На стене Федор увидел своеобразную стенную газету. Это был кусок картона, на котором сверху стояла жирная красная надпись "Тяп-ляп!" От восклицательного знака во все стороны летели брызги. А пониже к картону была прикреплена вырезка из газетной полосы, вся испещренная красными пометками. Еще ниже приписка: "Материал готовил литсотрудник Кудрин. Сдал отдел промышленности".
- Видал, - кивнул Федор, - как они своих! Никого не щадят.
Мимо них пробежал мужчина в жилетке. Рукава белой рубашки резко выделялись на фоне темных панелей. Он размахивал какими-то листками. Приоткрыв дверь, за которой сидел Юрий, он крикнул: "Молния! На первую полосу. Будем переверстывать". И побежал дальше.
Показался Юрий. Он виновато развел руками: "Я сейчас, ребята, сейчас…" - и скрылся за соседней дверью.
- Вот он, ритм двадцатого века! - торжествующе сказал Федор, и в голосе его Киму "послышалась нотка зависти. - Четкость, быстрота, точность!..
Выскочил Юрий, побежал к ним, пожал руки.
- Ну, как, надумали? Будем писать про блуждающие токи?
- Будем, - сказал Федор.
- Ну и отлично. Приходите завтра, часа в два, в пол-третьего, будете рассказывать. А сейчас бегу, главный вызывает. Я ведь дежурю сегодня…
Чертежи и расчеты, выполненные Сенечкой, Федор забрал в конце дня домой. Он аккуратно свернул все, обернул миллиметровкой, завязал шпагатом, и весь этот тяжеленный рулон унес домой.
Утром следующего дня он принес все обратно. Подошел к столу Сенечки побледневший, с ввалившимися глазами, и, обаятельно улыбаясь, положил все обратно в том же виде - аккуратно свернутое и перевязанное шпагатом.
У Сенечки, видимо, отлегло от сердца. "Не успел посмотреть", - подумал он и так же приветливо улыбнулся в ответ. Он ждал очередного разноса. Но все было тихо, спокойно.
Федор ушел к своему столу. А когда Сенечка развернул листы, у него потемнело в глазах. На чертежах места живого не было - все пестрело красными пометками, вопросительными, восклицательными знаками, стрелками, ссылками на расчеты.
Сенечка развернул второй лист, третий, четвертый. То же самое.
Сенечка просмотрел чертежи, снял очки, стал протирать их землистым платком. Потом надел очки и снова стал просматривать чертежи и схемы. Он стал сухо покашливать, нижняя губа его дергалась.
В обеденный перерыв Федор вынул из своего портфеля разграфленный лист ватмана и прикрепил его кнопками к стене. Лист был поделен пополам. На левой стороне сверху было написано черной тушью "Брак в нашей работе". На правой - красным "Так держать!".
К левой стороне плаката Федор прикрепил отпечатанный на машинке текст. Из него явствовало, что сотрудник Седлецкий С. Б., выполняя схемы и технические расчеты, допустил вопиющую небрежность: в семи листах - 176 серьезных ошибок! Впредь за такую недобросовестность будут налагаться взыскания, вплоть до самых крайних. На правой стороне он приколол другой листок. Там было написано, что сотрудник лаборатории Евгения Буртасова в рекордно короткий срок выполнила сложнейшие расчеты. Все расчеты сделаны на высоком уровне. Евгении Павловне Буртасовой объявляется благодарность.
Федор прикрепил все это на самом видном месте и по". шел играть в биллиард. Он сыграл с Жорой две партии, потом глянул на часы, спустился ненадолго в буфет и вернулся к себе.
Еще издали увидел, что у стола его ждет Сенечка с рулоном чертежей под мышкой. Он был бледен, губы его подрагивали.
- Федор Михайлович, - сказал он хрипло, - здесь я ошибся, и здесь тоже. А здесь что?
- Вышли за рамку, - как можно более мягко пояснил Федор и показал рукой.
- А здесь? - Сенечка смотрел на его губы.
- Дали сплошную, а надо - осевую.
- Но это же мелочи, Федор Михайлович.
- Из многих мелочей складывается одна весьма неприятная картина, Семен Борисович.
Сенечка опустил голову. Лицо его как-то вздулось, казалось, он сейчас закричит, наговорит грубостей Хатаеву. Но когда он поднял голову, в глазах его стояли слезы.
- Вы написали сто семьдесят шесть серьезных… - еле слышно проговорил он. - А там… шестьдесят раз я вышел за рамку…,
- Ну, может быть, - снисходительно улыбнулся Федор. - Отбросим шестьдесят. Сто - мало? - Он посмотрел вокруг и убедился, что все прислушиваются к их разговору. - Дело не во мне, Семен Борисович, поймите, Все страдают от этого…
Сенечка горько вздохнул, опять потупился.
