- Ну вот. А ведь в природе все это существует изначально Существуют все закономерности, уже открытые людьми за все время цивилизации, только предполагаемые, над которыми мы бьемся, и существует все то, что еще предстоит открыть всем гениям человечества в далеком будущем, во все века и тысячелетия его существования… Так что же получается, природа сверхгениальна, что ли? Выходит, она выше нашего разума, если он на протяжении всего своего развития способен раскрывать лишь ничтожные частицы того, что заложено в ней изначально?
- Да… Серьезный вопрос. - Лаврецкий потер подбородок. - Только, я думаю, в самой его постановке содержится ошибка.
- В чем?
- Сейчас скажу. Закономерности не заложены в природе изначально. Единственное, что в ней заложено, - это постоянное движение, эволюция - бесконечная, непрерывная, неодолимая. И закономерности, видимо, меняются тоже - возникают, исчезают и вновь возникают в процессе эволюции - просто мы не в состоянии это увидеть пока, слишком мал наш горизонт - временной и пространственный. Сила человеческого разума, по-моему, в том и состоит, что он способен установить закономерность на данном этапе развития, закономерность, существующую в определенных условиях, на определенном отрезке времени. Сама природа этого сделать не может, поэтому верно сказано, что через разум она познает себя.
- Что ж, может быть, ты и прав. Тогда человеческий разум это действительно вершина природы.
- И опять-таки на каком-то этапе, - усмехнулся Лаврецкий. - Кто знает, какие еще вершины возможны во вселенной…
…Они еще долго сидели за столиком, говорили обо всем на свете, а когда справа, над морем, забрезжил рассвет, по радио объявили посадку, и Саша Карелин пошел провожать Лаврецкого к самолету.
19
Лаврецкому отвели большую комнату, прекрасно обставленную современной служебной мебелью. Здесь был огромный полированный стол, мягкие стулья, два шкафа - один застекленный, книжный, другой - вделанный в стену - для чертежей и всякой документации. Был тут железный сейф, дневное освещение, всякие плафоны на стенах, подсветка у стола, кнопки для вызова и прочие атрибуты руководящего кабинета Судя по всему, предназначался он для главного действующего лица этого учреждения, но Федор велел поместить здесь Лаврецкого. На дверях приделали табличку "Научный руководитель", завхоз вручил Лаврецкому связку ключей, и он вступил во владение своими новыми аппартаментами.
Несколько дней он обживал кабинет, подбирал справочники, расставлял литературу, приводил в порядок документацию.
Он был почти один, никто ему не мешал, никто его не тревожил, и в общем все как будто располагало к спокойной, вдумчивой работе, но в этой тишине и безмятежности была какая-то своя тревога. Он старался отогнать, заглушить ее, и это удавалось, пока он занимался разбором материалов, привыкал к новому помещению.
Но когда все книги были расставлены, все материалы подобраны и разложены, он вдруг ощутил щемящую пустоту. Он был совсем один. Лаборатория, вернее, теперь уже отдел жил какой-то своей, непонятной ему жизнью, существовал вот тут, рядом, в этом коридоре, но сам по себе. Это было нелепо, Просто нелепо. С утра они все разъезжались по предприятиям, потом звонили оттуда, просили прислать осциллограф, или учесть заказ на кабель, или заготовить типовые схемы; Семен Борисович записывал, куда-то бежал, звонил на другую точку, выколачивал кабель или требовал схему, договаривался, чтобы завтра передали группе Кима или Буртасовой.
В конце дня они съезжались - усталые, злые, голодные, опять спорили, выдирали друг у друга материалы, людей, приборы, вмешивался Катаев, все распределял, потом они уходили все вместе, все еще ругаясь
И споря, а он прислушивался к их голосам, и ему начинало казаться, что он здесь не нужен.
Его старались не тревожить, не отвлекать производственными делами, он даже на планерках не обязан был присутствовать - для него единственного было сделано исключение, и он не ходил на планерки. Не потому, что го котел: он просто понял, что Федору это ни к чему. Не случайно тот на каждом шагу провозглашал, что \ них теперь свой мозговой центр, освобожденный от всех производственных дел.
Иногда он заходил к Лаврецкому - шумный, веселый, наэлектризованный, и словно ветер пробегал по кабинету, казалось, даже листы белой бумаги шевелились, заряжаясь его энергией.
