались птицы. Зимой на уроках труда пятиклашки наделали скворечников и в апреле развесили по городу, в мае в них заселились всякие птицы, а теперь разлетелись вдруг.
Вечером я достал со шкафа старые "Пионеры", нашел нужный и потратил на тренировки целую тетрадь. Три копейки.
- Я понял, - сказал Дюшка шепотом. - Я все понял.
И снова огляделся. Хотя чего оглядываться в лесу?
- Что ты опять понял? - спросил я.
Мы сидели на поваленной сосне. Вообще-то мы к Анне и Марку шли, но Дюшка остановился для серьезного разговора. Букет он упаковал в газету и держал перед собой, из рук не выпуская, но все равно пахло розами. В моем правом кармане лежал бумажный журавлик, сложенный по схеме из журнала. Сидели. Хотя не так, мы не сидели, я сидел, а Дюшка стоял, ему сегодня совсем не сиделось.
- Они из будущего, - доверительно сообщил мне Дюшка.
Тут я устал. Вчера я устал от работы, сегодня от глупости, не знаю, от чего больше. Так хорошо пахнет розами, а тут глупость.
- Что?
Надоел мне этот бред. Ладно, сначала эстонцы, потом шпионы, затем неопознанные летающие тарелки и подземные американские лодки. Теперь будущее. Если кто услышит, подумают, что и я. Стал как Дюшка. Хорошо, что лес кругом.
- Они из будущего, - повторил Дюшка.
- С чего ты решил, что из будущего? - уныло спросил я.
- Много признаков, - улыбнулся Дюшка. - Много. Они слова знают… слишком умные. У нас такими словами учителя в школе не говорят. А еще они очень сильные, у нас я никого такого сильного не видел…
Это, кстати, правда. Марк подтягивался на дереве, на одной руке, держась за ветку. И это после того рыбного супчика. Я считать стал, бросил, он тридцать раз подтянулся, потом надоело. Тридцать раз на одной руке… Ну и что, у нас Толстая сильная, Толстая у нас что, тоже из будущего?
- А потом они очень про космос много знают, - сказал Дюшка. - Про черные дыры, про квазары. Помнишь, после кино про это спорили?
- Всему этому есть простое объяснение, - перебил я.
- Какое же?
- Кружок космонавтов. Ты бы хоть иногда что-то, кроме фантастики, проглядывал, "Пионерскую правду", например. По всей стране эти кружки образуются, вот и ответ. Понятно, что там ребята подготовленные. И спорт, и слова умные, ну а про космос вообще все знают.
Дюшка задумался, но всего на секунду.
- Почему тогда они не хвастаются? - спросил Дюшка. - Если они занимаются в кружке космонавтов, тогда почему они ни слова про это не сказали?
Тут уж я соврал. А что? Дюшка врет направо и налево, пусть в ответ получает.
- Они не в обычном кружке, - сказал я негромко. - Они в секретном.
- Это как?
- Обычные кружки для отвода глаз организованы, - объяснил я. - В них занимаются кое-как и ни в какой космос не готовят. Ну, в Звездный городок разве что свозят, чучело Белки покажут. А есть еще специальные кружки, при ДОСААФ. Вот там да - и с парашютом прыгают, и с аквалангом плавают, и в тайге ночуют, и каратэ всякое. Короче, настоящих космонавтов готовят. В такой кружок только разрядников берут и отличников и чтобы здоровье железное. Вот Анна и Марк как раз из такого кружка.
Как-то я слишком складно врал. Обычно у меня фантазии не так много, а здесь я сам себя переплюнул. Наверное, от Дюшки понабрался.
- Ты думаешь, почему мы их за шпионов приняли?
- Потому что они на шпионов похожи, - ответил Дюшка и поежился.
Он сегодня с утра ежится и морщится.
- Во-во, - кивнул я. - У них просто летняя практика. Вот мы на летней практике елки высаживаем, а они отрабатывают неудачное приземление.
- Неудачное приземление…
Дюшка понюхал букет.
- Да, - сказал я. - Неудачное приземление. Космический корабль может и в Америке приземлиться. Или в Мексике. Вот у юных космонавтов и задача - дождаться эвакуации. А пока эвакуации нет, жить среди местного населения, не привлекая внимания. Выдавая себя за бродяг. А у нас бродяг нет, вот они как туристы себя ведут.
Дюшка, как всякий настоящий любитель фантастики, конечно же, верил. В палеоконтакт, полую Луну и секретные кружки юных космонавтов.