- Я стараюсь, Федор Михайлович, - еще тише сказал он, - но вы же знаете… - Он приложил пальцы к ушам.
- Знаю, - кивнул головой Федор, - но что же делать, Семен Борисович, - сами подумайте, что же делать! Работа - есть работа!
- Я понимаю, - печально сказал Сенечка, - я буду стараться. Не допускать больше так много…
- Хорошо, - сказал Федор громко - Мы все будем помогать вам в этом. Тоже будем стараться… - И поскольку Сенечка все еще стоял, не уходил, он добавил миролюбиво: - Хорошо, Семен Борисович, договорились!
Но Сенечка не уходил, он все еще ждал чего-то, поглядывая на стенку, но, видя, что Федор не понимает, он спросил, мучительно краснея:
- Вы снимете это?
- Нет, Семен Борисович, не могу. Это будет висеть неделю. И каждый, - добавил он громко, - кто допустит халтуру, будет висеть вот здесь, рядом с тем, кто покажет отличный результат. Неделю!
Сенечка, сутулясь, шел еще к своему месту, тяжело переступая кирзовыми сапогами, когда к столу Федора быстро подошла Женя. Даже не взглянув на него, не говоря ни слова, она спокойно сняла со стены листок с благодарностью, разорвала его на мелкие клочки и выбросила в корзину. Потом так же молча возвратилась на свое место и погрузилась в расчеты.
Запись в тетради
Он меня облагодетельствовал! Под красной надписью "Так держать!" объявил благодарность, а рядом повесил грозное предупреждение Седлецкому, который допустил 176 серьезных ошибок!
Уж лучше бы он плюнул мне в лицо, дурак! Он, видимо, так ничего и не понял. Десять минут отчитывал несчастного Семена Борисовича в присутствии всех, а потом довольный уселся за свой скрипучий столик.
И ведь что интересно, мы всегда честили этого Сенечку как только могли, в общем-то, он всем нам изрядно крови попортил, а тут всех задело. Даже Жора, который больше всех орал: "Гнать надо этого Сенечку", вдруг проникся к нему симпатией и стал подбадривать.
Почему бы это?
Все-таки что-то до него дошло Неделю он продержал Сенечку под надписью "Брак в нашей работе", но цифру 176 убрал.
Ровно через неделю он снял черный листок и лишь тогда под красным "Так держать!" сообщил, что Георгий Максимович Кудлай великолепно решил схему вспомогательного прибора, который позволит избежать сложных расчетов по методу Жибра. Товарищ Кудлай сделал важный вклад в общее дело. Так держать!
Жора посмеивается, иронизирует, но, как ни смешно, он, по-моему, горд и весь как-то радостно возбужден.
В перерыве он играл с Федором в биллиард и даже выиграл, кажется. А потом они стояли, курили, Катаев бурно развивал какую-то идею, а Жора смотрел на него влюбленными глазами.
Странно все-таки. Чем-то он берет?..
14
Юрий попросил Федора и Кима пригласить его на какое-нибудь собрание, чтобы он мог увидеть весь коллектив, "пощупать пульс", как он выразился.
- Что ж, устроим собрание по подведению итогов года, как ты думаешь? - спросил Федор.
- Пожалуй, - сказал Ким. - Плохо только, что Лаврецкого нет Удобно ли?
- Не вызывать же Старика из больницы. Сообщим ему потом. А начальство институтское пригласим.
На следующий день возле стола Федора появилось объявление, написанное тем же знакомым чертежным шрифтом, которым писался "Так держать!".
Собрание было назначено на четверг. И Ким поразился, тому, как быстро реагирует Федор на свои собственные решения. Был у него некий рефлекс немедленного действия. Решил - и тут же сделал.
В день собрания Федор появился в том самом черном костюме, в котором был на защите. Он был тщательно выбрит, строго торжественен и, чувствовалось, внутренне напряжен, хотя старался не показывать этого.
Они собрались в рабочей комнате. Собственно, даже не собирались - каждый остался на своем месте. Только Федор сидел рядом со своим столиком - за него он усадил Ганнева - заместителя директора института по научной работе. А Юрий ушел в самый конец зала, - он сказал, что ему не надо быть на виду.
Федор начал с того, что рассказал о пути, который прошел коллектив лаборатории, об исследованиях, проделанных за шесть лет ее существования, о накопленном материале, о значительной роли, которую сыграл профессор Лаврецкий, замечательный ученый, создатель лаборатории.