- Я вас приветствую, Игорь Владимирович, - кричал он еще от двери, протягивая обе руки, и в два огромных шага оказывался рядом. - Идет мозговая деятельность? Идет, я вижу. Очень рад. - Он удовлетворенно оглядывая кабинет, книги, папки, приборы, щелкал языком. - Здорово здесь у вас! Входишь и чувствуешь, как попадаешь в насыщенное поле мысли! Эх, посидеть бы вот так месяц-другой. Пустите? Шучу. Сейчас никак нельзя - огромные дела затеяли, по всем предприятиям только и слышно: блуждающие токи! Ну, а вы не обращайте внимания, работайте. Нужно что-нибудь?
- Дня на два нашу машину, ну и кого-нибудь еще в помощь, любого Проверить хочу кое-какие вещи.
- К сожалению, пока ни одного выделить не могу, все под завязку. Потерпите немного.
- Тогда дайте Ильяса, пусть поведет фургон. Я сам управлюсь.
- Что вы, Игорь Владимирович! Ильяса-то как раз меньше всего могу, он же мотается между ними, без него зарез Потерпите совсем немного, ну, месяц, полтора, схлынет горячка, тогда - пожалуйста, хоть всех. Ну, всего доброго, побежал.
Он уходил так же быстро, как появлялся, и опятв В кабинете повисала тягучая тишина.
Как-то зашел Гурьев. Они давно не виделись, Вадим Николаевич пропадал на объекте, не появлялся в институте по нескольку дней. А тут он зашел как-то под вечер - понадобились схемы на завтра, увидел свет в окне, приоткрыл дверь. Лаврецкий сидел над расчетами.
Они обнялись, как будто вечность прошла. Постояли так у стола. Потом Лаврецкий отодвинулся. Держа Гурьева за плечи, взглянул со стороны.
- Слушай, а ты ничего. Посвежел, по-моему, даже. Помолодел как-то.
- Посвежеешь тут, - с горечью сказал Гурьев. - С утра до вечера на вольном воздухе. Не работа - курорт. Тут тебе и физическая зарядка, в земле покопаться можешь.
Они сели.
- Курить можно? - спросил Гурьев. И тут же спохватился: - Нет, нет, не буду.
- Кури, - тихо сказал Лаврецкий. - Я и сам в последнее время…
- Ну уж это напрасно. - Гурьев задержал взгляд на лице Лаврецкого. - Что-то воодушевления не вижу. Работа идет?
- Идет понемногу. В общем, кажется, я близок к чему-то настоящему.
- Это прекрасно, - сказал Гурьев. - Просто прекрасно. Знать, что хоть ты делом занимаешься…
Они одновременно подняли глаза и опустили их.
- Ну, ладно, - сказал Гурьев. - Я пойду. Завтра с утра опять на завод. Давать результаты.
- Будь здоров, - кивнул Лаврецкий. - Где вы там сейчас?
- На машиностроительном. Очередную установку пускаем. Большой вклад в науку.
- Да… - сказал Лаврецкий. Он сидел сгорбившись, глядя исподлобья в угол. - Ну, ничего, я думаю, образуется.
Гурьев задержался в дверях, оглянулся и, чуть помедлив, вышел.
* * *
Готовился праздничный вечер, на котором (это было уже известно) отделу должны были вручить переходящее знамя института - отдел вышел вперед по всем показателям. Было также известно, что отдел должен получить крупную денежную премию из фондов предприятий - за внедрение передовой техники защиты от блуждающих токов.
Об этом Семен Борисович по секрету сообщил Жоре, а гот всем остальным. Настроение было приподнятое, к вечеру каждый отдел готовил сюрприз, и они решили, устроить мимическое представление "Погоня за блуждающими", захватывающий детектив в 15 картинах с прологом и эпилогом.
Жора и Ильяс изображали блуждающие токи, Ким должен был играть роль детектива. Хотели подключить к этому делу еще и Гурьева, - Жора - главный режиссер - утверждал, что Гурьев с его мрачно-угрожающим видом - вылитый детектив - этакий готовый Мегрэ, - но Ким утверждал, что он гораздо больше подходит к типу закоренелого преступника, и предлагал использовать его в качестве "главного блуждающего". Однако Вадим Николаевич наотрез отказался от того и от другого. Посетовали, решили играть без него, уже сконструировали великолепные костюмы из раскрашенного ватмана, матерчатых лоскутов и кальки. Но все сорвалось непредвиденным образом.
В конце дня Хатаев пришел на планерку с каменным, серым лицом. На щеках его выступили жесткие бугры - таким его еще никогда не видели.
