- Что ж, - согласился Лаврецкий и посмотрел на часы, - двадцать минут еще в моем распоряжении. А больше нельзя. Разбивайте.
Федор разбил, и Лаврецкий сразу же положил два шара.
- Ну, знаете! - усмехнулся Федор. - Впервые получаю удовольствие от игры с начальством.
- То есть? - Лаврецкий поднял брови.
- Да, понимаете, все не везло мне. Попадались такие начальники, что на полном серьезе я играть не мог, приходилось хитрить.
- Поддавались? Ай-я-яй, какая примитивная лесть!
- В том то и дело, что все оборачивалось против меня.
- Как это?
- А вот так. Вы никогда не замечали - когда расслабляешься, стараешься играть абы как, шары, как назло, сами падают…
Лаврецкий даже поднял голову от удивления. Он потрогал свою аккуратную острую бородку, причмокнул губами.
- Эт-то, знаете, новое. Но, в общем, можно понять… Да-да, с точки зрения психологии тут, знаете, что-то есть… Итак, вы старались поддаваться, а шары, как назло, забивались, и ваш начальник все время оставался в проигрыше?
- Вот именно.
- Теперь понятно, Игорь Владимирович, почему он скачет с места на место, - вмешался Гурьев. - Помните, вы даже обратили внимание на его трудовую книжку: уж больно часто переходит…
- Верно! С таким подчиненным, который все время обыгрывает, я бы тоже не ужился. Это ж невыносимо!
- Но я старался проигрывать, - воскликнул Федор, - честное слово!
Это получилось у него так искренно, что все вокруг расхохотались, и Лаврецкий тоже.
С тех пор у них пошло: как только выдавалась свободная минута, они брали кий, и тут же вокруг стола собирались почти все - было интересно.
В один из таких дней, когда встреча закончилась два - один в пользу Федора, Лаврецкий поднял брови, чуть усмехаясь, глянул на своего партнера, потом окинул быстрым взглядом стоящих рядом Кима, Гурьева, Жору.
- Зайдемте ко мне, - сказал он многозначительно и сделал жест рукой, означающий, что приглашение относится ко всем.
Они пошли за Лаврецким в его кабинет, а Федор поглядел на Кима и сказал: "Ну вот, я же говорил!". Ким рассмеялся и похлопал его по плечу.
Они расселись вдоль стен, но Лаврецкий пригласил их поближе, к своему столу, и, когда они все придвинулись, сказал, обращаясь к Федору:
- Ну, ваши успехи на поприще биллиарда столь очевидны для всех, что комментарии, как говорится, излишни… Теперь меня интересует, так ли блестяще обстоят ваши дела на поприще науки.
Федор встал, но Лаврецкий махнул рукой.
- Сидите, это ж не официальный доклад. Просто мне хотелось узнать, что вы успели за прошедшее время… Я вас не тревожил, не торопил - вы знаете, мне хотелось, чтобы вы освоились, осмотрелись, вникли в существо проблемы. Хватило вам на это времени?
- По-моему, да, - сказал Федор. - Спасибо.
- А вы как считаете? - спросил Лаврецкий у Гурьева.
- Мне кажется, Федор Михайлович делает успехи. Явные… Я имею в виду те соображения, которые излагал мне Федор Михайлович недавно по поводу своей темы.
- Интересно, - Лаврецкий обернулся к Федору, и тот смущенно пожал плечами.
- Дело в том, что эти мысли, эти соображения… Они не все мои собственные… - Федор посмотрел в сторону Кима и увидел, что тот укоризненно качает головой.
- Не ваши собственные? А чьи же? - Лаврецкий снял очки и стал протирать стекла, близоруко щурясь, он обвел всех недоуменным взглядом, и тогда Ким сказал:
- Федор Михайлович слишком мнителен, по-моему, Если он советуется с друзьями, то это вовсе не значит…
Не дал ему договорить Лаврецкий. Он надел очки и теперь выглядел как обычно - чуть насмешливо и доброжелательно.
- Вы правы, - сказал он, - никакого значения сейчас, на первых порах, это не имеет, все в порядке вещей. Итак, что же вы придумали?