- Думаю, это эксперимент такой, - продолжал я. - Марк и Анна проверяют, насколько быстро их заметят местные власти, если они будут вести себя как придурки.
- То есть ты хочешь сказать… это проверка?
Я что-то запутался, логика что-то страдала, как-то сложно получалось…
- Проверка, - подтвердил я. - И проверка, и тренировка одновременно. Хотя…
Я тоже понюхал букет. Второй день нюхаю, не могу остановиться, не зря про розы рассказывают.
- Кстати, они могут быть американскими космонавтами, - предположил зачем-то я.
- Астронавтами, - машинально поправил Дюшка. - Это астронавты.
- Они могут быть…
Тут я понял, что перестарался, и замолчал. Версия про американских юных астронавтов получилась совсем безумной. Как и весь этот разговор. И вообще, зря я это сказал. Потому что на американских астронавтов-пионеров Анна и Марк очень сильно походили, я это только сейчас понял. То есть они очень ладно укладывались в это мое предположение.
Дюшка мог бы зацепиться. Но Дюшка не зацепился, ему сейчас не до этого было, волновался сильно: никогда цветы девчонкам не дарил.
- Ну не знаю, - покривился Дюшка. - Я не слыхал про такое…
- А про машину времени ты слышал, значит?
- Нет. Но… - Дюшка почесал голову. - Но все-таки они из будущего.
Я промолчал.
- И я с ними отправлюсь, - негромко добавил он.
То ли мне показалось, то ли розы сильнее запахли.
- Чем тебе здесь не нравится? - спросил я. - У нас время вроде хорошее.
- Хорошее, - согласился Дюшка, опять поежившись. - Но потом все равно гораздо лучше будет, я в этом не сомневаюсь. Нуль-транспортировка, синтезаторы, энергия бесконечная, в космос полетим. То есть в дальний космос, а не по системе. Ты представь: просыпаешься утром, выглядываешь в окно, а на лужайке перед домом звездолет стоит, ночью за тобой прилетел! Сразу после завтрака ты садишься в этот звездолет и…
- На тебя Анна плохо действует, - перебил я.
- При чем здесь Анна?
- Она же про звездолет поет, - напомнил я. - Ты, Дюшес, как-то… помешался на звездолетах. А вот если не прилетит?
- Кто не прилетит? - не понял Дюшка.
- Звездолет.
- Как это?
- Так. А вдруг человечество не отправится ни в какую галактику? - спросил я. - Вот ты собираешься в будущее мотануться, вот ты туда попал, повезло. Спишь в своей кроватке, открываешь глаза, выглядываешь в окно, а там ничего.
- Как это? - наивно спросил Дюшка. И букет к себе покрепче прижал.
- Так.
Глупо. Я отговариваю Дюшку бежать в будущее. Да пусть бежит, все равно далеко не убежит…
- Так, - сказал я с нажимом. - Просыпаешься, а в окне обычная улица. А по ней грузовики едут. И никаких звездолетов.
- Какие еще грузовики? - растерянно спросил Дюшка.
- С трубами, - ответил я. - Одни с трубами, другие с бревнами. Сто лет прошло, а никаких звездолетов нет. Не построили. Луну - и ту не освоили, только трубы и бревна.
- Почему? - растерялся Дюшка. - Почему Луну-то не освоили?
- Да мало ли почему? Двигатели не разработали. Или топлива не хватает. Или делать там нечего.
- Как это нечего?! - возмутился Дюшка. - На Луне полезные ископаемые…
- Да их и на Земле полно, - перебил я. - Зачем на Луну тащиться?
- Ты не понимаешь! - взволновался Дюшка. - Луна - это не полезные ископаемые, это… Это плацдарм освоения пространства!
- Да не нужно никому твое пространство, - ответил я. - И без него всем хорошо.
- Врешь! - Это Дюшка почти выкрикнул, тряхнул букетом, потом опомнился и снова прижал его к себе.
Губы у Дюшки побелели, на меня он уставился злобно, как на закоренелого врага. И тут же снова покривился от боли.
- Да брось, Дюш, подумаешь, папаша отлупил, - сказал я. - Не бери в голову. Ерунда ведь?
- Ну да, шомполом! Какая уж ерунда…
- Он тебя шомполом отлупил?
- Он подтяжками сначала собирался, - усмехнулся Дюшка. - Отщелкнул левую, а она ему в лоб саданула. Я рассмеялся, а он сразу за шомпол.