Он угрюмо сидел за своим столом, ждал, пока все соберутся, затем встал, сказал зло:
- Часа три назад к нам сюда позвонили с машиностроительного и сообщили, что часть цехов стоит - по-видимому, пробило кабель. И кто-то из нас, - он подчеркнул голосом это слово и медленно повел глазами по лицам, - кто-то из нас ответил: "Обращайтесь в аварийную службу - это их дело". Сказал и повесил трубку. Повреждение не устранено до сих пор. Кто здесь был в конце дня?
Выяснилось, что были все. Они собрались получить зарплату, а потом обсуждали подробности предстоящего выступления на вечере.
- Тем хуже, - сказал Хатаев, - мы опозорили себя в глазах руководства. Вы представляете, что это значит сейчас?
- Вадим Николаевич, - грубо сказал Жора, - признавайтесь, чего уж там. Это ведь ваша постоянная присказка, что мы, дескать, не аварийная команда.
Гурьев медленно повернул голову, удивленно и вместе с тем с каким-то интересом стал вглядываться в лицо Жоры.
- Вы сказали, Вадим Николаевич? - Хатаев резко повернулся.
- Я не один раз говорил это, - медленно произнес Гурьев, окая, - могу повторить и сейчас. Я считаю, что мы не своим делом занимаемся. Но об аварии слышу впервые.
- Значит, на телефонный звонок не вы отвечали? - решил уточнить Федор.
- Нет, не я.
- Так… Кто же? Может, вы, Ким Сергеевич?
- Я сказала, - почти крикнула Женя - Я. Понимаете?! Взяла трубку и сказала.
Несколько мгновений они с Хатаевым смотрели в упор друг на друга. Потом он поморщился, вздохнул.
- Понимаю ваш благородный порыв. Но отвечал мужской голос.
Он опять молча стал обводить всех остекленевшими глазами.
- А вам не кажется, что все это унизительно? - Женя встала, она смотрела прямо ему в лицо. - Кто бы ни сказал, мы все одинаково виноваты, если это вина.
- Пожалуй, верно, - проговорил Хатаев. Он побледнел. Отер со лба холодный пот. Сел.
Несколько секунд все молчали.
- Ну, вот что, - сказал он глухо. - Сейчас все поедем. И все будем исправлять. Семен Борисович, спецовки для всех, мне тоже.
… Шел тяжелый, мокрый снег. Он падал быстро, почти как дождь, расчерчивал воздух серыми полосами и исчезал тут же, едва достигнув земли, превращаясь а вязкое глинистое месиво.
Они остановились под каким-то навесом для досок на западной окраине завода. На пожарном ящике расстелили схему кабельных сетей. Питание к заводской подстанции шло воздушное, а от нее по цехам - кабелем, причем на одну из территорий передавалось транзитом по кабелю высокого напряжения. Он шел по какой-то пустоши (так по крайней мере значилось по схеме) и выходил к понижающей подстанции. Вот этот кабель и пробило. Отсюда, из-под навеса, было видно, как работают аварийщики: они отрыли несколько шурфов, прорыли даже две или три канавы, но повреждения, видимо, тан до сих пор не нашли.
- Что они собираются делать? - Женя указала а сторону, где с грузовика снимали подъемником огромную кабельную катушку.
- По-моему, они решили тянуть новый кабель, - сказал Гурьев.
- Но ведь эго километра полтора…
- А что им остается делать? Цеха стоят!
Подошел Хатаев. Вместе с Кимом они ходили узнавать, как дела Федор был мрачен.
- Так вот, ребята, дела неважные. - Он махнул руками, созывая их всех к себе. - Они возятся с утра, ничего найти не могут, решили тянуть новый кабель.
- Ну и пускай тянут, - сплюнул Жора. - Поехали домой.
- Ты умный парень, но иногда дурак, - жестко сказал Федор. Жора вскинул голову, но наткнулся на холодный взгляд Федора и как-то сразу сник.
- Тянуть кабель они будут еще несколько часов, и весь простой будет на нашей шее из-за этого идиотского телефонного разговора. Надо найти повреждение, и как можно скорее, иначе… В общем, плохо будет иначе… Плакали тогда все наши надежды - и твоя диссертация и все остальное. Ясно? Так вот…
И тут откуда-то взялся Далимов. Он остановился возле Федора, поглядел на него в упор, покачал головой:
- Ну что! Показала себя ваша хваленая установка?! Изобретатели!!!
И пошел дальше.