Федор стал излагать то, о чем они говорили с Кимом в тот вечер у него дома, стал набрасывать возможные варианты новой схемы…
Лаврецкий с интересом следил за ходом мысли, потом сказал
- Что ж, для начала вполне достаточно. Главное, что вы ясно представили себе задачу. Это хорошо. Однако, помимо теоретической, есть еще и практическая, даже, я бы сказал, организационная сторона дела. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Н-нет, не совсем…
- Сейчас объясню.. - Лаврецкий придвинул к себе толстую папку, раскрыл ее, развернул лист синьки. Через весь лист, из угла в угол, проходила ломаная линия.
- Вот, - сказал он, - проект кабельной линии. Конечно, было бы идеально, если бы уже сейчас, до прокладки, можно было бы точно вычислить значение токов утечки и точно определить места установки дренажных станций. Но на современном уровне теории мы еще не можем этого сделать. Пока мы только приближаемся к этому, вы знаете. - Лаврецкий посмотрел на Федора, и тот кивнул головой.
- Так вот… Сейчас определить наиболее выгодное расположение дренажной станции, защищающей данную линию или участок ее, можно лишь после того, как линия сдана в эксплуатацию. И, в общем-то, большой беды в этом тоже нет, вы понимаете…
- Понимаю, - сказал Федор. - Если установить защиту, скажем, через месяц после пуска линии, ничего, наверное, не случится.
- Через месяц! Через два месяца тоже еще ничего не увидите, - пробасил Гурьев. - Разъедание - дело медленное…
- Вот именно, - поднял брови Лаврецкий, - медленное. И в этом, если хотите, его опасность. Парадоксально, да?
Лаврецкий встал, прошел до двери, остановился у стены, где была прикноплена четвертушка ватмана.
- Вот у меня здесь таблица. За последние два года у нас в городе сдано 87 новых кабельных линий. Из них защитными устройствами оборудовано лишь семнадцать. Почему? Да потому! что монтажная организация сдает линию в полном порядке - ей почет и уважение. Потом она умывает руки, не ее дело, что будет через два-три года. Эксплуатационники тоже принимают линию в полном порядке. Кабель сдан, ток пошел, машины крутятся, завод работает - все хорошо, красиво, музыка играет… Думать прямо сейчас о том, что будет через год-два, не хочется. Ладно, мол, успеем подумать о защите, это же не к спеху, не завтра разъест кабель, сейчас есть более неотложные дела. Понимаете?
- Понимаю, - кивнул Федор. - Неотложным делам нет конца.
- Да, - сказал Лаврецкий, - завтра появляется что-то еще неотложное, потом еще. Потом люди забывают, уходят на другую работу, приходят новые люди, они тем более не помнят - ведь блуждающие токи о себе не напоминают до поры, разъедание идет невидимо и неслышно, а думать о том, чего никто не видит и не слышит, - это еще научиться надо… Вот когда в один прекрасный день происходит пробой, останавливаются станки, мигают сигнальные лампочки, грозно звонят телефоны, бегут со всех сторон, - вот тогда вспоминают про эти самые невидимые блуждающие токи, но тогда уже поздно…
Лаврецкий подошел к столу, сел на свое место, сверкнул очками.
- Вот такие дела, Федор Михайлович. Как видите, тут не только научная, но и некая, если хотите, общественно-психологическая проблема. И я хотел бы, чтобы вы знали об этом, приступая к разработке… Учли, так сказать, особенности этого дела.
- Понимаю, - наклонил голову Федор, - буду стараться найти наиболее приемлемое решение.
- И не стесняйтесь спрашивать, - сказал Гурьев. - Мы-то здесь для чего, по-вашему?!
- Спасибо! Я…
- При чем тут спасибо, - вмешался Ким, - это ж наше общее дело, для того ведь мы и существуем под одной крышей! А он - мои мысли, не мои мысли… Чудак!