- Но вот на что я считаю необходимым обратить ваше внимание, товарищи.
- Федор поднял голову, обвел всех своими возбужденно-поблескивающими глазами, и Ким увидел, что в них зажглись какие-то новые, колюче-острые огоньки. Собственно, они угадывались и раньше, но где-то глубоко внутри, и тут они вспыхнули в какое-то мгновение, когда он обводил всех глазами и остановил их затем на Ганиеве…
- Да… Так вот на что я считаю необходимым обратить внимание: практической пользы наша лаборатория пока еще не дала ни на грош.
Стало очень тихо - все услышали, как стукаются биллиардные шары в холле - видимо, шоферы играли.
- Шесть лет - большой срок. И нельзя сказать, что они прошли напрасно. Накоплен огромный материал. Но мы просто не имеем морального права продолжать дальше исследования… Пора возвращать народу затраченные на нас средства…
- В каком виде? - раздался голос откуда-то сбоку.
- Вот об этом я как раз и хочу поговорить. Я предлагаю повернуть работу лаборатории на практические рельсы. Сейчас небольшая группа из трех человек занимается экспериментальным внедрением профилактического метода защиты - разработанной нами установки. Я думаю, было бы целесообразно, если бы в эту работу включился весь коллектив лаборатории. Здесь работают очень грамотные, глубоко эрудированные люди. Если мы соберем в один кулак все эти силы, то сможем внедрение установки завершить гораздо быстрее, а главное - решить все вопросы, используя большой теоретический, опыт. Такая перестройка дала бы возможность принести реальную пользу народному хозяйству буквально в самое ближайшее время…
- Что для этого требуется? - спросил Ганиев.
- Для этого потребуется многое. Прежде всего придется ломать тот дух успокоенности и умиротворенности, который царствовал в лаборатории все эти годы и продолжает господствовать сейчас. С небес высокой теории придется спуститься на грешную землю и шагать по ней в ногу с временем, в ногу со всем обществом, которое требует от нас не отвлеченных рассуждений, а практической отдачи.
Огоньки в глазах Федора разгорелись. Теперь это было уже некое неутоленное пламя. Оно разгоралось все сильней и сильней по мере того, как он говорил, и весь его облик от этого менялся.
- Наша лаборатория может дать народному хозяйству неоценимую пользу, она может сберечь огромные ценности, возвратить тысячи, сотни тысяч рабочих часов, которые теряются сейчас в аварийных простоях, но для этого нужна перестройка не только внутренняя - ее мы проведем сами. Нужна помощь со стороны, и вот тут мы вынуждены просить руководство пойти нам навстречу…
- В чем? - опять спросил Ганиев.
Хатаев мельком взглянул на него, словно не узнавая, обвел всех горящими глазами и заговорил, обращаясь куда-то в пространство, поверх голов, куда-то туда, где, по-видимому, находились его главные слушатели.
- Дайте нам штаты, дайте нам помещение, дайте нам оборудование, и вы увидите, что все это уже в ближайшее время окупится, принесет ощутимую пользу, даст прекрасные плоды! До сих пор лаборатория была в институте на положении почитаемой, но отдаленной родственницы, она жила как-то сама по себе, благодаря заботам одного Игоря Владимировича. Теперь, я думаю, пора возвести ее в ранг невесты, пора окружить ее вниманием, начать, так сказать, вывозить в свет. Для этого пришло и время и надобность.
- Позвольте, позвольте, - заволновался Ганиев, - вы говорите весьма образно, однако нельзя ли конкретнее - в чем именно вы видите недостаточную помощь со стороны руководства институтом? Игорь Владимирович достаточно влиятельный человек в институте, член научно-технического совета, но он не ставил так вопроса…
Федор опять мельком глянул на Ганиева и снисходительно улыбнулся.
- Именно потому, что его здесь нет, я и могу поставить этот вопрос. Мы все знаем, что Лаврецкий настоящий ученый, прекрасный руководитель. Но он слишком скромный человек. Он лучше отдаст часть своего личного заработка на нужды лаборатории - и он это делает, - чем потребует средств у дирекции. Но время берет свое: сколько бы ни вкладывал Игорь Владимирович из своего кармана - половину, две трети или даже сто процентов зарплаты, - этих средств все равно не хватает. Не хватает и не может хватить! Не говоря уже о том, что мы не вправе жить за счет личных средств руководителя.
- Правильно! - крикнул с места Жора. - Давно пора!
- Чего ж ты молчал, если давно пора? - громко сказала Женя.
- Молчал. А черт его знает, чего молчал. Но теперь скажу. Можно мне слово?
- Подождите, - сказал Ганиев. - Потом выступите. Вы кончили? - спросил он Хатаева.