- Наша установка тут не при чем, я докажу, вот увидите… - кричал ему вдогонку Федор. Далимов даже не обернулся Он только махнул рукой и продолжал идти, а Федор остался стоять, пригнув голову. Он стоял так некоторое время, потом встряхнулся.
- Ладно! С чего начнем Ваше мнение, Вадим Николаевич?
- Вообще-то, конечно, прозванивать, потом идти комбинированным способом, с двух сторон…
- Вы, Женя?
- Видимо, так, Но я одного не пойму, - здесь, на схеме, нет прохода под дорогой. А там я вижу асфальтовую дорогу как раз на трассе.
Он оглянулся, взял в руки схему, сориентировал ее.
- Да, похоже на то, что дорогу прокладывали потом.
Эх, будь оно неладно. Чует сердце - с ней это связано… Ладно. Вадим Николаевич, давайте отсюда. Ты, Ким, оттуда, с той стороны. А я попробую обследовать, что там, под дорогой. Кто со мной? Женя, поможете?
Она кивнула. В эту минуту они все уже были захвачены поиском.
- Слушай, - сказал Ким, - а ведь в машине, в том фургоне Лаврецкого есть емкостный прибор, как у аварийщиков. Если с ним пройти - можно определить…
- Умница! - Федор потряс его за плечо. - Только что ж ты раньше не сказал, когда мы собирались?!. Ильяс, мотай в институт, вези сюда фургон. Хотя нет, фургон не нужно, он же не пройдет по трассе. Ким, езжай с ним, с ними прибор, вези его сюда. А мы пошли. Ну, ни пуха пи пера! Быстро!
Ворота институтского двора были заперты. Они остановили машину, а сами обошли здание, прошли через главный вход На втором этаже играла музыка, мелькали в окнах веселые тени - вечер еще не начался, народ только собирался.
- Весь люди как люди, - с завистью сказал Ильяс. - Праздник - веселится. Не праздник - работай У нас - вес наоборот.
- Ладно, старик, не ворчи, - ласково отозвался Ким. - Все сделаем, еще успеешь потанцевать.
- Думаешь, успеем?
- Пошли быстрей.
Они пошли в глубину двора, туда, где под навесом смутно угадывались очертания фургона. Здесь было тихо и сумрачно, не долетали звуки музыки, и почти не попадал свет дальнего фонаря Под ногами плескались дождевые лужи.
- Странно, - сказал Ким, - по-моему, в фургоне что-то светится… Посмотри…
- Да нет, отражает, наверно. Уже сто лет никто не был.
Они обошли машину и увидели, что задняя дверца приоткрыта, и из нее действительно падает полоса слабого света.
- Странно, - опять сказал Ким.
Он открыл дверцу. В машине, привалившись плечом к борту, сидел Лаврецкий.
Он даже не обернулся, когда открылась дверца. Сидел сгорбившись, только голова его чуть дрогнула.
- А-а, Ким Сергеевич, заходите, - сказал он, почти без всякого выражения. Ким стоял в нерешительности.
- Вот уж не ожидал, что увижу вас сейчас, - сказал Ким растерянно и влез на ступеньку.
Лаврецкий молчал, будто не слышал. Потом сказал:
- Захожу сюда иногда. Думаю.
Ким вошел внутрь, притворил дверцу. А Ильяс по привычке стал обследовать фургон снаружи, это было слышно по толчкам и постукиваниям.
- Как живете, Ким Сергеевич, давно мы не виделись, - все так же, без всякого выражения спросил Лаврецкий. Глаза его были устремлены на доску приборов.
- Да, верно, странная жизнь пошла. Работаем под одной крышей, а видимся, можно сказать, по праздникам..
- Разве что под одной крышей…
Ким нервничал. Он не знал, как завести разговор о приборе, а время идет. Время идет - там ждут.
- Это хорошо, что я вас сейчас встретил, - сказал он. - Очень хорошо. Как вы думаете, приборы здесь, в этой сырости, не теряют класса точности?
Лаврецкий впервые проявил заинтересованность. Он задвигался, перевел взгляд на Кима, и тот увидел давнюю горечь в его глазах.
- Класса точности? - переспросил он и невесело усмехнулся. - Я думаю, они скоро вообще выйдут из строя.
- Да, сыро здесь очень, - Ким поежился, - нельзя, видимо, держать лабораторию на открытом воздухе. Я поговорю с Катаевым… Кстати, Игорь Владимирович, не разрешите ли вы снять на пару часов емкостный прибор, крайне нужно, и тут же - на место. Катаев очень просил.