- Да, да… Правильно… Исходные мысли могут быть чьи угодно, на них мы табличек не вешаем. А вы уж там отбирайте, суммируйте, идите дальше…
8
Временами, когда в глазах начинало рябить от расчетов, Ким смотрел в окно, которое было рядом. Все окна лаборатории выходили в узкую улочку, тихую, усаженную старинными чинарами.
Когда-то здесь был аристократический район города, тянулись вдоль тротуаров двухэтажные особнячки, цокали по этой мостовой шикарные экипажи, но со временем центр города переместился, улочка захирела, о ней как-то забыли. Народу теперь ходило здесь мало, и только напротив, наискосок, где в полуподвале помещалась закусочная, было всегда людно и весело. Здесь готовили прекрасные беляши, по утверждению знатоков, - лучшие в городе, и сюда стекались любители. Разумеется, приходили они не с пустыми руками. Правда, на стене закусочной висел плакат "Распивать на столах спиртные напитки воспрещается", но это никого не смущало - бутылки стояли под столами. Когда-то столики здесь обслуживала добрейшая старушка - Дементьевна. Она подавала горячие беляши, убирала, уносила пустые бутылки, мыла стаканы, и вообще без нее не мыслилось это заведение.
- Пошли к Дементьевне, - говорили они. Иначе эту закусочную никто в городе не называл. Потом старушка умерла, закусочную перевели на самообслуживание, теперь посетители сами стояли в очереди, сами тащили к столиками тарелки с беляшами. Но все по-прежнему говорили: "Пошли к Дементьевне…" - смешно, если вдуматься. А может, и не смешно совсем. А может, в этом и есть какая-то высшая правда: человека нет в живых, а люди говорят: "Пойдем к нему", - как к живому. Значит, что-то оставил он людям такое, что имя его греет их, живых. И тут уж неважно, кем он был - академиком или уборщицей.
Что это какие-то смертные мысли лезут в голову? А, да, ведь после похорон Виталия пошли они с Катаевым сюда, к Дементьевне, и сидели допоздна, выпили изрядно, говорили обо всем, вспоминали свой курс, товарищей. Разлетелись кто куда, некоторые уже где-то в верхах, другие потерялись из виду, а вот и первая смерть - Виталий. Вот тоже - скромный был парень, звезд не хватал, а просто жил, работал, весельчак был, людям с ним весело и легко всегда было, волейбол любил, рыбалку, компанию хорошую любил, работал честно, не ловчил, возглавлял какой-то отдел технической информации в строительном управлении… И вдруг - ни с того ни с сего - рак мозга. На следующий день они с Федором в больницу так и не поехали - что-то задержало. А через день пришли, принесли фрукты, а им говорят: "Поздно!" Сделали операцию, подтвердились худшие опасения, трогать опухоль не стали, а через несколько часов скончался. Хоронить собралось много народу, но выпускников оказалось человек шесть, не больше, - видимо, не успели узнать. Стояли сиротливо среди всей этой толпы, там речи говорили; говорили, какой он был руководитель, как с людьми обращался, какой знающий и опытный был инженер, а они вспоминали парнишку, который приезжал в институт на велосипеде, отлично резал мяч, мастерил шпаргалки… Никто из них так ничего и не сказал, наверно, такое не выскажешь.
Потом пошли к Дементьевне, по дороге двое исчезли - дела. Остались трое
- Ким, Хатаев и Юра Ларичев, парень, который ушел с третьего курса - журналистика перетянула, и теперь он работал в газете, заведовал отделом промышленности. Они трое были особенно близки Виталию и сначала, как пришли, ни о чем вообще не могли говорить. Молча, опустив руки под стол, Федор откупорил бутылку, завернутую в газету, затем резко опрокинул ее над сдвинутыми стаканами.
- Ну, вот, - сказал Федор, - проводили. Нет больше Виталия.
И лицо его вдруг исказила болезненная гримаса. Они выпили. Вроде полегчало, отпустило внутри немного.
- Черт знает, что такое, - сказал Юрий, - я же его видел месяца два назад, в парикмахерской встретились. Он с пацаном пришел, веселый такой. Все на волосы свои сетовал, в глаза лезут, играть мешают- хоть проволокой привязывай.