- В основном - да.
- Что вы конкретно предлагаете?
- Первое - увеличить ассигнования. Второе - увеличить штаты. Третье - выделить оборудование и помещение.
- Да вы что - не видите, в каком помещении институт находится?
- Вижу. Именно поэтому и говорю. Всему институту нужно новое помещение.
- Нужно, конечно. Но вы что… с луны свалилась? - Ганиев подозрительно оглядел Федора. - Или того… Зачем страсти разжигаете?!
- Дайте слово!
- Разрешите мне!
- Товарищ Ганиев! - неслось со всех сторон. Хатаев был бледен, но улыбался. Он видел, как Юра быстро писал что-то в блокноте.
- Вы кончили? - угрожающе буркнул Ганиев.
- Кончил, - сказал Федор и сел на место.
- Так, - сказал Ганиев и, опираясь о стол руками, тяжело встал. - Здесь были сделаны весьма ответственные, а вернее, безответственные, на мой взгляд, заявления. Товарищ Хатаев руководитель молодой, горячий, ему кажется, что все проблемы можно решить одним махом. Здесь работают люди опытные, работают со для основания лаборатории, и я надеюсь - они объяснят Федору Михайловичу, что все не так просто, как ему представляется. Итак, кто первый? Прошу.
Но все молчали. Говорить почему-то никому уже не хотелось.
Юра вошел в кабинет редактора и положил на стол двенадцать страниц, сложенных пополам.
- Вот, - сказал он, - ты просил что-нибудь такое… Ударное. Лучшего не найдем. Молодые ученые хотят поставить лабораторию на практические рельсы. Хотят приносить реальную пользу. А им говорят: сидите и не рыпайтесь. Занимайтесь чистой теорией.
Редактор был завален материалами, идущими в следующий номер, он был так погружен в их чтение, что, как видно, не сразу даже уловил смысл сказанного. Однако что-то, видимо, все-таки насторожило его. Возможно, это было слово "ударное". А может быть, что-то другое. Во всяком случае он снял свои большие роговые очки, прижал пальцами прикрытые веки, потом отпустил их и взглянул на Юрия просветленными глазами:
Это был еще не старый человек, сравнительно молодой даже. Но роговые очки и глубокие залысины делали его солидным, почти пожилым. И только теперь, когда в глазах его появился живой блеск, стало видно, что ему от силы тридцать семь - тридцать восемь лет. Редактором он был назначен недавно, прошел путь от литсотрудника, газету знал хорошо, и ему хотелось дать что-то заметное, интересное и острое, чтобы привлекало внимание.
- Так ты говоришь - интересно? Молодых зажимают?
- Да нет, не в этом дело, - сказал Юрий. - Стал бы я ломиться к тебе! Тут дело поглубже… Жила, понимаешь, научная лаборатория, занималась теоретическими разработками, люди получали хорошую зарплату, жили спокойно, тихо, мирно, их никто не трогал, они никого не трогали… И вдруг пришел молодой ученый, который разбудил их, заставил оглянуться, сказал: ребята, ведь то, что вы делаете, это важно, это нужно людям, это актуально - избавить человечество от блуждающих токов..
- Блуждающие токи? - переспросил редактор. -
Звучит. А что это такое?
- Образуются в земле такие, понимаешь, зловредные токи. Нет, чтобы течь по проводам, так они тебе, сволочи, блуждают в земле, разъедают кабели, мосты, трубы - вреда неисчислимое множество приносят…
- Так-так… Любопытно…
- Ну, вот, теорию-то они разработали. Формулы, расчеты, а практической пользы пока мало было. Да и трудно им было дать пользу, когда никто о них слыхом не слыхал. Нет у них ни денег, ни оборудования, старый профессор на свои средства приборы сооружает. В общем, кустарщина.
- Так!
- Они хотят все перестроить, пойти на заводы, на предприятия, применить новые методы защиты, пользу дать людям. Реальную пользу. Они сами отказываются от спокойной жизни. Рассказать об этом надо, привлечь внимание… Это прозвучит, может, даже движение вызовет.
- Молодец. Я вижу, за живое тебя задело, - сказал редактор. Он взял блокнот, веером пропустил из-под пальца все его странички и, убедившись, что все они исписаны до самого конца и даже на внутренней стороне обложки имеются записи, кивнул головой:
- Добро. Давай. Четырехколонник вытянешь?
- Четыре колонки? - Юрий заколебался. - Может, подвал?
- Чего там, уж давать так давать. К субботе успеешь?
- Постараюсь.
- Ни пуха тебе. И фото давай. Диаграммку можно, чтоб не слепой был кусок.