- А-а… - махнул рукой Федор, - если б сам сейчас не увидел… - Он помотал головой, отгоняя видение. - Постарел он как… За два месяца…
- Сложиться бы надо, - сказал Ким, - семье помочь,
- Поможешь тут! И ведь подумать - ничего больше не будет для него. Нич-че-го… - Федор остановившимися глазами глядел сквозь стены. - Представляешь? Нет, представить невозможно. Если б можно было представить, с ума посходили бы все…
- Ну, значит, и хорошо, что нельзя, - сказал Юрий, - не надо, значит, представлять, природой не предусмотрено. А помнить надо. И жить хорошо, сильно, все от жизни взять там не дадут. Беляшей бы еще… Может, сходишь, Кимуля?
Ким взял тарелку и пошел к окошку за беляшами. Там толпилось человек десять, лезли через головы, совали в окошко свои тарелки, что-то просили, напоминали… И вот тогда-то Ким вспомнил тихую, заботливую Дементьевну, вспомнил, как хорошо здесь было при ней - всегда она ко всем успевала, и все были довольны…
Он вернулся к столу, поставил тарелку с беляшами и спросил негромко:
- Так брать надо или давать?
Юрий и Федор на мгновение подняли на него осоловевшие глаза, но, так ничего не поняв, продолжали свой разговор - они теперь уже говорили о блуждающих токах.
- Слушай, - кричал возбужденно Юрий, - а ведь это звучит: блуж-да-ю-щие то-ки! - Он произнес эти слова раздельно и поднял голову, будто вслушиваясь.
- Ведь можно очерк написать, ей-богу, это ведь пойдет и читаться будет… Ты очерки мои читаешь?
- Ну, как же! - сказал Федор, но не очень уверенно, и Ким подумал, что ему трудно будет выкручиваться. Но Федор тут же сам спросил:
- Ты хоть помнишь чего-то про блуждающие?
- Ну, конечно, - сказал Юрий, и это звучало примерно так же. - Так что ты скажешь? Ведь можно здорово все это подать, понимаешь? Где-то там. в земле, невидимые, неуловимые, блуждают какие-то токи, никто ими не управляет, никому они не подчиняются, бродят, понимаешь, где хотят, и приносят массу всяких неприятностей. Если посчитать ущерб, то бог знает, ч го получится… И вот группа энтузиастов, молодых ученых нашего города, решила избавить от них человечество. Несколько лет они бились над этой проблемой - и блуждающие токи побеждены! Обузданы! Нет больше блуждающих токов! Это же сенсация, старик. Это же на весь Союз прозвучит! Правильно я говорю, Кимуля?
- Все правильно, - сказал Ким, - кроме последнего абзаца.
- Как?
- Так. Блуждают, неуправляемые, вредят, грызут кабели, трубы - все правильно, красиво, образно. Группа энтузиастов, молодых ученых, ночей не спит - правильно.
- Ну?
- Красиво, говорю. Аж слезу вышибает.
- Ну?
- Чего "ну!" Вот и все. Дальше фантазия. Никто их еще не обуздал. Только ищем.
- Ну, хорошо, - сказал Юрий, - можно видоизменить, можно подать иначе: поиск продолжается. Даже интересней. Будут письма вам писать, спрашивать, предлагать.
- Погоди, - сказал Федор, - пока не надо, прав Кимуля. Погоди немного, ладно?
- Я что… Пожалуйста. Вам же лучше будет. Шум значит, внимание, интерес… Все говорят… Главное, чтоб заметили. Тогда и помогут.
- Спасибо, - кивнул Федор. - Это действительно важно. Только погоди немного, материал пока подбери. Мы потом сами скажем, ладно?
9
Когда он впервые заметил это? Или вернее - ему показалось, что он заметил?.. Да, пожалуй, в тот самый день, в горах" когда обследовали опытную солнечную установку для питания защитных устройств.
Они спустились к реке искупаться. Федор вышел из зарослей в одних плавках, стал на камень, освещенный закатом солнца, и тут Ким вдруг увидел ее глаза… Это было в конце дня. Они изрядно устали, изнуренные духотой внутри башни, после нескольких часов замеров, расчетов, переключений. Лаврецкий собрал их для подведения итогов, и тут Жора сказал:
- Может, искупаемся сначала, а? Просто мозги плавятся, ничего не соображаю…
Все поддержали идею, и Лаврецкий согласился.
- Давайте! Только быстро - чтоб успеть засветло…
Они мигом спустились к реке, к затону, который был выложен давно, еще в прошлый год. К счастью, он был еще цел. Бешеная, но мелкая горная река в этом месте прорывалась в узкий коридор между огромными - в два человеческих роста - валунами. В прошлый год они перегородили проход цепочкой камней, образовался небольшой затон, метра полтора глубиной. Переваливая через камни, вода обрушивалась вниз, кипя и дробясь, а здесь, в затоне, было спокойно, можно было даже нырять, правда, на это никто не решался.
Федор вышел на большой валун, посмотрел вниз, примерился. Он стоял в лучах закатного солнца, великолепно сложенный, с атлетическими мускулами под бронзовой кожей.
И вот тогда-то Ким увидел ее глаза. Женя стояла внизу, с противоположной стороны затона, и Киму показалось, что он уловил восторженное удивление в ее широко раскрытых глазах. Впрочем, длилось все это лишь одно какое-то неуловимое мгновение. В следующее - они все трое почувствовали, видимо, что смотрят друг на друга.
Она, оказывается, очень внимательно разглядывала что-то на дальней вершине. Ким обернулся к Федору, тот разбежался, красиво взмыл в воздух и, сверкнув пружинистым телом на закатном солнце, беззвучно и грациозно вошел в воду.
Это было здорово, и все, кто стоял на берегу, кажется, восхитились. Ким посмотрел на Женю - с предельно безразличным видом шла она к соседнему камню - поменьше, с которого они все прыгали. Он вспомнил ее глаза, и ему стало не по себе. Нет, это невозможно, она, которая терпеть Катаева не может, причем даже не считает нужным скрывать это…
Может быть, показалось?.. Впрочем, будь он на ее месте - тоже залюбовался бы.
И все-таки было не по себе…
Уже потом, вечером, когда они сидели у костра после чудесного плова, приготовленного Ильясом, и пели под гитару, Ким опять вспомнил этот взгляд и попытался рассмотреть ее лицо, но это было трудно, она сидела близко, неотрывно глядела в огонь, и пламя отсвечивало на ее лице.
Они все пели альпинистские песни, рассказывали смешные истории, Лаврецкий изображал своего учителя, профессора Никольского, которому студентом он трижды сдавал магнитное поле. Рассказывал он забавно, они хохотали до слез, но она как будто ничего не слышала или, вернее, вслушивалась во что-то совсем другое, очень тихое, едва слышное, где-то там, внутри себя, и временами казалось, что она хмурится и напрягается, чтобы не упустить это…
У Федора оказался приятный голос. Вместе с Жорой у них неплохо получалось, а временами Жора замолкал, только подыгрывал, и тогда слышался густой, мягкий баритон Федора. Ким тихо встал, незаметно вышел из освещенного круга, пошел по тропинке в сторону рощи. Там было небольшая арчовая роща, и ему захотелось укрыться от всего и от всех.
Он сделал несколько шагов от костра, и плотная тьма, почти осязаемая, обступила его. Он шел наугад, и небо вдруг надвинулось, стало совсем близким, казалось - протяни руку и срывай созвездия целыми гроздьями,
Он видел эго не раз. И всегда это необъяснимым образом ударяло в сердце, пронзало его ощущением вечности. Он остановился. Стоял оглушенный. И скорее почувствовал, чем услышал, что она идет сзади. Едва различимые шаги замерли совсем близко от него. Он обернулся, взял ее за плечи, притянул к себе, вглядываясь, пытаясь разглядеть ее лицо, ее глаза…
- Ты… А мне показалось…
- Ну что, что? - говорила она ласково. - Мне, может, тоже показалось…
Он стал целовать ее лицо, лоб, щеки, глаза - и вдруг почувствовал, что они Мокрые.
- Ты плачешь!